Жорж Санд - Франсуа-Подкидыш Страница 8

После первого причастия он был уже в том возрасте, когда его могли нанять на работу, и Забелла была очень рада, что его взяли прислуживать на мельницу, и хозяин Бланшэ не противился этому, так как всем стало ясно, что подкидыш был честным малым, очень трудолюбивым, услужливым и более сильным, проворным и разумным, чем другие дети его возраста. Кроме того он довольствовался жалованием в десять экю, и, следовательно, был полный расчет его нанять. Когда Франсуа увидел себя всецело на службе у Мадлены и у дорогого маленького Жани, которого он так любил, он почувствовал себя счастливым, и когда он понял, что его заработанными деньгами Забелла могла платить за аренду и избавиться от самой своей большой заботы, он почувствовал себя богатым, как король.

К несчастью, бедная Забелла недолго пользовалась этою заслуженною наградой. В начале зимы она сильно заболела и, несмотря на все заботы подкидыша и Мадлены, умерла на Сретенье, хотя перед тем чувствовала себя хорошо, и считали, что она идет на поправку. Мадлена жалела ее и много плакала, но она старалась утешить бедного подкидыша, который без нее не перенес бы своего горя.

Спустя год он еще думал об этом каждый день, чуть ли не каждую минуту, и сказал как-то мельничихе:

— У меня как бы раскаяние, когда я молюсь о душе моей бедной матери; я ее недостаточно любил. Я увидел, что делал всегда все возможное, чтобы она была довольна мной, я говорил ей только добрые слова и служил ей так, как теперь служу вам; но мне нужно, мадам Бланшэ, сознаться вам в одной вещи, которая меня угнетает и в которой я часто прошу у бога прощения: с того дня как моя бедная мать хотела меня отвести в приют, а вы заступились за меня, чтобы помешать ей в этом, привязанность моя к ней, помимо моей воли, уменьшилась в моем сердце. Я не сердился на нее, я даже не позволял себе думать, что она плохо поступила, желая меня покинуть. Это было ее право, я ей мешал, она боялась вашей свекрови, и, наконец, она это делала неохотно; я тогда увидел, что она меня очень любила. Но я сам не знаю, как это все перевернулось в моем разуме, это было сильнее меня. С той минуты, как вы сказали слова, которых я никогда не забуду, я вас полюбил больше, чем ее, и думал о вас чаще, чем о ней. Наконец, она умерла, и я не умер от горя, как умер бы, если бы вы умерли.

— А какие же слова я сказала, бедное мое дитя, что ты мне отдал всю свою любовь? Я не помню.

— Вы не помните, — сказал подкидыш, садясь у ног Мадлены, которая пряла на своей прялке, слушая его. — Так вот, вы сказали, давая несколько экю моей матери: «Возьмите, я покупаю у вас этого ребенка; он мой». И вы поцеловали меня, сказав: «Теперь ты уже больше не подкидыш, у тебя есть мать, которая тебя будет любить так, будто она тебя родила». Разве вы так не сказали, мадам Бланшэ?

— Возможно, я сказала, что думала и что думою сейчас. Разве ты находишь, что я не сдержала слова?

— О нет! Только…

— Только что?

— О нет, я не скажу, стыдно жаловаться, и я не хочу быть неблагодарным.

— Я знаю, что ты не можешь быть неблагодарным, и я хочу, чтобы ты сказал, что у тебя на душе. Ну, посмотрим, чего тебе не хватает, чтобы быть моим ребенком. Скажи, я приказываю тебе, как приказываю Жани.

— Так вот… вы целуете Жани очень часто, а меня вы никогда не целовали с того дня, о котором мы только что говорили. Я однако же очень старательно мою лицо и руки, так как знаю, что вы не любите грязных детей и всегда моете и причесываете Жани. Но вы все-таки меня не целуете, а моя мать Забелла тоже меня никогда не целовала. Я однако же вижу, что все матери ласкают своих детей, и поэтому вижу, что я все-таки подкидыш и вы не можете этого забыть.

— Иди поцелуй меня, Франсуа, — сказала мельничиха, сажая его на колени и целуя его с большим чувством в лоб. — Я не права действительно, я никогда не думала об этом, и ты заслуживаешь лучшего от меня. Ну, вот посмотри, я целую тебя от всего сердца! Ты веришь теперь, что ты — больше не подкидыш, не правда ли?

Ребенок бросился на шею Мадлены и стал таким бледным, что она удивилась. Тихонько сняв его с колен, она постаралась его развлечь. Но очень скоро он покинул ее и убежал один, точно хотел спрятаться, и это обеспокоило мельничиху.

Она стала его искать и нашла Франсуа в слезах; он стоял на коленях в риге, в углу.

— Ну, полно, полно, Франсуа, — сказала она, поднимая его, — я не понимаю, что с тобой! Если ты думаешь о твоей бедной матери Забелле, то нужно помолиться о ней, и ты почувствуешь себя спокойнее.

