Марк Твен - Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина) Страница 9

Ну, выходит, я отплыл сильно ниже пристани. Сел, смотрю: вот он, остров Джексона, мили на две с половиной ниже меня, лесистый, встающий из воды посреди реки, большой, темный и грузный, точно пароход, на котором погашены все огни. От отмели в самом его начале и следа не осталось, вся под воду ушла.

Добрался я до него быстро. Пулей пронесся мимо верхушки острова, такое сильное там было течение, но затем выбрался на тихую воду и высадился на его иллинойской стороне. Вошел в знакомую мне глубоко врезавшуюся в берег заводь — чтобы попасть в нее, пришлось раздвигать ветви ив, — и привязал челнок в таком месте, что с воды его никто углядеть не смог бы.

Я пересек остров, вышел на верхнюю его оконечность, присел на бревно и стал вглядываться в огромную реку, в сплавной лес на воде, в городок, до которого было отсюда три мили, в три-четыре его огонька. Примерно в миле от меня шел сверху огромный плот, в середине его горел фонарь. Я смотрел, как он ползет вниз, а когда плот почти поравнялся со мной, раздался мужской голос: «Ей на корме! Рули направо». Я расслышал эти слова так ясно, как будто их произнесли рядом со мной.

Небо уже понемногу серело. Я зашел поглубже в лес и вытянулся на земле — соснуть перед завтраком.

Глава VIII

Как я пожалел Джима, сбежавшего от мисс Ватсон

Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко, и я решил, что времени сейчас — часов восемь. Я лежал на траве, в прохладной тени, размышляя о том, о сем, чувствуя себя отдохнувшим и довольным. Солнечный свет пробивался сквозь пару прогалин в листве, но, по большей части, под окружавшими меня большими деревьями стоял мрачноватый полумрак. Проникавший сквозь листву свет осыпал землю яркими пятнышками, они чуть покачивались, показывая, что вверху дует легкий ветерок. Две белки сидели на ветке ближайшего дерева и что-то лопотали, поглядывая на меня с большим дружелюбием.

Лежать было так удобно, что меня одолела страшная лень — ни вставать, ни завтрак готовить мне ничуть не хотелось. Я было опять задремал, но тут мне показалась, что по реке, сверху, до меня долетел звук — «бум!». Я приподнялся, оперся на локоть, стал прислушиваться и очень скоро звук повторился. Тут уж я вскочил, подобрался поближе к берегу, выглянул из-за кустов и увидел далеко вверху клуб дыма, стелившийся по воде почти вровень с переправой. Увидел я и шедший вниз по реке набитый людьми пароходик. И сразу сообразил, что это значит. «Бум!» С борта пароходика сорвался новый клуб дыма. Понимаете, это они палили над водой из пушки, чтобы заставить всплыть мой труп.

Ну, тут на меня, конечно, сразу голод напал, а костер-то развести я не мог — он же дымить будет, а ну как его с пароходика заметят. Поэтому я просто сидел, смотрел на пушечный дым, слушал выстрелы. Река тут была примерно в милю шириной, а летними утрами она всегда красива, так что я довольно приятно проводил время, наблюдая за поисками моих останков, только есть очень хотелось. Ну вот, и вдруг мне пришло в голову, что они же должны по воде хлеб с вложенной в него ртутью пускать, потому что такой хлеб всегда останавливается над тем местом, где утопленник на дне лежит. Ладно, говорю я себе, надо бы посмотреть, вдруг какая булка мимо меня поплывет, уж я дам ей возможность меня найти. Перешел я на иллинойский берег острова, удачи поискать, и она мне улыбнулась. Мимо проплывал здоровенный каравай, я почти зацепил его длинной палкой, да нога соскользнула и каравай поплыл дальше. Я, понятное дело, встал там, где течение ближе всего к острову подходит — уж на это-то мне ума хватило. Недолгое время погодя еще один каравай приплыл, и этот я выловил. Вытряхнул из него катышек ртути и впился в хлеб зубами. Ох и вкусный он был, наверное, пекарь его для себя испек, — не то что какая-нибудь жалкая кукурузная лепешка.

Нашел я в кустах местечко поудобнее, сел там на бревно, уплетая хлеб и следя за пароходом, и очень всем был довольный. И вдруг мне в голову мысль одна стукнула. Я так понимаю, говорю я себе, что вдова, или священник, или еще кто молились, чтобы этот хлеб нашел меня, — ну и пожалуйста, он нашел. Выходит, что-то в этой штуке все-таки есть — в молитве-то, если конечно ее вдова или священник возносит, а вот моя ни в какую не доходит, стало быть, молиться только праведникам смысл и имеет.

