Иван Панаев - Дочь чиновного человека Страница 8

- Говорят тебе, что да; нечего пялить глаза-то. И старушонка-то говорит ей ты…

- Ты! ах боже мой!.. дочери такой особы? она? господи! Ну, до каких же это времен мы дожили, Аграфена Петровна! Уж что ж после этого осталось?

- Говорят, что манишку подарила ей, собственными руками вышитую…

- Собственными руками?.. Непонятно! просто непонятно!

- И ситцу на платье, чепчик с кружевами и с лентами у мадамы на Невском на заказ сделан!

- На заказ! фу, боже мой! И, я думаю, ведь что стоит в магазине на Невском!

- Не шутите теперь, Осип Ильич, с Палагеей Семеновной: в честь попала!

- Вот воспитание, Аграфена Петровна! Вот вам извольте воспитывать детей!

Благодарение богу, что не имеем их, истинно так… - При этом Осип Ильич перекрестился.

- Скажите, так это нянька-то и познакомила их? - спросил он, подумав немного. -

Дома не знают, а она как будто гулять, да и туда? Ай-яй-яй! Неужто, в самом деле? От кого, же вы об этом проведали, Аграфена Петровна?

- Говорят тебе, что от ихней кухарки; ведь она ходит к нашей, - все и порассказала.

- Ну что ж ей там за компания, скажите на милость?.. Просто, что называется - постичь не могу!

- Уж в Алексашеньку не влюбилась ли? Чего доброго! каких чудес не бывает.

- Она… в него влюбится? ей в живописца, в простого? Да помилуйте ради бога! он, я думаю, и двенадцатого класса не имеет? Ни за что!.. Ну, похоже ли это на дело? Ведь этого и в романе не написали бы, ей-богу, не написали бы! Невероятно…

- Заладил свое! а я так всему верю. Испорченная девчонка - вот тебе и кончено; куры да амуры, он - то, а она - это; вот и влюбились. Долго ли тут? Не велика премудрость: знаем мы эти шашни!

- Послушай, Аграфена Петровна! Да что же он-то такое? Просто, с позволения сказать, живописец; ну, а она - дочь такого человека, черт возьми!.. Это уж из рук вон…

Конечно, у него есть искусство - ни слова: очень живо рисует; ведь вот посмотри на стену

- как вылитый; нечего и говорить: второй я, и владимирский крест, все это как будто в самом деле, так что пощупать иной раз хочется… Ну, да оно все-таки живописец, больше ничего!

- И притом еще дрянной мальчишка, не может до сих пор моего портрета списать.

Да и твой писал сколько, времени! Мать, проклятая баловница, говорит: некогда.

Уважение всякое потеряли к нам; а я еще, дура, рекомендую его по всем домам, распинаюсь за него… Никакого чувства нет… Другие бы из благодарности… Знают, что знакомство хорошее имеем, и в таком чине… Другому бы лестно было, сам бы приставал:

"Позвольте списать; да когда же?" По мне, я вам скажу, неблагодарный человек хуже всего на свете. Пьяница, вор, беспутный лучше…

- Именно так, неблагодарность хуже всего. Это, так сказать, мать пороков… - После сего Осип Ильич несколько призадумался. Через минуту он снова продолжал, сначала тихо, потом постепенно возвышая голос: - Дочь почтенного человека, в этаком ранге!

Ведь, кажется, и пословица сама говорит: яблоко от яблони не далеко катится. Верь после этого пословицам! Тут формально ничего не разберешь: в карете четверкой ездит, в комнатах и бронзы, и лампы, и вазы, и черт знает что, только птичьего молока недостает!

Ей таскаться всякий день на чердачишко, по поганой, прости господи, лестнице?.. Тут,

Аграфена Петровна, сказать вам мое мнение, есть что-то такое, не то, чтобы без чего- нибудь неспроста, уж как вы мне ни говорите!

- Погоди немножко: я о малейшей подробности разведаю; ни одного вот обстоятельства не пропущу; докажу ему, этому мальчишке, да и матери-то его, что я значу. С нами шутить! Нет, брат, не туда заехал. Увидит он, что такое Аграфена Петровна.

Или он забыл, молокососишка, что я полковница, что у меня отец был статский советник, имел Анну с брильянтами на шее? Сама Надежда Сергеевна, превосходительная, да и та имеет ко мне особенное уважение. Других чиновников жены и порога-то ее не нюхали; а он мальчишка! - некогда, изволите видеть, ему портрета моего списать. Послушан, Осип

Ильич, как я разузнаю все аккуратно, так ты при случае, как пойдешь к генералу по делам, разговорившись, и вверни словцо: "Усердие-де мое известно вашему превосходительству: вот уже более двадцати лет, как хожу по вашим делам, питаю, дескать, к вам неограниченную привязанность, что ваша-де фамилия дороже мне, чем… ну понимаешь?..

Слышал стороною, что Софья Николаевна списывает с себя портретец, видно сюрпризом вам, сама-де ходит на самый чердак в мастерскую к живописцу…" Знаешь, умненько этак, чтобы он не рассердился, да с покорностию; мина-то чтоб была несколько печальная…

- Знаю, знаю, матушка! В мои лета и дослужившись до такого чина, не учиться стать этому. Прилично ли только это будет, Аграфена Петровна? а?