— Нет, нет, — ответил ребенок, вертя в руках край Мадлениного фартука и целуя его изо всех сил, — я не думал о моей матери. Разве не вы моя мать?

— Так чего же ты плачешь? Ты меня огорчаешь.

— О нет! о нет! я не плачу, — ответил Франсуа, быстро вытирая глаза и принимая веселый вид, — то есть я не знаю, отчего я плакал. Правда, я совсем не знаю, так как я сейчас так счастлив, будто я в раю.

V

С этого дня Мадлена целовала ребенка утром и вечером, будто он был ее собственный, и единственной разницей, которую она делала между Жани и Франсуа, была та, что младшего более баловали и ласкали, как и полагалось для его возраста. Ему было семь лет, в то время как подкидышу было двенадцать, и Франсуа прекрасно понимал, что такого большого мальчика, как он, нельзя было ласкать как малыша. Впрочем, они еще больше, чем только годами, отличались друг от друга по виду.

Франсуа был такой большой и дородный, что казался пятнадцати лет, а Жани был маленький и худой, как и его мать, на которую он очень походил.

Так, однажды утром, когда она здоровалась с ним на пороге своей двери и по обыкновению его поцеловала, служанка сказала ей:

— По моему мнению, хозяйка, не в обиду будь сказано, этот малый слишком велик, чтобы целовать его как маленькую девочку.

— Ты думаешь? — ответила удивленно Мадлена. — Но разве ты не знаешь, сколько ему лет?

— Нет, знаю; я не видела бы в этом ничего плохого, не будь он подкидышем, но так — даже я, ваша служанка, и за большие деньги не поцеловала бы его.

— То, что вы говорите, Катерина, гадко, — возразила госпожа Бланшэ, — и особенно вы не должны были бы этого говорить при бедном ребенке.

— Пусть она это говорит и весь свет вместе с ней, — сказал очень бойко Франсуа, — меня это не огорчает. Только бы мне не быть подкидышем для вас, мадам Бланшэ, и я буду очень доволен.

— Подумайте только! — заметила служанка. — Первый раз слышу, чтобы он так долго разговаривал! Так ты умеешь нанизать три слова под ряд, Франсуа? А я-то думала, что ты даже не понимаешь, о чем мы говорим. Если бы я знала, что ты слушаешь, я бы не сказала при тебе того, что сказала, у меня нет ни малейшей охоты тебя оскорблять. Ты — хороший мальчик, очень спокойный и услужливый. Ну, полно, полно, не думай об этом; я нахожу смешным, что наша хозяйка тебя целует потому, что ты мне кажешься чересчур большим, а эта ласка придает тебе еще более глупый вид, чем есть на самом деле.

Поправив таким образом это дело, толстая Катерина пошла варить свой суп и больше об этом не думала.

Но подкидыш последовал за Мадленой на плот, и, сев рядом с ней, он заговорил так, как умел говорить только с ней и для нее.

— Вы помните, мадам Бланшэ, — сказал он ей, — как один раз, очень давно, я был здесь, и вы меня уложили спать в вашем платке?

— Да, дитя мое, — ответила она, — и даже тогда мы в первый раз увидались.

— Так это в первый раз! Я в этом не был уверен и плохо это вообще помню; когда я вспоминаю то время, оно как во сне. А сколько этому лет?

— Этому… погоди, да приблизительно шесть лет. Моему Жани было тогда четырнадцать месяцев.

— Значит, я был моложе, чем он сейчас. Как вы думаете, после своего первого причастия он будет помнить, что с ним было сейчас?

— О да, я буду помнить, — сказал Жани.

— Это еще как знать! — продолжал Франсуа. — Что ты делал вчера в это время?

Жани с удивлением раскрыл рот, чтобы ответить, и так и застыл, совсем сконфуженный.

— Ну, а ты сам? Ручаюсь, что ты тоже ничего не помнишь, — сказала мельничиха, которая любила слушать, как они вместе болтают.

— Я, я, — сказал подкидыш в смущении, — подождите-ка… Я ходил в поле и прошел здесь… думал о вас; как раз вчера я вспомнил день, как вы меня завернули в свой платок.

— У тебя хорошая память, и удивительно, что ты помнишь о таком давнем. А помнишь ли ты, что у тебя была лихорадка?

— Ну уж нет!

— А что ты донес мне белье домой, хотя я этого тебе не говорила?

— Также нет.

— А я всегда это помнила, так как поэтому узнала, что у тебя доброе сердце.

— А у меня тоже доброе сердце, правда, мама? — сказал маленький Жани, подавая матери яблоко, которое он уже наполовину сгрыз.

— Конечно, тоже, и все, что Франсуа делает хорошего, ты тоже это позднее сделаешь.

— Да, да, — быстро ответил ребенок, — я сяду сегодня вечером на соловую кобылку и поведу ее на луг.