Джон Пристли - Дядя Ник и варьете Страница 8

— Многое понравилось, — ответил я, стараясь, чтобы мои слова не прозвучали слишком дружески, на случай, если дяде Нику это придется не по вкусу.

— А как маленькая Нэнси Эллис?..

— Иди, иди, девочка, — резко сказал дядя Ник. Она вышла, и он помолчал немного. — Тебе надо это знать, Ричард. Она должна вылезти из ящика — там откидное дно — и перебраться в пьедестал задолго до того, как крышка закроется. Они следят за тем, как медленно опускается крышка, а как только она закроется, мы поднимаем вокруг ящика возню, и это их обманывает. Тебя ведь тоже обмануло?

— Нет, — ответил я, не подумав. — Сисси мне рассказала про пьедестал…

— Какого черта она болтает? Я понимаю, сегодня это ты, а ты и так будешь знать… но ведь она начнет болтать и хвастаться направо и налево, и в конце концов фокус, ради которого я уже от стольких отказался, гроша ломаного не будет стоить. Как выглядел Барни в роли мага-соперника?

— Здорово. Я-то его узнал, по больше, думаю, никто. Сильное впечатление производит.

— Рад слышать, Ричард. — Он затянулся раз, другой, потом вынул сигару изо рта, посмотрел мне в глаза и продолжал просто, искренне и серьезно, как обычно говорят мужчины, когда ведут профессиональный разговор: — Здесь самое главное — сапоги-ходули, которыми пользуется Барни, я сам их придумал и сам сделал, В каждом фокусе всегда есть ключевое приспособление, и это всегда не то, что может прийти в голову самому башковитому зрителю. В фокусе с ящиком это крышка, которая еще не успела закрыться, как Сисси уже в пьедестале. Они-то считают, что она медленно влезает в ящик, а на самом деле она уже вылезла из него. В эффекте левитации дело не в стальной штанге, которая поднимает и опускает женщину-такой штукой может управлять любой дурак, — а в движениях рукой вокруг ее тела. А теперь я хочу устроить на сцене открытую дверь. Кто-нибудь въезжает на велосипеде, быстро подкатывает к двери, но вместо того, чтобы проехать через нее, исчезает вместе с велосипедом. Ключ к фокусу, конечно, велосипед. Если я смогу заставить его делать то, что мне нужно, тогда пущу его через дверь, и ездок исчезнет. Кстати, ты умеешь ездить на велосипеде?

Я сказал, что умею, но добавил, что я — не Сисси и не Барни, во мне пять футов десять дюймов роста и около семидесяти килограммов веса. Он ответил, что мой рост и вес его мало волнуют, и попросил отыскать Сэма и Бена Хейесов, потому что ему надо с ними поговорить о Волшебном шаре, который снова включается в номер для второго представления. После этого я могу идти за кулисы. Он сказал режиссеру, что я буду там.

Странно было смотреть все это еще раз сбоку, чувствуя себя как бы частью происходящего. Но теперь атмосфера в зале была совсем иной, чем на первом представлении. Зрителей было больше, они были живее и восприимчивей. Кольмары прошли очень хорошо и несколько раз выходили кланяться. После заключительного поклона маленькая Нони, возбужденная и улыбающаяся, прошла мимо меня совсем близко, словно не сознавая, что делает, хотя без груда могла бы меня обойти, как это сделали ее партнеры. Я почувствовал себя так, словно секс изобрели в эту самую минуту. Когда я смотрел ей вслед, кто-то прошептал мне прямо в ухо:

— Она это со всеми проделывает, приятель. Не обращай внимания.

— Что? — Я обернулся и увидел Гарри Дж. Баррарда в том же чудовищном гриме и костюме; он ждал своего выхода.

— Дии-дуу-дидли-дуу, — запел он во весь голос. — Дии-дуу-дидли-дуу. — И, замахав руками, с шумом выбежал на сцену.

Пока он выкрикивал хриплым голосом свои глупости, я обнаружил рядом с собой дядю Ника — теперь это снова был высокий, мрачного вида чародей.

— Он тебе не нравится, дружище?

— Нет, не нравится.

— И им тоже. Его песенка спета. Они глупы, но не настолько, и бедняга это понимает.

Он отошел, чтобы сосредоточиться перед выходом. Пока взмокший Баррард яростно дожевывал последние строчки своих куплетов, Хислоп, Сэм и Бен лихорадочно суетились вокруг индийского храма, проверяя реквизит. Наконец Баррард выскочил за кулисы, громко топоча ногами, чтобы аплодисменты казались сильнее, опять выбежал на сцену с видом любимца публики, вернулся и вышел бы кланяться еще раз, если б режиссер не остановил его. Тогда он стал возле меня, и пока оркестр не заиграл нашу музыку, «Египетский балет», я слышал его тяжелое дыхание. В его глазах застыли ужас и отчаяние. Его песенка и вправду была спета.

