Силвия Плат - Под стеклянным колпаком Страница 9

Я сидела, испытывая даже какое-то удовольствие от всех этих разноцветных вспышек, и исписывала одну страницу за другой вилланелами и сонетами.

Мистер Манци время от времени поглядывал на меня и, убедившись, что я пишу, одаривал меня скромной, но радостной улыбкой. Должно быть, он думал, будто я переписываю с доски все эти формулы — причем не ради сдачи экзамена, как остальные девицы, а потому что его преподавание захватывало меня до глубины души.

4

Не знаю, почему именно в офисе у Джей Си я вспомнила о том, как успешно мне удалось увильнуть от химии.

Все время, пока она учила меня жить, мне казалось, будто у нее за спиной вырастает коротенькая фигура мистера Манци, подобно предмету, который фокусник до поры до времени прятал в рукаве или шляпе, и мистер Манци держит в руке деревянный шар и колбу, из которой он в день перед пасхальными каникулами испустил огромное облако желтого дыма, пахнувшее тухлыми яйцами и заставившее всех девиц и самого мистера Манци рассмеяться.

Мне было жаль мистера Манци. Мне хотелось сейчас подползти к нему на четвереньках и попросить прощения за то, что я оказалась такой лгуньей.

Джей Си подтолкнула ко мне по столу стопку машинописных новелл и заговорила со мной более дружелюбно. Остаток утра я потратила на чтение этих новелл и на сочинение собственных отзывов, которые печатала на розовых бланках издательства и переправляла в редакцию, в которой стажировалась Бетси. Бетси предстояло читать эти рукописи на следующий день. Джей Си время от времени отвлекала меня от дела, чтобы сообщить что-нибудь поучительное или рассказать кое-что забавное.

В этот день Джей Си собиралась пообедать с двумя известными писателями — с мужчиной и с женщиной. Мужчина только что продал шесть новелл в «Нью-йоркер» и еще шесть — самой Джей Си. Это изумило меня: я ведь и представить себе не могла, что журналы способны приобретать рассказы целыми полдюжинами, и мысль о том, какую сумму отвалят, должно быть, этому писателю за целую кучу новелл, повергала меня в невольный трепет. Джей Си сказала, что на этом ленче ей придется держать ухо востро, потому что дама тоже сочиняет рассказы, но ей никогда не удавалось пристроить их в «Нью-йоркер», а сама Джей Си взяла у нее лишь один за все пять лет знакомства. Ей предстояло ухитриться достаточно польстить более знаменитому писателю и в то же время не обидеть менее знаменитую писательницу.

Когда херувимчики на настенных французских часах в офисе у Джей Си замахали крылышками и поднесли к губам свои золоченые трубы, а затем и протрубили в них двенадцать раз подряд, Джей Си сказала мне, что на сегодня я поработала достаточно и соответственно могу отправляться в «Женский журнал» и на последующий банкет, а также и на кинопремьеру. Но завтра с утра пораньше она будет ждать меня в офисе.

И тут она накинула почти мужского покроя пиджак поверх лиловой блузки, надела на голову шляпку, украшенную искусственными лилиями, и приколола ее к волосам булавкой, наскоро напудрила нос и надела очки с чрезвычайно толстыми стеклами. Она выглядела страшилищем, но весьма интеллектуальным страшилищем. Покидая офис, она потрепала меня по плечу затянутой в лиловую перчатку рукой:

— Не позволяй этому порочному городу сбить себя с толку.

Несколько минут я спокойно просидела в своем кресле-вертушке, предаваясь размышлениям о Джей Си. Я представляла себе, каково это — быть вот такой Джей Си, известным редактором, хозяйкой офиса, полного каучуковых деревьев в цветочных горшках и африканских фиалок, которые ежедневно надлежало бы поливать моей секретарше. И я подумала, что неплохо бы иметь такую мать, как Джей Си. Тогда бы я знала, что мне делать.

От моей собственной матери было мало толку. С тех пор как умер отец, она содержала нас, зарабатывая преподаванием машинописи и стенографии, и втайне ненавидела это, и втайне ненавидела отца за то, что он умер и не оставил нам никакой страховки, потому что не верил страховым агентам. Она вечно приставала ко мне, чтобы я после колледжа овладела и стенографией и имела бы таким образом некое ремесло наряду с дипломом об окончании колледжа. «Даже апостолы не гнушались быть плотниками, — приговаривала она. — Им надо было, в точности как нам, зарабатывать себе на хлеб насущный».

Я окунула пальцы в чашку с теплой водой, которую официантка из «Женского журнала» поставила передо мной на стол, предварительно убрав две пустые вазочки из-под мороженого. Затем тщательно вытерла каждый палец крахмальной салфеткой, остававшейся до сих пор не тронутой. Затем аккуратно сложила салфетку, вставила ее углом себе в рот и сжала губы. Когда я вынула салфетку изо рта и расправила ее, на ней отпечатался алый рисунок, напоминающий по форме человеческое сердце.

