Василий Аксенов - Пора, мой друг, пора Страница 9

Кянукук огорченно посмотрел ей вслед – не рассмешил. Потом он заметил тех троих, приветственно помахал и направился к ним, высоко поднимая длинные слабые ноги.

Странный какой-то это был паренек. В его беспрерывной развязной болтовне и в глазах, жадных и просящих, была незащищенность, что-то детское, недоразвитое и какое-то упорство, обреченное на провал.

«Надо поговорить с ним серьезно, – решил я. – Может быть, нужно ему помочь?» Смешно, да? Нет! Я прошел, наверное, через все фазы наивного цинизма. Не знаю, всем ли необходима его школа, но я пришел сейчас к каким-то элементарным понятиям, к самым первым ценностям: к верности, жалости, долгу, честности, – вот что я исповедовал сейчас: «Милость и истина да не оставят тебя». Не знаю, верно ли я угадываю людей, верно ли угадываю себя, но я стараюсь угадывать, я учредил в своей душе кассу взаимопомощи. Что я могу сделать для них? Ничего и все: жить, не устраивая засад, не готовя ловушек, протягивать открытые ладони вперед. Я достаточно дрался кулаками, и ногами, и головой, головой снизу вверх с разными подонками – меня лупили кулаками, ногами, а однажды и кастетом, но лупили также и улыбками, и рукопожатиями, и тихими голосами по телефону, а я не умею драться улыбкой, рукопожатием, тихим голосом, да и не нужно мне этого, потому что драка пойдет уже не только за себя.

Научиться драться только за себя – это нехитрое дело.

Съемки продолжались еще три часа, и тут уж неистовствовал Павлик. Сегодня он поставил личный рекорд на одном эпизоде – девять дублей. Все очень устали, а предстояли еще ночные съемки в крепости, и поэтому, когда солнце быстро пошло на спад и стало красным шаром и волны окрасились в красный цвет, все потянулись в столовую молчаливо, с трудом вытаскивая из песка ноги, думая только о том, что завтра обещан отгул.

В столовой возле буфета стояли те трое и Кянукук. Они пили «карбонель» – видно, денежки водились у тех троих. Я прошел с подносом через весь зал и поставил его на Танин стол.

– Можно к вам? – спросил я Таню, Андрея и Кольчугина.

Я нарочно сел к ним, чтобы тем троим неповадно было лезть к Тане. Но все-таки они подошли, в руках у одного была бутылка «карбонеля». Подошли и сразу стали сыпать какими-то шуточками, какими-то изощренными двусмысленностями, понятными только им одним. За их спинами подпрыгивал Кянукук со стаканом в руках.

– Здравствуйте, мальчики, – устало сказала Таня, ковыряясь вилкой в рубленом шницеле.

– Вам, друзья, по-моему, в самый раз будет сделать по глотку доброго старого коньяка, – сказал один из троих.

– Хороша карболка! – щелкнул языком Кянукук.

Они захохотали.

– А знаешь, Таня, он не лишен, – сказал другой.

Третий сходил за стаканами, и всем нам налито было «карбонеля». Я сидел к ним спиной, ел макароны, и меня все время не оставляло чувство, что на мою голову может сейчас обрушиться эта бутылка с заграничной этикеткой. Когда передо мной оказался стакан, подвинутый рукой с перстнем, я встал, забрал то, что не доел – компот и все такое, и пересел за другой столик.

– Ты что, Валя? – испуганно сказала Татьяна.

– Просто не хочу пить, – сказал я. – Освобождаю место.

Те трое с долгими улыбками посмотрели на меня. Усатый взял мой стакан и вылил из него коньяк на пол, рубль сорок коту под хвост. Я похлопал в ладоши. Он весь побагровел. Двух других смутил поступок усатого, они были поумнее его. Но тем не менее они все подсели к Таниному столу, и за их широкими спинами я уже больше ничего не видел.

Глава 6

Казалось бы, производство, график, план – тут не до шуточек и не до сантиментов. Это верно, как верно и то, что сто человек – это сто разобщенных характеров. Бывает так: работа идет по графику, все что-то делают, отснятый материал увеличивается, но властвует над всеми какое-то мелочное раздражение, кто-то на кого-то льет грязь, кто-то замкнулся и ушел в себя, кто-то сцепился с кем-то по пустякам, и тогда это уже не работа и материал, это брак.

Чувство разобщенности отвратительно, и вот наступают дни, когда происходит обвинение, и тогда делается фильм, лучшие места фильма.

Такое бывает не только с коллективом, но даже с отдельно взятым человеком. Сколько раз я, бывало, и сам испытывал это.

