Элиза Ожешко - Над Неманом Страница 9

— На всякий случай! На всякий случай!

Наконец, до некоторой степени это было делом прямого расчета. Они вовсе не были так богаты, как это казалось с первого взгляда. По размеру своего поместья Станислав Корчинский принадлежал к помещикам среднего достатка. Потом, благодаря строжайшей экономии, при усиленном труде, он прикупил к наследственному Корчину другой фольварк, одинаковой ценности. Словом, средства у него были прекрасные, но если разделить его имущество на четырех, человек (у пана Корчинского была еще дочь), то на долю каждого пришлось бы не особенно много. Мысленно пан Корчинский назначал младшему сыну, Бенедикту, родовой Корчин, а старшему, Андрею, благоприобретенный фольварк и возлагал на обоих обязанность выдать приданое сестре и известную сумму денег среднему брату, Доминику, который изучал право в далеком большом городе.

Бенедикт окончил курс в агрономической школе и вернулся в свой Корчин. Его отец и мать давно уже умерли, сестра вышла замуж. Зато в двух милях от Корчина хозяйничал в своем фольварке несколько лет тому назад женившийся Андрей, а Доминик приехал в родной дом на короткое время отдыхать от университетских занятий. Кроме того, в Корчине проживала родственница Корчинских панна Марта. Двадцатичетырехлетняя девушка, может быть, чересчур высокая, но статная, умная, с веселыми глазами, так умело взялась за хозяйство и наполняла дом таким веселым шумом, что пан Бенедикт почти и не заметил пустоты. Наконец, все три брата жили в добром согласии, а теперь перед ними мелькнуло что-то такое, что придало их жизни особый смысл и значение. Во всех троих сразу заговорила кровь деда, наполеоновского солдата; огонь, который в предшествовавшем поколении еле тлел под искрой, разгорелся и вспыхнул пламенем. О, как бурно, как безумно весело провели они эти два года! Стоячие воды болота зашумели, вздулись и начали выбрасывать кверху кипящие каскады; в мертвой атмосфере завыли ветры, разнося по земле золотистые туманы и образуя на небе ярко горящие зори и радуги. Дух демократизма всеуравнивающим плугом пахал общественную ниву. Высоты, проникнутые раскаянием, склонялись к низменностям, готовые вознаградить за все свои несправедливости, почти умоляя о доверии и снисхождении. Между Корчином и соседнею деревней Богатыровичами установились тогда хорошие, доверчивые отношения. Жители этой деревни обладали когда-то документами, удостоверявшими их дворянство, но давно уже их потеряли и теперь вели убогую, трудовую жизнь мелких хлебопашцев. Вдруг корчинский дом широко распахнул перед ними свои двери. И ожил старый низкий большой дом; сколько народу толпилось в нем, что за шум оглашал его залы, врывался в окна и плыл дальше, вдоль по течению реки! Такого шума, такого грома не слыхали ни этот густой бор, ни эти холмы со времен шведского нашествия.

Самым горячим из братьев Корчинских был старший, Андрей. Он забросил жену, ребенка, свое хозяйство и почти все время проживал в родимом гнезде. Доминик, нерешительный и более сдержанный, тоже откладывал со дня на день свой отъезд. Для Марты это время было золотою порой ее жизни. Она поспевала решительно всюду, — гости сходились десятками, — вместе с другими она надеялась, ждала и, как птица, оживленная радостью весны, часто пела. Голос у нее был грубый, необработанный, но сильный и чистый. Чаще всего она бывала тогда около Анзельма Богатыровича, красивого юноши в грубой обуви и кафтане из домашнего сукна. Анзельм смеялся так громко, что его было слышно по всему дому, распевал своим могучим баритоном сотни песен, приносил Марте громадные, как веники, букеты полевых цветов, а когда садился рядом с ней за стол, то постоянно краснел и приходил в полнейшее смущение.

Брат Анзельма, Юрий, сильно сдружился со старшим Корчинским — странная дружба между людьми различного положения и воспитания. Андрей был сыном достаточного дворянина, получил хорошее образование, женился на самой богатой невесте во всей округе, у Юрия же не было ничего, кроме 20 десятин земли, которую он обрабатывал собственными руками; в школе он не был; впрочем, в одном их положения сходились: и у того и другого были дети Маленький Зыгмунт Корчинский и Янек Богатырович были ровесниками. Вероятно, эти люди были связаны и не одним этим; с той поры, когда братья Корчинские, наклоняя головы, в первый раз вошли в низкую дверь дома Богатыровичей, Андрей и Юрий почти никогда не разлучались. Вместе они ходили беседовать в широкое поле, вместе охотились на диких уток и бекасов, вместе в рыбачьем челноке ездили по Неману в отдаленные деревни и местечки, вместе читали книжки, вместе…

Бенедикт, тогда еще стройный худощавый юноша, не вполне оправившийся от напряжения последних лет учения, более похожий на студента, чем на помещика, ласково принимал и угощал в своем доме братьев и соседей, а с солидными родственниками, наезжавшими в Корчин, вступал в самые ожесточенные споры… Да, эти два года пролетели как в лихорадочном сне!