Запалил я трубку, сижу, курю, на пароходик смотрю. Он сплывал по течению, и я сообразил, что, когда он подойдет поближе, мне удастся разглядеть, кто стоит на его палубе, — он же пройдет там, где караваи проплывали. И, как только пароходик приблизился к острову, я загасил трубку, побежал к месту, в котором хлеб выловил, и залег на берегу за упавшим деревом. У него развилка была, вот через нее я и смотрел.

Скоро показался пароходик и шел он так близко к острову, что с него можно было доску на берег перекинуть и сойти. И кто только на его палубе ни стоял. И папаша, и судья Тэтчер, и Бекки Тэтчер, и Джо Харпер, и Том Сойер, и его старенькая тетя Полли, и Сид, и Мэри, и еще много всякого народу. Все они обсуждали убийство, но тут капитан говорит:

— Теперь смотрите внимательно, здесь течение ближе всего к берегу подходит, тело могло выбросить где-то и тогда оно застряло в кустах у кромки воды. Во всяком случае, я на это надеюсь.

Ну, мне на это особо надеяться как-то не хотелось. Все умолкли, перегнулись через перила чуть ли не над моей головой, вглядываются. Я-то их видел как на ладони, а они меня нет. А капитан вдруг крикнул: «От борта!», и пушка выпалила прямо мне в физиономию, так что я оглох от грохота, и почти ослеп от дыма, и вообще решил, что меня до смерти убило. Кабы пушку зарядили ядром, был бы им труп, который они так искали. Впрочем, я быстро сообразил, что даже не ранен, ну и слава богу. Пароходик проплыл мимо и скрылся из глаз за изгибом острова. Я слышал, как время от времени бухает его пушка, все дальше и дальше от меня, а через час, примерно, буханье смолкло. Длины в острове было три мили, и я подумал, что они добрались до его конца и прекратили поиски. Ан нет. Пароходик развел пары, обогнул остров и пошел вверх по течению с миссурийской стороны, продолжая палить из пушки. Я перебрался туда, понаблюдал за ним. Проплыв вдоль всей длины острова, он стрелять перестал и повернул к миссурийскому берегу, к городу.

И я понял, что дело в шляпе. Никто меня больше искать не станет. Я вытащил все мое имущество из челнока и разбил в гуще леса вполне приличный лагерь. Соорудил из двух одеял что-то вроде палатки, чтобы вещи от дождя укрывать. Поймал сома, вспорол ему пилой брюхо, и перед самым закатом развел костер и поужинал. А после забросил донку, чтобы у меня и к завтраку рыба была.

Когда стемнело, я покурил у костра, всем довольный; но мало-помалу стало мне что-то не по себе, и я пошел на берег, посидел там, слушая, как плещет вода, считая звезды и проплывавшие мимо бревна и вглядываясь в медленно ползшие плоты, а после отправился спать. Это самый хороший способ скоротать время, когда тебе одиноко, — вроде совсем уж тоска к горлу подперла, а заснешь — и нет ее.

Так прошли три дня и три ночи. Неотличимые — все время одно и то же. А потом я решил осмотреть остров. Я же его, можно сказать, владелец, все здесь мое, значит обязан знать, где тут что — хотя, на самом-то деле, мне просто время не на что было потратить. Нашел я уйму земляники, свежей, только-только созревшей; еще зеленый летний виноград и малину, тоже зеленую, и едва завязавшуюся ежевику. Ладно, думаю, в свое время все в дело пойдет.

Ну вот, бродил я, бродил по густому лесу, пока не решил, что почти уж дошел до нижней оконечности острова. Я был с ружьем, но не стрелял, я его на всякий случай прихватил, для обороны; ну и дичь какую-нибудь подстрелить думал, когда поближе к моему лагерю окажусь. И вдруг я едва не наступил на здоровенную такую змею, и она заскользила в траве и цветах, а я погнался за ней, думал ее пристрелить. Бежал очертя голову и внезапно влетел прямиком в кострище, еще дымившееся.

Сердце мое подпрыгнуло так, что едва легкие не пробило. Задерживаться я в том месте, да по сторонам озираться не стал, а взвел курок и на цыпочках побежал прочь оттуда. Время от времени останавливался на секунду — там, где листва была погуще, прислушивался, однако так пыхтел с перепугу, что ничего услышать не мог. Пробегу еще немного и снова прислушаюсь, ну и так далее. Если мне попадался на глаза пень, я его первым делом за человека принимал; если наступал на какой-нибудь сучок, то чувствовал себя так, точно кто-то отломал половину моего дыхания и себе забрал, а мне оставил половинку покороче.

В общем, до лагеря моего я добрался не так чтобы очень большим храбрецом, у меня просто-напросто поджилки тряслись; но я сказал себе: давай-ка, не дури. Перетащил все барахло в челнок, чтобы оно никому на глаза не попалось, затоптал костер и пепел вокруг него разбросал, чтобы кострище на прошлогоднее походило, а сам на дерево залез.