Кнут Гамсун - Новая земля (Новь) Страница 8

Я на это ничего не сказалъ.

Она спросила улыбаясь:

"Вы говорите три туннеля, значитъ, есть еще одинъ, кромѣ этого?"

"Да, еще одинъ".

Мы влетаемъ въ туннель, и я чувствую, что она совсѣмъ близко около меня, ея рука касается моей руки. Потомъ дѣлается снова свѣтло, и мы снова на свободѣ. Мы ѣдемъ четверть часа. Теперь она сидитъ около меня, такъ близко, что я чувствую ея теплоту.

"Вы теперь можете трогать мою косу", сказала она. "Да и разсматривать мое кольцо, вотъ оно".

Я взялъ ея косу въ свою руку, но кольца ея я не бралъ, потому что ея другъ далъ его ей.

Она улыбнулась этому и уже больше не предлагала мнѣ его.

"У васъ такіе жгучіе глаза и зубы у васъ такіе бѣлые", сказала она и совсѣмъ смутилась. "Я боюсь послѣдняго туннеля, подержите мою руку, когда мы въ него въѣдемъ. Нѣтъ, нѣтъ, не держите мою руку; я не хотѣла этого сказать. Я пошутила только; но говорите со мной".

Я обѣщался исполнить то, о чемъ она меня просила.

Нѣсколько минутъ спустя она смѣялась и говорила:

"Я не боялась послѣдняго туннеля, но я боюсь вотъ этого".

Она посмотрѣла мнѣ въ лицо, желая узнать, что я ей на это отвѣчу, а я сказалъ: "этотъ и есть самый длинный, онъ безконечно длиненъ". Ея смущеніе дошло до послѣдней степени.

"Да нѣтъ же, нѣтъ никакого туннеля", воскликнула она, "вы дразните меня, и не будетъ никакого туннеля".

"Нѣтъ, еще есть послѣдній туннель; посмотрите!" И я указалъ ей на мою карту.

Но она не хотѣла ничего ни слышать, ни видѣть.

"Нѣтъ, нѣтъ, никакого туннеля нѣтъ, и говорю я вамъ, что нѣтъ его", сказала она немного спустя.

Она облокотилась назадъ. полузакрыла глаза и улыбнулась.

Поѣздъ свиститъ, я выглядываю наружу, мы приближаемся къ зіяющей пасти. Я вспоминаю что обѣщался разговаривать съ ней; наклоняюсь и чувствую въ темнотѣ ея руки вокругъ моей шеи.

"Говорите со мной, говорите со мной", шепчетъ она съ стучащимъ сердцемъ. "Но отчего вы со мной не говорите?"

Я слышалъ, какъ стучало ея сердце, и въ ту минуту я приложилъ ротъ къ ея уху и сказалъ:

"Теперь вы забыли вашего друга?"

Она прислушалась, задрожала и въ то же самое мгновеніе оставила мою шею, оттолкнула меня обѣими руками и упала во всю длину на диванъ.

Я отодвинулся… Я слышалъ, какъ она въ темнотѣ начала рыдать.

"Это была сила любви", кончилъ Ойэнъ.

Снова настало молчаніе въ мастерской. Мильде все еще сидѣлъ съ широко раскрытымъ ртомъ.

"Ну да, а что же дальше?" сказалъ онъ и все еще ждалъ заключенія. "Развѣ ты уже кончилъ? Но неужели этимъ дѣло и кончилось? Ничего болѣе безумнаго я еще никогда не слышалъ. Нѣтъ, поэзія, въ которую вы, молодежь, ударились, мѣднаго гроша не стоитъ. Хе, "теперь вы забыли вашего друга", "вашего друга вы не должны забывать". "Хе-хе!" Мужчины громко разсмѣялись. Все впечатлѣніе исчезло. Поэтъ съ компасомъ на цѣпочкѣ запальчиво всталъ, указалъ на Мильде и воскликнулъ:

"Этотъ господинъ ничего не смыслитъ въ современной поэзіи",

"Современная поэзія? Но если вы всякій вздоръ называете современной поэзіей, то каждая вещь должна имѣть по крайней мѣрѣ хоть конецъ".

