Жорж Санд - Деревенские повести Страница 8

— Тем хуже, сын мой, и потому-то я и хочу, чтобы у тебя была жена с головой и чтобы она заменила меня, когда меня не станет. Ты никогда не хотел вникать в наши расчеты, и это может привести к неприятностям с моим сыном, когда меня уже не будет с вами, чтобы вас примирить и сказать, что приходится на долю каждого!

— Дай вам бог еще долго прожить, отец! Но не беспокойтесь о том, что будет после вас; я никогда не буду ссориться с вашим сыном. Я доверяю Жаку, как вам самому, а так как у меня нет собственного состояния, и все, что приходится на мою долю, идет от вашей дочери и принадлежит ее детям, я могу быть спокоен, и вы также; Жак не захочет обижать детей своей сестры в пользу своих, так как он любит почти одинаково тех и других.

— В этом ты прав, Жермен. Жак — добрый сын, добрый брат и человек, любящий справедливость. Но Жак может умереть раньше тебя, до того, как ваши дети станут на ноги; в каждой семье нужно всегда думать о том, чтобы не оставить малолетних без главы семьи, который давал бы им советы и разрешал бы их недоразумения. Иначе, того и гляди, вмешаются судейские, поссорят их окончательно и разорят на одни тяжбы. Итак, прежде чем брать к себе еще одного человека, мужчину или женщину, мы всегда должны подумать, что ему придется, может быть, управлять поведением и делами трех десятков детей, внуков, зятьев и невесток… Никогда не знаешь, насколько может разрастись семья, а когда улей чересчур полон и нужно роиться, всякий старается унести свой мед. Когда я тебя взял в зятья, хотя дочь моя была богата, а ты беден, я не упрекнул ее за такой выбор. Я видел, что ты отличный работник, и хорошо знал, что лучшее богатство для деревенских людей, как мы, это пара хороших рук и сердце, как твое. Когда мужчина приносит это в семью, этого достаточно. Но женщина — другое дело: ее работа в доме хороша, чтобы сохранять, но не для того, чтобы приобретать. Кроме того, теперь, когда ты отец и ищешь жену, нужно подумать и о твоих новых детях; не имея ничего из наследства твоих детей от первого брака, они могут в случае твоей смерти очутиться в нужде, если только твоя жена со своей стороны не будет иметь некоторого состояния. И прокормить детей, которыми ты увеличишь нашу семью, будет тоже чего-нибудь да стоить. Если это всецело упадет на нас, мы их будем кормить, и не сетуя; но общее благосостояние от этого уменьшится, и на первых детей также придется меньше. Когда семья чересчур увеличивается, а достаток не догоняет ее, приходит нужда, как бы мужественно с ней ни боролись. Вот мои наблюдения. Жермен, взвесь их и постарайся быть хорошо принятым вдовой Герен; ее доброе поведение и ее экю принесут сюда помощь теперь и спокойствие для будущего.

— Ладно, отец. Я постараюсь ей понравиться, и чтобы она мне понравилась.

— Для этого нужно ее увидать и пойти к ней.

— Туда, где она живет? В Фурш? Это далеко отсюда, не правда ли? И в эту пору у нас совсем нет времени бегать.

— Когда дело идет о браке по любви, нужно рассчитывать, что потеряешь много времени; но когда это брак по рассудку между двумя людьми без всяких капризов, и которые хорошо знают, чего они хотят, то это решается быстро. Завтра суббота; ты кончишь пахоту пораньше и отправишься в дорогу около двух часов пополудни; в Фурше ты будешь к ночи; сейчас полная луна, дороги хорошие, и пройти нужно не более трех миль. Это близ Манье. Да к тому же ты возьмешь кобылу.

— Я пошел бы с удовольствием и пешком в эту прохладную пору.

— Да, но кобыла хороша, и жених на ней будет лучше выглядеть. Ты наденешь свое новое платье и отвезешь дичи получше — в подарок старику Леонару. Ты явишься от моего имени, поговоришь с ним, проведешь воскресный день с его дочерью и вернешься с тем или другим ответом в понедельник утром.

— Это решено, — ответил спокойно Жермен, однако же он не был совершенно спокоен.

