Халиль Джебран Джебран - Сломанные крылья Страница 8

Слова эти вырывались из глубин моей души, словно языки пламени, что ярко вспыхивали, взлетая, и гасли, исчезая в уголках сада. Сельма слушала, обливаясь слезами, будто веки ее, превратившись в уста, отвечали мне теплою влагой.

Тем, кого любовь не одарила крыльями, не дано взлететь в заоблачные выси; для них закрыт волшебный мир, где в тот час, грустный - радостью и радостный - грустью, блуждали мой дух и дух Сельмы. Тем, кого любовь не обратила в свою веру, не дано слышать ее проповеди. Эта книга писана не для них; пробежав глазами ее страницы, они не заметят призраков и химер, что мечутся между строк, не облачаясь в чернила и не оседая на бумаге.

Но какой смертный не опьянялся хмелем любви, избрав один из ее кубков? Кто не останавливался с трепетом в том светлом храме, что вымощен частицами сердец и украшен тайнами, грезами и чувствами?

Какой цветок не поймал капельки росы, оброненной рассветом на его листья? Какой ручей заблудился в пути, не найдя выхода к морю?

Сельма простерла вперед руки и подняла голову к небу, усеянному звездами; губы ее вздрогнули, глаза широко открылись, побледневшее лицо являло те муки обреченности и отчаяния, что скрыты в душе всякой несчастной женщины.

- Что сделала женщина, о Боже, чтобы заслужить Твой гнев? -воскликнула она. - В каких грехах повинна, если кара Твоя преследует ее до скончания веков? Совершила ли преступление, столь чудовищное, что возмездие Твое вечно? Для чего Тебе, сильному, умерщвлять в муках слабую? Великому - попирать стопами ползающую у подножия твоего трона? Грозной буре -выбрасывать на снег ту, что ничтожна, как прах, пред Твоим Ликом? Для чего титану воевать со слабой, Всеведающему, Всевидящему -губить заблудившуюся слепую? Ты создал ее любовью и любовью же ведешь к гибели. Правой рукою приближаешь к себе, а левой сбрасываешь в бездну, невежественная же не чувствует, возносится она или летит вниз Ты вдыхаешь в ее уста дух жизни, сея в сердце семена тления, и пускаешь пешей по дороге счастья, всадником высылая на охоту за ней горе; вкладывая в ее душу песнь радости, запечатываешь ей уста печалью, язык же вяжешь грустью; втайне опоясываешь ее муки наслаждением, наяву - окружаешь наслаждение ореолом мук; прячешь на ее ложе мир и спокойствие, укладывая рядом волнения и страхи; волей своей создаешь влечения, из которых рождаются недостатки и пороки. Ты открываешь ее глаза на чудеса мира, превращая в мучительный голод любовь к прекрасному, и сочетаешь дух с красивой плотью, а плоть - с позором и слабостью. Ты подаешь ей жизнь в чаше смерти, а смерть - в чаше жизни, очищаешь ее слезами, что расплавляют душу, и утоляешь ее голод хлебом мужчины, наполняя его ладони частицами ее сердца. Ты, Боже, раскрыл мне глаза любовью и любовью же ослепил их; устами своими запечатлел поцелуй и мощной дланью нанес пощечину; в сердце моем ты высадил белую розу, а рядом взрастил шипы и колючки; духом сочетал меня с юношей, которого я люблю, и дал мне в мужья человека, о котором я ничего не знаю. Помоги мне выстоять в этой смертельной борьбе, остаться верной и чистой до смерти! Покоряюсь воле Твоей! Да святится имя Твое вовек!

Умолкнув, Сельма, казалось, обликом своим все еще продолжала эту речь. Потом опустила голову; руки ее бессильно повисли; спина сгорбилась. Казалось, она исчерпала свои жизненные силы. Так выглядит ветвь, что, сорвана бурей, лежит на земле - ей суждено, высохнув, стать прахом под пятой вечности. Я взял в горящие ладони ее ледяную руку и прижал к глазам и губам. Стараясь найти для нее слова утешения, понял, что сам еще больше нуждаюсь в жалости и сочувствии. И ничего не сказал. Мысли мои путались. Чувства пришли в смятение. Больно щемило сердце. Мне стало страшно за себя.

Этим вечером никто из нас больше не сказал ни слова. Страдание, ширясь, лишает человека дара речи. Мы были неподвижны и немы, как две мраморные колонны, погребенные землетрясением под грудой праха. Время для объяснений прошло. Напряжение было столь сильным, что наши сердца готовы были разорваться не только от слова, но и от вздоха.