Несмотря на то что я знал, как делается большая часть фокусов, и теперь смотрел их из-за кулис, номер дяди Ника поразил меня еще сильнее, чем в первый раз, когда я сидел в зале. Этому помогла публика: по рядам еще до аплодисментов пробегал общий вздох изумления. И сам дядя Ник работал особенно ловко, выглядел еще внушительнее — великий мастер в своей стихии. В этот миг меня охватила гордость за наш номер, и я стал его ревностным приверженцем, и эта гордость и преданность никогда больше не покидали меня, что бы я ни думал о своем дяде и о жизни на сцене варьете вообще.

Его вызывали несколько раз, под конец он небрежно махнул одной рукой, потом другой — и показал публике два больших букета цветов. (Это были, конечно, искусственные, бумажные цветы, которые плотно складывались и упрятывались в маленькие пакетики, а потом выбрасывались пружинкой. В начале номера он проделывал множество таких трюков, и я был рад узнать, что за укладку цветов и исправность пружинки отвечали Сэм и Бен.) Когда занавес опустился и начался антракт, дядя Ник подошел ко мне за кулисами и сразу заметил мой довольный вид.

— Хорошо прошло?

— Просто чудесно! — ответил я. — Дядя Ник, обещаю вам: буду делать для номера все, что в моих силах.

Он снял с головы тюрбан.

— Терпеть не могу эту штуку. Ладно, ладно, малыш, спасибо за обещание. Ужинать будешь с нами. Сисси тебе говорила? Хорошо. Тут ко мне пришли, так что я вернусь примерно через час. А пока можешь заняться делом, помоги остальным, проверь, убран ли реквизит, посмотри второе отделение, если тебя еще не воротит, или пойди выпей, в общем, делай как знаешь. Только не думай, что я стану тебя дожидаться к ужину. Приходи к одиннадцати, малыш.

Хислоп объяснил мне свои обязанности — они были несложны, так как почти все делали Сэм и Бен. К тому времени, как я освободился и собрался вернуться на свое место в кулисе, на сцену вышел Рикарло.

Разумеется, я понимал, что вот-вот снова увижу эту девушку, Нэнси, и на сей раз нас не будут разделять огни рампы — мы встретимся как коллеги-артисты за сценой. Я ждал с бьющимся сердцем, хотя и попытался взять себя в руки и не валять дурака. И тут я хочу обратить внимание на то, что может еще раз встретиться в этих воспоминаниях: я уверен, что мое волнение не помогло моим будущим отношениям с Нэнси, однако паши отношения словно бы уже существовали по какому-то большому счету времени и воздействовали на меня в моем сиюминутном времени в виде этого странного волнения — будущее словно отражалось на настоящем. Конечно, я не могу ничего доказать — хотя приступ удушья явно был слишком силен для того, что я чувствовал в ту минуту, — и все же я уверен, что это было именно так.

Они стояли там, обе, в нескольких футах от меня — Нэнси и ее сестра. Они взглянули на меня, по-видимому, гадая, кто я такой. Я поклонился им и улыбнулся. Они ответили легким поклоном и улыбкой. Вскоре к ним подошел муж Сьюзи Боб Хадсон, которого легко было отличить от двух других «джентльменов» Амброза и Эсмонда, они о чем-то зашептались. Нэнси, такая же обворожительная, как на сцене, взглянула на меня еще раз, и я снова улыбнулся, но получил в ответ не улыбку, а всего лишь быстрый надменный взгляд: глаза ее скользнули по мне, и она отвернулась. Я почувствовал себя оскорбленным, потом разозлился. Какого черта она воображает? И что им наплел этот Хадсон?

Я ужасно хотел, чтобы их номер мне снова понравился, особенно Нэнси, но это не помогло. Теперь, когда я смотрел не из зала, все казалось другим. Волшебный сад был всего лишь размалеванным холстом, а лунный и солнечный свет — цветными пятнами на досках и карнизах, подцвеченных огнями рампы. И теперь, разумеется, прекрасная Нэнси играла не для меня, а назло мне я ведь помнил этот ее последний холодный взгляд, — весело пленяя каждого грубияна и невежу в зале, который пялился на ее ножки. Она дважды уходила со сцены за время номера, но, скрываясь из поля зрения публики, ни разу даже головы не повернула в мою сторону. И все равно, хоть я еще и злился, бесхитростное волшебство вселенского Мая снова победило меня, только теперь я не воспарил от счастья, как в прошлый раз, а почувствовал какую-то боль, словно передо мной уже захлопнули двери.

Они пели и танцевали все впятером финал своего номера, и тут появился Томми Бимиш с партнерами; они остановились совсем рядом со мной, и я учуял сильный запах виски. То, что говорили про Томми Бимиша и мисс Блейн, которую я чуть ли не задевал локтем, было безусловно правдой. Хьюберт Кортней, похожий на нарумяненного епископа, стоял чуть поодаль вне отравленной зоны. Но только когда Нэнси и ее сестра вышли на заключительный поклон перед занавесом — в это время меняли декорации, — Томми Бимиш удостоил меня злобным взглядом.