Жермен всегда жил благоразумно, как живут все работящие крестьяне. Он женился двадцати лет и любил только одну женщину за всю свою жизнь; со времени своего вдовства, хотя он и был нрава живого и веселого, он не смеялся и не шутил ни с какой другой женщиной. Он верно носил в своем сердце настоящую печаль и не без боязни и грусти уступил своему тестю; но тесть всегда разумно управлял семьей, и Жермен, который всецело предался общему делу и, следовательно, тому, кто его олицетворял, отцу семейства, не мог понять, чтобы можно было итти против разумных доводов, против всеобщего интереса. Тем не менее он был печален. Редкий день проходил без того, чтобы он не оплакивал тайно своей жены, и, хотя одиночество начинало его тяготить, в нем было больше боязни заключить новый союз, нежели желания избавиться от своего горя. Смутно говорил он себе, что любовь, пришедшая внезапно, могла бы его утешить, так как любовь всегда утешает именно так. Ее не находишь, когда ищешь; она приходит к нам тогда, когда мы ее не ждем. Этот холодный брак, по расчету, на который ему указывал старик Морис, эта незнакомая невеста, может быть даже все то хорошее, что говорили об ее уме и добродетели, все это заставляло его призадуматься. И он ушел, размышляя, как размышляют люди, у которых недостаточно мыслей, чтобы они могли бороться между собой, то есть он не мог ясно осознать, сам в себе, достаточно основательных доводов для сопротивления во имя своего эгоизма, а только страдал глухою болью и не боролся со злом, которое нужно было принять. Между тем старик Морис вернулся на хутор, а Жермен употребил последний час дня, между заходом солнца и ночью, для того, чтобы заделать дыры, пробитые овцами в изгороди, близкой к постройкам. Он поднимал колючие стебли и обсыпал их землею, чтобы они крепче держались, в то время как дрозды щебетали на соседнем кусте и, казалось, торопили его; им любопытно было подлететь поближе и посмотреть на его работу, как только он уйдет.

V

ГИЛЕТА

Старик Морис нашел у себя старую соседку, которая пришла поболтать с его женой, а кстати и прихватить угольков, чтобы разжечь свой огонь. Старуха Гилета жила в очень бедной хижине на расстоянии двух ружейных выстрелов от фермы. Но это была женщина порядка и твердой воли. Ее бедное жилище чисто и хорошо содержалось, одежда ее, старательно заплатанная, говорила об уважении к себе, невзирая на всю ее бедность.

— Вы пришли за вечерним огнем, тетка Гилета, — сказал ей старик. — Не хотите ли еще чего-нибудь?

— Нет, — ответила она, — мне ничего сейчас не нужно. Я ведь не попрошайка, вы это знаете, и я не злоупотребляю добротой моих друзей.

— Это верно; и ваши друзья в свою очередь всегда готовы оказать вам услугу.

— Я как раз собиралась поговорить с вашей женой и хотела спросить ее, не надумал ли, наконец, ваш Жермен снова жениться?

— Вы не болтунья, — ответил старик Морис, — с вами можно говорить, не боясь пересудов; так и быть, я скажу моей жене и вам, что Жермен — да, он решился; завтра же он уезжает в Фурш.

— В добрый час! — воскликнула старуха Морис: — этот бедный ребенок! Дай ему бог найти жену такую же добрую и честную, как он сам.

— А! — он едет в Фурш, — заметила Гилета. — Вот как это выходит! Меня это очень устраивает, а раз вы меня только что спрашивали, не нужно ли мне чего, я сейчас вам скажу, дядя Морис, чем вы можете мне помочь.

— Говорите, говорите, мы готовы всегда услужить.

— Я бы хотела, чтобы Жермен взял на себя труд повезти с собой мою дочь.

— Куда же, в Фурш?

— Нет, не в Фурш, а в Ормо, где она пробудет весь остаток года.

— Как! — воскликнула старуха Морис, — вы расстаетесь со своей дочерью?

— Пора уже поступить ей на место и что-нибудь зарабатывать. Мне это очень тяжело, да и ей тоже, бедняжке! Мы не могли решиться расстаться друг с другом на Иванов день; но вот наступает святой Мартын, и она находит хорошее место в Ормо. Тамошний фермер проезжал тут как-то на днях с ярмарки. Он увидал мою маленькую Мари, которая пасла своих трех овец на общественной земле. «Вы совсем, девчурка, не заняты, — сказал он ей, — ведь три овцы для пастушки — это ничто. Не хотите ли пасти их целую сотню? — Я вас увожу. Наша пастушка заболела и возвращается к своим родителям; если вы захотите поступить к нам не позже как на этой неделе, вы получите пятьдесят франков за весь конец года до Иванова дня». Дитя сначала отказалась, но не могла об этом не думать и не сказать мне, когда, вернувшись вечером, нашла меня грустной и озабоченной перед предстоящей зимой, которая будет длинна и сурова, потому что в этом году журавли и дикие утки улетели на месяц раньше, чем обыкновенно. Мы обе плакали, но потом собрались с духом. Мы сказали себе, что не можем оставаться вместе, так как на нашем кусочке земли с трудом может прокормиться только один человек; и так как маленькая Мари вошла в лета (ей исполнилось шестнадцать лет), нужно, чтобы она, как и другие, сама зарабатывала себе на хлеб и помогала своей бедной матери.