Наступила полночь, и безмолвие стало еще более пугающим. Из-за Саннина выплыла ущербная луна. В окружении мерцающих звезд она казалась изможденным лицом мертвеца на черных полушках смертного ложа, освещенного тусклым светом свечей. Ливан же походил на старика, что, согбен годами и сломлен печалями, мучим бессонницей, бодрствует в ожидании рассвета, словно низложенный король - на груде пепла среди развалин своего дворца. Горы, деревья и реки меняют облик с переменой настроения и времени суток, как черты человека - с переменой мыслей и чувств. Тополь, что днем похож на невесту, чьей одеждой играет ветер, кажется вечером столпом дыма, рвущимся в неизвестность. Скала, что днем подобна титану, смеющемуся над ударами судьбы, выглядит ночью несчастным бедняком, сидящим на голой траве под открытым небом. Ручей, что утром, сверкая, как сплав серебра, поет славу вечности, ночью, срываясь со склона долины подобно потоку слез, стонет и плачет, как мать, потерявшая ребенка. Неделю назад, в полнолуние, мы были преисполнены радости, и Ливан предстал нам во всей своей красоте; теперь же месяц, блуждающий по небу, был на ущербе, наши сердца стонали от боли, и некогда величественные горы выглядели какими-то дикими, осунувшимися исполненными грусти.

Мы встали, прощаясь, и два огромных призрака возникли между нами; один, призрак любви, простер над головами крылья, другой, призрак отчаяния, вцепился когтями в шеи; один горько рыдал, другой злобно смеялся. Я с трепетом поцеловал руку Сельмы; она, приблизившись, прильнула губами к пряди моих волос, а затем снова села, откинувшись на спинку скамьи.

- Смилуйся, о, Боже, - закрыв глаза, прошептала девушка, - и укрепи все сломанные крылья!

Выходя из сада, я чувствовал, что теряю сознание; густая пелена окутывала его, как туман - поверхность озера. Тени деревьев плясали по краям дороги, как призраки, вырвавшиеся из земных расщелин, дабы нагнать на меня страх; проблески лунного света в листве деревьев виделись мне тонкими стрелами, что духи джиннов, витающие в пространстве, посылали в мое сердце; мрак стискивал меня своими сильными, черными руками.

Все, что есть в бытии, все, что есть в жизни, все таинственное, что есть в душе, предстало мне в диком, страшном, уродливом виде. Тот духовный свет, что показал мне красоту мира и радость земных существ, обратился пламенем, которое испепеляет сердце, скрывая в своем дыму душу. Тот напев, в котором слились голоса творений, превратив его в божественный гимн, стал в этот час ревом, более страшным, чем рык льва, и более глубоким, чем крик бездны.

Дома я замертво упал на постель, как падает на ограду птица, пораженная в сердце стрелой охотника. Мой разум метался между страшной явью и кошмарным сном. В мыслях я повторял слова Сельмы: «Смилуйся, о, Боже, и укрепи все сломанные крылья!»

 У трона смерти

Брак в наши дни - вызывающая смех и слезы сделка между молодыми людьми и отцами девушек. Первые, как правило, выигрывают, вторые - всегда теряют. Девушек передают из рук в руки, как товар; они навсегда лишаются радости, и уделом их становится медленное угасание в темных углах домов, куда они брошены, словно старая мебель.

Нынешняя цивилизация прибавила женщине немного ума, но умножила ее страдания, сделав более привлекательной для вожделения мужчины. Вчера она была счастливой служанкой, сегодня стала несчастной госпожой. Вчера она, слепая, шла при дневном свете, сегодня, зрячая, идет в ночном мраке. Она была прекрасна в своем невежестве, добродетельна в своей простоте, сильна в своей слабости, теперь же стала безобразной в своей утонченности, поверхностной в умственном развитии, ищущей в знаниях практической выгоды. Наступит ли такой день, когда в женщине будут сочетаться красота с образованностью, утонченность с добродетелью, слабость тела с силой души? Я считаю, что духовный прогресс - путь человечества, что приближение к совершенству - медленный, но неотвратимый процесс. Если женщина продвинулась вперед в одном отношении и отстала в другом, то лишь потому, что на крутых подъемах, ведущих к горным вершинам, встречаются засады разбойников и пещеры волков. Таковы препятствия, что надо непременно преодолеть. Горы наши все еще спят, но готовы проснуться. У их подножий прах минувших поколений перемешан с семенами грядущего, горцам же свойственны удивительные порывы и влечения. Здесь в каждом городе можно встретить женщину -символ дочери будущего. Символом восточной женщины будущего в Бейруте была Сельма Караме, однако она, как и многие из тех, кто явился в мир слишком рано, стала жертвой своего времени и, подобно цветку, что подхвачен течением реки, была брошена в поток жизни, что увлек ее к гибели.

Мансур-бек женился на Сельме, и они поселились в роскошном доме на побережье, в районе Рас-Бейрут, где живут богачи и городская знать. Фарис Караме остался один в своем старом жилище, столь же одиноком в окружении садов, как пастух -с роди стада. Прошли дни свадьбы, миновали ночи пышных торжеств, окончился месяц, который называют медовым, и сохранился лишь привкус горечи, - как после славных битв остаются в далекой степи горы костей и черепов. Нарядный блеск восточной свадьбы возносит души женихов и невест в заоблачные выси; они парят там орлами, но вскоре, словно тяжелые мельничные жернова, низвергаются в бездну морей. Их радости так же непрочны, как следы на морском берегу, что сразу же смываются волнами.