Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово Страница 9

— Если мадам торопится к супругу домой…

Она бледнеет, смотрит на меня не отрываясь и бормочет:

— К супругу…

— Или к любимому братцу. Здесь ведь никогда точно не угадаешь? — Я несу такую чушь, когда вдруг становлюсь сентиментальным.

— Послушайте, — начинает она, — я вас совсем не знаю. Вы были так любезны, что согласились меня подвезти. Но теперь я ни под каким видом…

Парень тихонько толкает ее локтем. Она тут же замолкает. Мы с ним, видимо, придерживаемся одинакового мнения на сей счет. Я говорю:

— Понятно. Я хорошо вас понимаю. Очень хорошо. Я обидел вас. Тысяча извинений, госпожа Лорд.

— Вам известно мое имя?

— И не только имя!

— Что это значит?

— Потом объясню. Давайте сначала поедем.

— Я не сяду, пока вы не объясните мне, что все это значит!

— Вы должны поехать с ним, — говорит этот, с бородкой.

— Я тоже так думаю, — замечаю я.

— Может быть, вы шантажист? — шепчет она.

— Может быть.

Я чувствую себя уверенно.

Мужчина делает шаг вперед, хватает меня за рукав и тихо говорит:

— Я вас предупреждаю. Если вы хотите воспользоваться ситуацией, то имейте в виду: я вас найду, где бы вы ни были, и тогда…

— Нет, — сказал я.

— Что нет?

— Отпустите рукав моей любимой куртки. Я этого не люблю.

Но тут я просчитался. Он не отпускает рукав, а усмехается, и глазки становятся злыми:

— Мне все равно, что вы любите или не любите, господин Мансфельд.

— Мансфельд? — произносит она.

Куда только девается моя уверенность?..

— Мансфельд? — переспрашивает она.

— Свое имя он назвал в справочном бюро, синьора. Его отец тот самый Мансфельд.

— Мансфельд? — повторяет она.

Эта собака, мой отец.

— Мы можем довериться господину Мансфельду, — считает красавчик. — Он джентльмен. При таком папочке человеку не остается ничего, кроме как быть джентльменом.

Смрадный пес мой папочка! Оскорбить можно по-разному. Самое худшее, когда ты вынужден говорить себе: от тебя ничего не зависит, тебе это навязали. Наплевать. Возразить мне нечего. Поэтому я констатирую:

— Прошло уже четыре минуты.

Симпатяга нежно целует даме ручку, смотрит на нее маслеными глазками и говорит:

— Господин Мансфельд прав. Четыре минуты мы уже потеряли.

— Мадам, мне доставит удовольствие довезти вас до Фридхайма.

Я обхожу «ягуар».

Он слегка кланяется и говорит:

— Всего доброго, синьора. Спасибо, что согласились меня проводить.

Она отвечает так тихо, что ее невозможно расслышать.

— Счастливого полета. Благополучного возвращения.

— Непременно, — отвечает он и придерживает дверцу машины, мягко вынуждая женщину занять место рядом со мной.

Тут я вдруг замечаю, что его оливковая волосатая рука, придерживающая дверцу, дрожит.

Вот так-так. Ничто человеческое нам не чуждо.

Я до сих пор не могу прийти в себя после истории с отцом, когда…

Лучше не вспоминать. У меня теперь есть утешение: у остальных людей тоже есть нервы. Кроме того, я кое-чему научился. Если тебе паршиво, будь сильным. Мне паршиво уже в течение семи лет.

Мадам Верена сидит рядом со мной. Я включаю зажигание и жму на газ так, что двигатель взвывает.

Глава 4

Включаю передачу. Выжимаю сцепление. Дама буквально вдавливается в сидение, когда «ягуар» срывается с места и выруливает со стоянки. Здесь мне надо быть внимательным, полицейских полным-полно.

Я смотрю в зеркало заднего обзора и говорю:

— Ваш друг машет рукой на прощание.

Ответа нет. Она не шевелится.

Я не знаю, что такое он нашептал ей на ушко, но, похоже, это ее совсем не обрадовало. Она сидит, будто мертвая, прикусив нижнюю губу.

Мне кажется, я еще ни разу не видел такую красивую женщину. Именно женщину. Я не говорю девушку.

Наверное, я должен объяснить, так как не знаю, известно ли вам одно обстоятельство: с нами, мальчиками и девочками, которым — наддать лет, дело обстоит следующим образом.

Девочкам кажутся чересчур глупыми мальчишки, то же самое мальчики думают о девочках. Больше всего достается от сверстников девчонкам. Поэтому они ищут себе кого-нибудь постарше. Тем, которым около тридцати пяти, особенно везет. Им некуда деваться от шестнадцатилетних! Им не устоять. Я все понимаю. Ребята уже при деньгах. Им надо держать ухо востро. Такая девочка имеет все шансы. Я вспоминаю себя в восемнадцать лет. Что я мог предложить этим пятнадцатилетним девчушкам?