Слоняешься по комнате, курева не можешь найти, перо мажет, бумага – дрянь, звонят друзья, сообщают разные гадости, за столом не сидится, тянет на кровать, тянет в ресторан, тянет на улицу, и так противно, свет тебе не мил. Но вот приходит в твою комнату любимая или голову твою посещает замечательная идея.

Самолюбие, обиды, тревога, изжога, уныние – все исчезает.

Вдохновение объединяет личность.

Вот и мы в этот день – все, начиная от Павлика и кончая мной, – были охвачены, объединены, слиты в один комок неизвестно откуда взявшимся вдохновением. На ночную съемку приехал даже директор картины Найман. Он, царь и бог подъемных, суточных, квартирных, распределитель кредитов и хранитель печати, считающий творческих работников бездельниками и прожигателями жизни, сейчас сидел на складном стульчике и читал сценарий.

Этот эпизод назывался условно «ночной проход по крепости».

Пускали дым, поливали булыжник водой. В глубине средневековой улочки появлялись фигуры Тани и Андрея. Потом переползали на другое место, перетаскивали туда все хозяйство, пускали дым, поливали булыжник, снимали с другой точки. За веревками оцепления толпились горожане.

Часы на башне горисполкома пробили одиннадцать, и горожане разошлись. У нас объявили перерыв на полчаса. Принесли горячий кофе в огромных чайниках. Я получил свой стакан и медленно побрел, отхлебывая на ходу, в какой-то мрачный закоулок, над которым висели ветви могучих лип. Почему-то казалось, что Таня сейчас побежит за мной так, как бегала в этом фильме. Но она не побежала.

– Тот, кто черный кофе пьет, никогда не устает, – прямо над моим ухом сказал Кянукук.

Я даже вздрогнул от неожиданности.

– Откуда ты взялся?

– Мне тоже кофе дали, – с гордостью сказал он, показывая стакан. – Вроде бы как своему человеку.

– А зарплату тебе еще не выписали? – поинтересовался я.

Он захохотал и стал что-то говорить, но я его не слушал. Мы шли по узкой каменной улице, похожей на улицу Лабораториум, но здесь все же кое-где светились окна. Вдруг он притронулся к моему плечу и сказал задушевно:

– Одиночество, а, Валентин? По-моему, ты так же одинок, как и я.

– А, иди ты! – Я дернул плечом. – Вовсе я не одинок, просто я сейчас один. Ты понимаешь?

– Не объясняй, не объясняй, – закивал он.

– Я и не собираюсь объяснять.

Вдруг эта улочка открылась прямо в ночное небо, в ночной залив с редкими огоньками судов, а под ногами у нас оказался город, словно выплывающий со дна: мы вышли на площадку бастиона. Сели на камни спиной к городу. До нас донеслась музыка со съемочной площадки, играл рояль. Я прислушался – очень хорошо играл рояль.

– Люблю Оскара Питерсона, – задумчиво сказал Кянукук.

– Ого! – Я был удивлен. – Ты, я гляжу, эрудированный малый.

– Стараюсь, – скромно сказал он. – Трудно, конечно, в моем положении, но я стараюсь, слежу…

– А журнал уже прочел? – спросил я и почему-то заволновался. Почему-то мне захотелось, чтобы ему понравились мои рассказы.

– Нет еще, не успел. Прошлый номер прочел от корки до корки. Там была повесть автора вашего сценария.

– Да, я читал. Ну, и как тебе?

– Понравилось, но…

Он стал говорить о повести нашего автора и говорил какие-то удивительно точные вещи, просто странно было его слушать.

– Загадка ты для меня, Витя, – я впервые назвал его по имени. – Объясни, пожалуйста, зачем ты подался сюда?

– Порвал связи с бытом! – захихикал он. – Мне трудно было…

И тут я увидел тех троих. Они стояли в метре друг от друга, закрывая просвет улицы. Руки засунуты в карманы джинсов, ноги расставлены, от них падали длинные тени, теряющиеся во мраке улицы. Молча они смотрели на нас. Кажется, они немного играли в гангстеров, но я сразу понял, что это не просто игра.

– А, ребята! – махнул им рукой Кянукук и сказал мне:

– Очень остроумные парни, москвичи…

– Подожди, – оборвал я его, – действительно, они остроумные парни, – и встал. – Что вам нужно? – спросил я их.

– Иди-ка сюда, – тихо сказал один из них.

В таких случаях можно и убежать, ничего стыдного в этом нет, но бежать было некуда – внизу отвесная скала. Я подошел к ним.

– Ну?

Они стояли все так же, не вынимая рук.

– Если попросишь у нас прощения, получишь только по одному удару от каждого, – сказал один.

– Вы фарцовщики, что ли? – спросил я, содрогаясь.

– Поправка, – сказал другой. – Получишь по два удара, если попросишь прощения.