Тобайас Смоллет - Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник Страница 87

Природа не предназначила меня для суетной жизни; я жажду покоя и уединения, чтобы наслаждаться бескорыстной дружбой, которой не сыщешь в многолюдной толпе; я хочу предаваться тем сладостным мечтаниям, которым нет места в водовороте светской жизни. Хоть и неопытна я в делах житейских, однако же повидала достаточно, чтобы почувствовать отвращение к большинству людей, вращающихся в этом обществе. Столько здесь злобы, предательства и притворства даже среди близких друзей и приятелей, что преисполняется ужасом добродетельная душа; когда же порок на минуту уходит со сцены, его место тотчас заменяет глупость, которая часто бывает отнюдь не смешна, но вызывает только сожаление.

Может быть, надлежало бы мне помолчать о слабостях бедной моей тетушки, но от вас, любезная моя Уиллис, у меня нет секретов, а слабостей тетушкиных поистине нельзя сокрыть.

С той минуты, как приехали мы в Бат, она беспрестанно расставляла сети мужскому полу и наконец уловила в них престарелого лейтенанта, который как будто не прочь, чтобы она переменила свое имя на его. Дядюшка и брат мой, кажется, не имеют возражений против этого удивительного союза, который, без сомнения, даст повод к бесконечным пересудам и насмешкам; я же слишком хорошо знаю свои собственные слабости, чтобы забавляться слабостями других людей. Сейчас на сердце моем лежит у меня нечто такое, что занимает все мои помыслы и повергает душу мою в ужас и трепет.

Вчера поутру, когда я стояла с братом у окна залы в гостинице, где мы остановились, мимо проскакал всадник, в котором — о силы небесные! — я тотчас признала Уилсона! На нем был белый редингот с пелериной, застегнутой под подбородком; он казался очень бледным и промчался рысью, будто не заметив нас; в самом деле, он мог нас не разглядеть, потому что скрыты мы были шторой.

Можете вообразить, что почувствовала я при его появлении. Свет померк в глазах моих, и меня охватили такая дрожь и трепет, что ноги подкосились. Я села на диван и старалась оправиться, чтобы брат не приметил моего смятения, но невозможно скрыться от зорких его глаз. Он увидел того, кто взволновал меня, и, без сомнения, узнал его с первого взгляда. Он обратил ко мне суровое лицо, потом выбежал на улицу, чтобы посмотреть, какой дорогою поехал несчастный всадник. Затем он послал своего слугу собрать подробные сведения и, кажется мне, замыслил что-то ужасное…

Так как дядюшке неможется, мы остались еще на одну ночь в этой гостинице, и весь долгий день Джерри неутомимо шпионил за мной; с таким жадным вниманием всматривался он в мое лицо, как будто хотел проникнуть в самые сокровенные уголки моего сердца. Может быть, понуждала его к тому забота о моей чести, а может быть, и собственная его гордость; но он такой вспыльчивый, неистовый и упрямый, что один вид его приводит меня в трепет: и, право же, я не в силах буду его любить, если он вздумает и дальше столь упорно меня преследовать. Боюсь, что задумал он мщение, которое принесет мне великое несчастье! Боюсь, что при появлении Уилсона возникло у него подозрение о каком-то сговоре. Боже милостивый! Был ли то действительно Уилсон или только видение, бледный призрак, возвещавший о его смерти?

О Летти! Что мне делать? К кому обратиться за советом и утешением? Не прибегнуть ли мне к покровительству дядюшки, всегда столь доброго и сочувствующего?.. Но это последнее мое прибежище. Я страшусь мысли смутить его покой и скорее согласилась бы претерпеть тысячу смертей, чем быть причиною семейного раздора. Я не могу понять, зачем приехал сюда Уилсон; может быть, он отыскивал нас, чтобы открыть настоящее свое имя и кто он такой; но для чего же проехал он мимо и не остановился ни на минуту, чтобы расспросить о нас?

Любезная моя Уиллис, я теряюсь в догадках; с тех пор как его увидела, я не смыкала глаз. Всю ночь напролет металась я, и меня терзали противоречивые мысли. Рассудок мой не находит покоя. Я молилась, вздыхала, заливалась слезами. Если еще продлится эта ужасная неизвестность, я снова заболею, а тогда вся семья придет в смятение. Если бы на то была воля провидения, хотела бы я лежать в могиле, но долг требует смириться.

Дорогая моя Летти, простите мне мою слабость, простите эти пятна на бумаге, но я не могу не омочить ее слезами — они льются из глаз моих. Конечно, я понимаю, я должна подумать, что еще нет у меня никакой причины предаваться отчаянию. Но я такое трусливое, робкое создание!