Девчонки уже с самого рождения обладают превосходной интуицией, которая подсказывает им, что заниматься этим со сверстниками чистое мучение. Они выбирают мужчин постарше. Те знают что к чему. Девчонки тоже люди, и они хотят получить свой кусочек удовольствия. Ну а если что-то вдруг приключится, то у взрослых уже есть опыт и необходимые знакомства. Чего ожидать от мальчишки — сначала будет умолять, потом помчится к мамочке каяться.

Ну так вот, молодые люди в моем, то есть переходном возрасте, точно такие же. Большинство девчонок, которых я встречал, были чересчур глупы, чтобы я мог с ними общаться, глупы даже для этого самого.

Теперь вам понятно мое волнение? Я волнуюсь, сидя за рулем, когда через перекресток выезжаю на шоссе. Конечно, не так, чтобы пот стекал со лба. Но я нервничаю, в этом я должен честно признаться. Мадам Верена тому причиной. Я не могу оторвать от нее глаз.

Снова бросаю взгляд в зеркало заднего обзора.

Красавчик итальянец смотрит вслед, пожимает плечами и заходит в здание аэровокзала.

— Он сдался, — говорю я.

Ответа снова нет.

Со стороны мне чуть-чуть видны ее глаза за этими проклятыми очками. Крылья носа трепещут. Руки мелко дрожат. Я замечаю, что застежка браслета — маленькая полоска платины — расстегнута. Сказать ничего не могу. Только смотрю на нее неотрывно.

Хороша. Хороша. Все прекрасно: тело, движения, волосы. Я думаю, если провести расческой по ее волосам, то они заискрятся. А если запустить в волосы руки…

Визг тормозов!

Черт побери — еще бы чуть-чуть… Я не заметил стоп-сигнала на въезде на шоссе. Чуть не врезался в «кадиллак». Не выверни водитель руль…

Нет, так не пойдет. Сейчас нужно сосредоточиться, смотреть вперед, а не пялиться на нее. Я говорю:

— Извините.

— Что? — спрашивает она своим приглушенным голосом.

— Да так, ничего особенного. Мы были на волосок от гибели.

Ни слова в ответ, ни одного слова.

На нашей стороне дороги, на север в сторону Таунуса, движение не очень оживленное. В обратном направлении Кассель — Франкфурт машины едут впритык, передний бампер одной машины упирается в выхлопную трубу другой. Это и понятно. Воскресенье, время послеобеденное. Целый город возвращается с отдыха. Папа. Мама. Дети. Семья — стоит мне услышать это слово…

Я еду в крайнем левом ряду. Что мне делать справа? Спидометр показывает 160 километров.

Время от времени на моей полосе появляется какой-нибудь водитель, который тоже спешит. Например, вон тот толстый синий «капитан». Никак не уйдет направо. Ничего не остается, как пристроиться сзади и нажать на клаксон.

Паренек за рулем грозит кулаком мне вслед и сигналит. Не сердись, дама очень спешит…

Мы уже минуты три едем по шоссе, когда она наконец произносит:

— Мне все равно.

— Простите, что?

— Если я сейчас умру.

— Да-да, — говорю я.

— Я серьезно, — замечает она.

— Я тоже был серьезен, когда отвечал: да-да.

Вдруг ее подбородок задрожал, а голос был такой, словно она глотала слезы:

— Мне совершенно все равно. Мне все противно.

— Ну, ну, ну, — говорю я успокаивающе, а сам бросаю взгляд на камень в пять каратов и браслет с изумрудом и бриллиантами.

— Ах, это, — понимает она. — Эти украшения. Думаете, они могут сделать человека счастливым?

— Браво! Мы как будто играем сейчас в хорошем немецком фильме, — восклицаю я. — Немедленно выкиньте эту гадость из окна! Застежка браслета как раз вовремя расстегнулась. Снимется легко.

К сожалению, она меня не слушает. Если бы только она послушалась и застегнула платиновую полоску на браслете, все сложилось бы совсем по-другому.

Теперь мне просто писать об этом. Легко быть сильным задним умом. А тогда, когда многое зависит от…

Я тоже не думаю больше об открытой застежке в тот момент. В одно мгновение я почувствовал раздражение по отношению к этой женщине. Нет, все-таки она дитя трущоб. Только дитя трущоб может нести такой бред. Деньги не делают счастливым.

Дальше еще лучше:

— Вы очень молоды, господин Мансфельд.

— И правда, мадам, — отвечаю я на это, — я действительно очень молод. Именно поэтому я прошу немного подумать о моей юной жизни. Мне пока еще не все безразлично. — Театральная пауза. — И вам, конечно, тоже.