Я подумала о том, какую долгую дорогу мне пришлось пройти.

В первый раз в жизни чашу для полоскания пальцев я увидела в доме у своей благодетельницы. В нашем колледже существует обычай, сообщила мне маленькая веснушчатая дамочка из канцелярии, отправлять человеку, стипендию чьего имени вы получаете, благодарственное письмо. Если он, конечно, еще жив.

Я получала стипендию Филомены Гвинеа, преуспевающей писательницы, учившейся в нашем колледже в начале века и ухитрившейся превратить свой первый роман в немую кинокартину с Бетт Дэвис в главной роли, а также в радиосериал, передаваемый до сих пор. И выяснилось, что она еще жива и у нее большой дом, расположенный неподалеку от загородного клуба, в котором работал мой дед.

И вот я написала Филомене Гвинеа пространное письмо. Я написала его черными как уголь чернилами на серой фирменной бумаге с эмблемой нашего колледжа, нанесенной на каждый лист в красном цвете. Я написала о том, что напоминают мне осенние листья, когда я еду на велосипеде по холму, и о том, как прекрасно жить в студенческом кампусе, вместо того чтобы оставаться дома и ездить в городской колледж автобусом, и о том, что передо мной теперь открывается кладезь премудростей и знаний, и о том, что, возможно, я сумею когда-нибудь сочинить прекрасные книги, как это удается ей.

Я прочла одну из книг миссис Гвинеа, взяв ее в городской библиотеке, — в нашей они почему-то отсутствовали, — и она буквально с первой страницы до последней была переполнена искрометными и животрепещущими вопросами и проблемами типа того, что «Удастся ли Эвелин осознать, что Глэдис с Роджером что-то в прошлом связывало?» или «Захочет ли Дональд жениться на ней, если он узнает о малютке Элси, спрятанной под надзором у миссис Рольмоп на уединенной ферме в глуши?». А также выражения вроде «Гектор предавался лихорадочным размышлениям» или «Гризельда тосковала по своей холодной, залитой лунным светом подушке». Подобные книги принесли Филомене Гвинеа, которая позднее сообщила мне, что слыла в колледже полной идиоткой, многие миллионы долларов.

Миссис Гвинеа ответила на мое письмо и пригласила меня к себе на ленч. Там-то я и увидела впервые чашу для полоскания пальцев.

В воде плавали вишневые лепестки, и я решила, что это, должно быть, какой-нибудь изысканный японский напиток, подаваемый на десерт, и осушила чашу, проглотив при этом и лепестки. Миссис Гвинеа никогда ни словом не обмолвилась об этом инциденте, и только много позже, когда я рассказывала одной из наших девиц о том, как прошел ленч, она объяснила мне, что именно я натворила.

Когда после банкета в залитых люминесцентным светом интерьерах «Женского журнала» мы вышли на улицу, она оказалась серой и затканной пеленой дождя. Дождь был не того бодрящего свойства, что отмывает тебя дочиста. Скорей, по моим представлениям, он походил на тот, что льет где-нибудь в Бразилии. Перпендикулярно к земле с неба падали капли размером с кофейную чашку и, разбиваясь о раскаленный асфальт, шипели и поднимали облака пара.

Моя тайная мечта провести вторую половину дня в Сентрал-парке погибла под лопастями яйцесбивалки, которую представляли собой стеклянные вращающиеся двери редакции. Меня вынесло на теплый дождь, буквально втащило в темную и надежную пещеру автомашины, в которой я очутилась в компании с Бетси, Хильдой и Эмили Энн Оффенбах, сущей крошкой на вид, с пучком рыжих волос, а также с мужем и тремя детьми в Тинеке, штат Нью-Джерси.

Фильм был крайне слаб. В нем играла какая-то красивая блондинка, сильно смахивающая на Джун Элисон, но все-таки не сама Джун, и весьма сексапильная брюнетка, похожая на Элизабет Тэйлор, но опять-таки не Элизабет Тэйлор, а также двое здоровенных широкоплечих парней с именами, звучащими как собачьи клички, — Рик и Джиль.

Фильм был на спортивную тему и к тому же цветной.

Я ненавижу цветные фильмы. В цветном фильме каждый из персонажей чувствует себя обязанным менять один умопомрачительный туалет на другой буквально в каждой сцене и торчит, как лошадь в цветастой попоне, то под сенью чрезвычайно зеленых деревьев, то на фоне чрезвычайно пшеничной пшеницы, то на берегу иссиня-синего моря, волны которого разбегаются во все стороны на многие мили.