Слава богу, дядюшке моему гораздо лучше, чем было вчера; он решил ехать прямой дорогой в Уэльс. Надеюсь, что по пути заглянем мы в Глостер; эта надежда доставляет отраду бедному моему сердцу; снова заключу я в объятия мою горячо любимую Уиллис и все свои печали поведаю дружескому ее сердцу. О боже! Неужто такое счастье ждет печальную и одинокую

Лидию Мелфорд.

4 октября

Сэру У откину Филипсу, баронету,

Оксфорд, колледж Иисуса

Любезный Уоткин!

Вчера произошло маленькое событие, которое, как полагаю я, покажется вам весьма удивительным. Вместе с Лидди я стоял у окна гостиницы, как вдруг мимо проехал верхом — кто бы вы думали? — Уилсон! Ошибиться я не мог, потому что смотрел ему прямо в лицо, когда он подъезжал; по смущению моей сестры понял я, что и она его узнала. Я был и удивлен и взбешен его появлением, которое мог принять только за оскорбление, если не за нечто худшее. Я выбежал за ворота и, увидав, как он завернул за угол, послал своего слугу проследить за ним, но слуга опоздал и вернулся ни с чем. Однако он сказал, что в том конце города есть гостиница под вывеской «Красный лев», где, по мнению его, и остановился приезжий, но что более он ни о чем не спрашивал, ибо не получил от меня распоряжений.

Я немедленно послал его туда разузнать о постояльцах, и он вернулся с докладом, что недавно прибыл в гостиницу некий Уилсон. Получив эту весть, я поручил ему отнести записку, адресованную сему джентльмену, с требованием захватить с собой ящик с пистолетами и через полчаса явиться в поле за городом для встречи со мной, чтобы покончить дело, которое осталось нерешенным при последнем нашем свидании. Письмо свое я не почел нужным подписать. Слуга уверял меня, что оно передано Уилсону в собственные руки и что тот, прочитав его, изъявил согласие ждать джентльмена в назначенный час и в указанном месте.

М’Алпин — старый солдат, и как был он в это время, по счастью, трезв, то я доверил ему свою тайну. Я приказал ему не отлучаться и, отдав письмо, которое он должен был передать дядюшке в случае несчастья со мной, отправился к месту встречи — огороженному полю близ большой дороги. Там я уже застал своего противника в темном плаще для верховой езды и в надвинутой на глаза шляпе, обшитой галуном. Но каково же было мое удивление, когда он сбросил плащ и предо мной предстал человек, которого я отроду не видывал!

Один пистолет был заткнут у него за кожаный пояс, а другой, заряженный, он держал в руке и, приблизившись ко мне на несколько шагов, громко спросил, готов ли я. На это я отвечал: «Нет», — и предложил ему вступить в переговоры, после чего он направил пистолет дулом в землю, потом заткнул его за пояс и пошел мне навстречу.

Когда я стал уверять его, что он не тот, кого я ждал увидеть, он отвечал, что это возможно: он получил записку, адресованную мистеру Уилсону, с предложением явиться сюда, а так как никого другого, носящего это имя, в гостинице не было, то он, натурально, заключил, что письмо писано ему, а не кому-либо иному. Тогда я рассказал ему, что был оскорблен человеком, назвавшимся этим именем, и не более часа тому назад видел, как тот проехал верхом по улице; узнав же о некоем мистере Уилсоне, остановившемся в гостинице «Красный лев», я не сомневался, что это и есть тот самый человек, и, пребывая в такой уверенности, написал свою записку. Выразил я также удивление, почему он, не зная ни меня, ни забот моих, согласился на такую встречу, не потребовав сначала объяснения.

Он отвечал, что в этих краях нет ни одного его однофамильца, а после девяти часов, когда он сам остановился в «Красном льве», не заезжал туда ни один всадник; что, удостоившись чести служить его величеству, он почитал недостойным себя отклонять такого рода приглашения, от кого бы они ни исходили, а если и была надобность в каком-нибудь объяснении, то требовать его надлежало не ему, но джентльмену, приславшему вызов.

Сколь ни был я раздосадован этим приключением, однако же не мог не восхищаться хладнокровием офицера, чье открытое лицо сразу расположило меня к нему. Было ему лет за сорок; короткие черные его волосы завивались около ушей, одежда отличалась простотой. Когда я принес извинения за причиненное ему беспокойство, он принял их весьма благодушно. Сказал, что живет милях в десяти отсюда, на маленькой ферме, где он предоставит мне все удобства, если я пожелаю погостить у него несколько недель и вместе с ним позабавиться охотой; в таком случае, может быть, удастся нам разыскать человека, меня оскорбившего.