Ойэнъ поблѣднѣлъ отъ ярости:

"Значитъ, ты совершенно не понимаешь моихъ положеній?" сказалъ онъ, странно возбужденный и весь дрожа. "Впрочемъ, ты неотесанный малый, Мильде, и отъ тебя ничего другого и ждать нельзя".

Только теперь толстый художникъ понялъ, какъ онъ разстроилъ его; онъ никакъ не ожидалъ такого дѣйствія своихъ словъ.

"Неотесанный малый", возразилъ онъ добродушно, "ну, вотъ, мы теперь вдругъ начали ссориться; во всякомъ случаѣ я не хотѣлъ тебя обидѣть, Ойэнъ. Развѣ ты думаешь, что я не получалъ удовольствія? Удовольствія отъ твоего стихотворенія? Напротивъ, повѣрь мнѣ. Я говорю только, что это немного безплотно. Это эѳирно! Ты долженъ вѣрно понять меня: разумѣется, это очень красиво, удивительно мило, коротко, хорошо, это относится къ лучшему, что ты до сихъ поръ написалъ. Развѣ ты не понимаешь шутки?"

Но старанія Мильде поправить дѣло не помогали; тихое настроеніе исчезло; смѣялись, шумѣли больше, чѣмъ прежде, и предоставили всему итти, какъ угодно. Посреди этого шума актеръ Норемъ распахнулъ окно и началъ пѣть на улицу. Чтобы утѣшить немного Ойэна, фру Ханка положила свою руку на его плечо и обѣщала быть при его отъѣздѣ на вокзалѣ.

Да, она и всѣ другіе — они всѣ придутъ. Когда онъ думаетъ уѣхать?

"Не правда ли", обратилась она къ Олэ Генрихсенъ: "мы всѣ будемъ на вокзалѣ, когда Ойэнъ будетъ уѣзжать?"

Тогда Олэ Генрихсенъ далъ совершенно неожиданный отвѣтъ, удивившій даже фру Ханку. Олэ Генрихсенъ не только будетъ на вокзалѣ, но даже проводитъ Ойэна въ Торахусъ. Да, это ему только что пришло въ голову; онъ хочетъ немного проѣхаться, кромѣ того у него тамъ дѣла… И это было настолько серьезно, что онъ взялъ Ойэна за петлицу и началъ уговариваться съ нимъ насчетъ дня отъѣзда.

Журналистъ пилъ вмѣстѣ съ фру Паульсбергъ, державшей свой стаканъ, какъ кружку. Во избѣжаніе сквозняка они пересѣли на диванъ и начали разсказывать другъ другу анекдоты. Фру Паульсбергъ знала исторію про адвоката и потомъ еще про дочь пастора В. Она дошла до самаго рѣшительнаго мѣста, какъ вдругъ сразу оборвала.

Журналистъ, заинтересованный, спрашивалъ возбужденно:

"Ну и что же?…"

"Погодите немного", отвѣчала фру Паульсбергъ, улыбаясь, "должна же я, по крайней мѣрѣ, имѣть время, чтобъ покраснѣть."

И, громко смѣясь, она дошла до рѣшительнаго мѣста.

Въ это самое время Норемъ съ шумомъ отошелъ отъ окна, ему что-то вдругъ пришло въ голову, и онъ такъ закричалъ, что вся компанія вздрогнула:

"Тише! не шумите, тогда вы увидите нѣчто. Отворите то окно и посмотрите наружу; тамъ стоитъ мальчикъ съ газетами, около фонаря. Теперь смотрите!.. Олэ Генрихсенъ, есть у тебя крона?"

Получивъ крону, онъ раскалилъ ее на лампѣ. Теперь было такъ тихо, что можно было ясно разслышать, какъ мальчикъ выкрикивалъ на улицѣ газеты.

"Теперь смотрите", сказалъ Норемъ опять, "встаньте около окна и подождите минутку, я сейчасъ приду". Онъ поспѣшилъ, насколько вообще онъ могъ это сдѣлать, къ окну и крикнулъ, мальчику:

"Смотри, мальчишка, вотъ тебѣ крона, становись подъ окномъ и лови".