Все это после казалось сном, полным сверхъестественных сновидений, — до того этот сон не походил на сменившую его действительность… Когда Бенедикт очнулся от сна своей первой молодости, то, прежде всего, заметил, что около него нет братьев. Андрей вместе со своим другом Юрием Богатыровичем исчез с лица земли, а одно из корчинских урочищ тотчас же переменило свое название. В урочище находился тот занеманский бор, с которым соединялись обширные леса Андрея и его соседей. Прежде его называли Сверковым, а теперь все стали называть Могилой. Кто первый дал ему такое имя, почему оно распространилось сразу и повсеместно, — трудно объяснить, но, принятое всеми окрестными жителями, оно было! Единственным надгробным памятником старшего из братьев Корчинских. Другого не воздвигали ему никогда… Вдова Андрея, вместе с маленьким сыном, поселилась в своем приданом имении, довольно большом, в двух милях от Корчина. Доминик остался жив, но судьба забросила его далеко. Только несколько лет спустя он прислал брату письмо, где извещал, что наконец-то ему удалось кое-как пристроиться.

Бенедикт заложил имение в банк, чтобы выплатить брату, согласно завещанию отца; сестре выдать приданое было тоже не из чего, — и до сих пор чистый, как кристалл, Корчин теперь был обременен долгами. Долги эти не были результатом легкомыслия или расточительности. Но, тем не менее, когда Бенедикт, очнувшись ото сна молодости, во второй раз оглянулся вокруг, то увидал, что он вовсе не богат… Он не был ни трусом, ни сибаритом, и это открытие мало его смутило, но за ним последовало еще много других. Стояла пора урожая на ту цепкую траву, что точно железными клещами впивалась в колесницы больших хозяйств и не пускала ни на шаг, ни взад, ни вперед. В таком положении кони, будь они даже арабской породы, ничего не могли поделать: чтобы двинуть колесницу вперед, нужны были покорные судьбе, терпеливые волы. Бенедикт вставал на дыбы, как бешеный, необузданный конь, но мало-помалу угомонился.

Сначала, в силу привычек, приобретенных в молодости, он настораживал уши и водил глазами по густым облакам, обволакивавшим небо, но тотчас же заметил, что ничего хорошего он ни увидать, ни услыхать там не может, что поющие деревья и золотые зори его первой молодости занесены в разряд басен, да еще таких басен, какими пугают избалованных детей, чтоб они были послушны. Он согнул спину и начал выпутывать свою колесницу из цепких объятий проклятой травы. Работа Пенелопы! Оторвешь одну плеть — вырастут две… Сначала он делал это неловко и все еще время от времени позволял себе смотреть на небо. Это ему подчас дорого стоило.

Так, например, пришла ему в голову мысль обучить своих бывших крестьян читать, разводить фруктовые сады, лечиться у докторов, а не у знахарок, пореже навещать корчму. Но вскоре он должен был бросить все свои затеи и на несколько месяцев отлучиться в ближайший город, чтобы замять одно дорогостоящее и довольно небезопасное дело. С той поры в эту сторону небосклона он и не обращал уже взора. Потом агрономические сведения побудили его переменить породу корчинского скота на другую. Сказано — сделано; это сулило ему большие выгоды, но и стоило немало денег, а тут наступил срок взноса временно установленных налогов, и к старым долгам прибавился еще новый.

Перед свадьбой с молоденькою, прелестной, благовоспитанной панной, в которую пан Бенедикт был влюблен всею душой, ему захотелось переделать корчинский сад и окружить весь дом яркими цветниками и газонами. У него самого было множество растений, он выписал еще, нанял очень опытного и очень дорогого садовника. Действительно, через два года в Корчине были изумительные цветники и оранжереи: спаржа невероятной толщины, персики, даже ананасы, но — увы! — вместе с тем явно и неопровержимо сказалась невозможность поддерживать этот порядок вещей без ущерба для самых важных отраслей хозяйства.