- Еще бы нет! А там увидишь, какое это на его действие произведет, да, может, тут же и грянешь, что живописец этот человек молодой, что хоть его и рекомендовала, дескать, моя жена вашей супруге месяцев с восемь назад тому, - но теперь сама раскаивается, что он-де поведения нетрезвого, замечен в разных шалостях, что хоть он и живет с матерью, но мать поблажает его во всем, оттого-де они в самом бедном состоянии.

- Тут нужна большая деликатность, большое уменье; дело весьма щекотливое.

- В том-то и речь… Ах, если бы я на твоем месте!

- Да уж и я не ударю себя лицом в грязь, поверьте, Аграфена Петровна!

- А что ж твоя награда-то засела? долго ли это будет? Ведь ты можешь попросить его, чтобы он за тебя похлопотал у директора. Скоро и денежные награды раздавать будут!

- Точно, скоро, скоро. - Осип Ильич понюхал табаку. - Да; но неужли ж обойдут?..

Странно! отчего это я сегодня позабыл смочить табак: пыль, совершенная пыль, в нос так и бросается.

При сем Осип Ильич чихнул так громко, что Аграфена Петровна вздрогнула.

- Тьфу, бес! он и чихать-то по-человечески не умеет. Вы меня совсем перепугали,

Осип Ильич!

Аграфена Петровна, кажется, располагала не ограничить своего гнева одною этой фразою, но в ту минуту, к счастию Осипа Ильича, вошла в комнату, расшаркиваясь и покашливая, улыбка, в вицмундире.

- А! Ласточкин! - воскликнули в одно слово Аграфена Петровна и Осип Ильич.

- Что скажешь, любезный? - продолжал последний начальническим тоном.

- Ничего, ничего-с, Аграфена Петровна; так зашел, гулял-с.

- И зашел очень кстати, - прошептала Аграфена Петровна. - Что новенького? - заговорила она громко, обращаясь к улыбке.

- Все по-старому, ничего-с, обыкновенно все так идет, как шло-с.

- Ну что стоишь? положи, брат, шляпу.

- Я на минутку-с зашел только проведать о вашем здоровье-с и об Аграфене

Петровне-с.

- Да что, я думаю, и чай? Скоро и семь? Эй, Машка! поставь самовар. Останься у нас чай пить.

- Чувствительнейше благодарю-с, Аграфена Петровна, нельзя-с: есть кой-какие делишки.

- Ну какие там у тебя делишки! Оставайся. Улыбка повиновалась и, покашливая, села.

- Что Анна Афанасьевна? Давно ты у нее был?

- Третьего-с дни только из Гостиного пришла, а я в дверь-с: купила шелковой материи по четыре рубли аршин пюсового цвета с отливом; холстинки-с для дочери; да платочек, так не самой большой, розовый-с.

- Видно, есть чем жить, Осип Ильич, не по-нашему! Только и слышу, что в

Гостиный ходит - по четыре рубли аршин материи себе покупает! Видно, побочные есть доходцы: с одним жалованьем-то не нафинтишь много. Ну, а муж?

- Не совсем доволен был-с, упрекал, что дорого, мало торгуется-с.

- Старый дурак женился и такую волю дал, что смотреть противно, и поделом ему.

Она ему даст себя знать. А экзекуторша что?

- Антон Михайлович дрожки заказал ей круглые-с, вроде маленькой колясочки-с, с крышкой от дождя, и к лошади приценяется-с, рассказывал об этом прошедший раз в департаменте-с.

- Завтра доклад, - поморщиваясь, начал Осип Ильич. - Что, брат, переписал то отношение, о взыскании?..

- Готово-с, утром предоставлю.

- Полно, Осип Ильич, об отношениях ваших: и в присутствии успеете наговориться. Слава богу, много есть времени… Нет ли чего-нибудь еще новенького?

- Чиновник, который недавно определился к нам-с, без жалованья-с, - изволили слышать? - из ученых, в университете обучался и собственный экипаж имеет…

- Знаю, знаю.

- Так он вчерашнего числа приехал в департамент позже одиннадцати часов и, с позволения сказать, в клетчатых брюках, в таких вот, что простые женщины на передниках носят, пресмешные-с!

- Вишь, какой барчонок! Послушай-ка, Елисей Федотович! - Аграфена Петровна встала, взяла за руку улыбку в вицмундире и отвела в сторону.

- Знаешь ты Средневского?

- Никак нет-с. Что это, чиновник?

- Какой чиновник! Живописец.

- Никогда не встречался-с!

- Тем лучше. На днях утром отправься к нему как ни в чем не бывал; скажешь, что наслышался о нем, желаешь-де списать с себя портрет, - да смотри, ни слова о нас!

Слышишь ли? Сохрани боже, чтобы ни малейшего подозрения не было, что мы тебя подослали… Покуда будешь с ним говорить о цене, о том, о сем, а сам незаметно, знаешь, и осматривай все. Он живет с старухой матерью, но нет ли еще кого в комнате, не сидит ли тут барышня, этакая черномазенькая, и как с ней обращается живописец и мать его, и как барышня эта смотрит на живописца… Все подметь, прислушивайся также, что они говорят, уши-то навостри да смотри в оба.