Крона со звономъ упала на мостовую; мальчикъ поймалъ ее, но сейчасъ же съ яростной бранью отбросилъ ее.

"Послушайте, какъ онъ ругается", смѣялся Норемъ, "смотрите, какъ онъ облизываетъ себѣ пальцы… Ну, чортъ, хочешь ты получить крону? Вонъ она тамъ лежитъ".

Стиснувъ зубы, мальчикъ посмотрѣлъ наверхъ въ окно:

"Но вѣдь она горячая!" сказалъ онъ.

"Горячая? Ха-ха-ха, она горячая? Говорю тебѣ серьезно, хочешь ты крону, или я долженъ спуститься и взять ее обратно?"

Тогда мальчикъ сунулъ монету между газетами и побѣжалъ. Норемъ хотѣлъ заставить его поблагодарить за подарокъ, снять шляпу и поблагодарить, но этого ему не удалось. Мальчикъ послалъ нѣсколько ругательствъ по направленію къ окну и все облизывалъ свои пальцы. Потомъ побѣжалъ изо всѣхъ силъ, боясь, чтобъ его не нагнали. Норемъ нѣсколько разъ звалъ полицію.

Это была послѣдняя счастливая выдумка весело настроеннаго актера въ этотъ вечеръ, потомъ онъ забрался въ уголъ мастерской и тамъ задремалъ.

"Кто знаетъ, который теперь часъ?" спросила фру Паульсбергъ.

"Только меня не спрашивайте", отвѣчалъ журналистъ Грегерсенъ и указалъ, смѣясь, на карманъ жилета: "прошло уже много дней съ тѣхъ поръ, какъ у меня здѣсь были часы".

Оказалось, что былъ часъ ночи. Къ половинѣ второго фру Ханка и Иргенсъ совсѣмъ исчезли. Иргенсъ попросилъ у Мильде жженаго кофе и послѣ этого его никто не видѣлъ. Никто не обратилъ вниманія на то, что они оба исчезли; никто не спрашивалъ о нихъ.

Тидеманъ сидѣлъ и разговаривалъ съ Олэ Генрихсенъ объ его поѣздкѣ въ Торахусъ.

"Но развѣ у тебя есть на это время?" спросилъ онъ.

"Да. я найду на это время" отвѣтилъ Олэ, "я тебѣ кое-что потомъ раскажу".

За столомъ Паульсберга говорили о положеніи страны. Мильде опять объявилъ, что онъ собирается перебраться въ Америку. "Но надѣюсь, Стортингъ не разойдется на этотъ разъ по домамъ, не постановивъ чего-нибудь".

"Мнѣ совершенно безразлично, что онъ дѣлаетъ", сказалъ журналистъ изъ "Новостей". "Судя по тому, какъ теперь обстоятъ дѣла, Норвегія кажется мнѣ погибшей страной. Мы разлѣзаемся по всѣмъ швамъ, недостатокъ силъ чувствуется какъ въ политикѣ, такъ и въ гражданской жизни. Какъ грустно видѣть это всеобщее паденіе. Такъ, напримѣръ, несчастные остатки духовной жизни, такъ высоко вспыхнувшей было въ 70-ыхъ годахъ, дошедшей до апогея. Старики пошли дорогой всѣхъ смертныхъ. Кто можетъ взять на себя ихъ работу? Мнѣ надоѣло декадентство, и я чувствую себя хорошо лишь въ высоко-нравственной жизни". Всѣ посмотрѣли на журналиста, — что сдѣлалось съ этимъ веселымъ малымъ? Хмель его немного прошелъ, онъ говорилъ довольно чисто и не искажалъ ни одного слова. Что хотѣлъ онъ этимъ сказать? Но хитрость его обнаружилась, когда онъ сказалъ, что ему надоѣло декадентство, и что онъ хорошо себя чувствуетъ лишь въ высоко-нравственной жизни, тогда всѣ гости разразились громкимъ смѣхомъ и поняли, что это была не что иное, какъ изысканная шутка.