Франсуа Мориак - Галигай Страница 9

— Нам будет лучше, если мы приляжем.

— Нет, — запротестовал он, — нет, нет.

Это чудо заставило луну задержаться над большим тюльпанным деревом. Именно она, юная девушка, почти ребенок, предлагала ему всю себя, а он, хищник, даже не пытался перейти границу дозволенных ласк, не стремился насладиться всеми прелестями этого никем не изведанного тела, а лишь без удержу целовал приоткрытые губы, накрывая огромной ладонью трепещущую грудь.

— Вы просто с ума сошли! Вы знаете, который час?

Луна исчезла. Над террасой вырисовывалась тень Галигай. Их губы разомкнулись. Но они не двигались.

— Завтра, — сказал он пылко, — обязательно, милая! Неважно где, но обязательно! Я не смогу больше прожить ни дня, не обнимая вас.

— Да, завтра, — сказала она, — завтра!

Завтра и каждый следующий день. Он исчез между ивами, которые окаймляли дорогу, идущую вдоль реки. По крутой тропинке она поднялась к террасе. Г-жа Агата набросила ей на плечи шаль.

— Лишь бы мама заснула!

— Не бойтесь: она приняла веронал.

Мари вошла в комнату учительницы, освещенную керосиновой лампой. Агата внимательно посмотрела на нее, увидела помятую блузку, припухшие губы и отсутствующий взгляд из-под растрепанных локонов. Должно быть, желая упредить выговор или испытывая потребность в добром слове и ласке. Мари обняла учительницу, но тут же отпрянула.

— Да вы плачете, госпожа Агата, вы плачете? Но вы ведь встречались с ним сегодня? Это вы от счастья плачете?

Та не ответила. Не потому, что завидовала. Желание больше не мучило ее. Осталась только горькая нежность без всякой надежды. Она не вытирала слез. Она позволила себе выплакаться в присутствии другого человека.

На следующий вечер, когда сквозь ветви тюльпанного дерева проглянула луна, ни единый человеческий вздох не смешивался больше с шелестом листьев. Мари и Жиль не вернулись на то место, где еще не распрямилась примятая ими трава. Встрече помешало событие, о котором г-жа Агата рассказала двум друзьям, сидя в комнате Николя. На рассвете Юлия Дюберне ощутила такую острую боль, что пришлось вызвать молодого врача. Тот сильно разволновался и обратился за помощью к своему коллеге Салону. При этом никому в голову не пришло спрашивать мнение больной. Пожилой доктор срочно отправил ее в Бордо, сказав, что дальнейшее промедление недопустимо. Мари и Арман Дюберне поехали вместе с ней.

— Несмотря на уговоры Армана, Юлия потребовала, чтобы я осталась дня на два, чтобы приглядеть за домом. Распоряжения, которые она мне дала, говорят о том, что она не слишком-то надеется вернуться. Может, предчувствует близкий конец. Трудно себе представить более хладнокровное отношение к собственной смерти.

Галигай удобно устроилась в кресле Жиля. «Надо же, дрянь какая, расселась в моем кресле! Как у себя дома, словно все, что принадлежит Николя, со всеми его секретами, уже принадлежит и ей тоже. А у Николя такой вид, будто он от этого вовсе и не страдает!»

— А как вы думаете, она верующая? — спросил он.

— Юлия Дюберне? О! С богом у нее отношения в полном порядке! Она все предусмотрела, даже кое-какие тайные добрые дела, весьма похвальные, о которых знают только они двое: она и Он. Так что в отношении бога она вполне спокойна. Ну а если бы вдруг оказалось, что его нет, то это ее тоже не очень удивило бы. На свете не существует более рассудочных людей, чем эти старые католички.

— Тем не менее Юлия Дюберне будет жить вечно, — вздохнул Николя. — Это так странно, если вдуматься.

— Мой отец, — сказал Жиль, — уверен, что если его диагноз подтвердится, то спасти ее будет уже невозможно, хоть и не исключено, что сколько-то она еще проживет. Но при любом развитии событий все оборачивается в нашу пользу, — добавил он, не скрывая радости. — Теперь все пойдет как по маслу.

Галигай очень хорошо поняла, что это означало: «Мы больше не нуждаемся в вас». И она резко произнесла:

— Конечно! Все пойдет как по маслу, поскольку вам останется убедить только меня.

Жиль пролепетал:

— Спрашивается, на каком основании...

Она встала, взяла со стола сумочку.

— Про основания вам расскажет ваш собственный горький опыт.

Николя жестом остановил ее.

— Я вас не понимаю, — сказал он. — Мы ведь, как мне кажется, обо всем договорились.

Галигай посмотрела ему в глаза, и он выдержал этот взгляд. Она спросила: «Что бы ни случилось?» Он наклонил голову. Тогда она притянула его к себе и неловко поцеловала. Жиль отошел к окну. Она вынула из сумки носовой платок и вытерла слезы.

— Дорогой Николя... я никогда не сомневалась в вас. Ваша мать ждет меня, — добавила она. — Я обещала зайти к ней: она хочет знать все подробности о Дюберне... Но главное — я собираюсь поговорить о нас с вами.

— Нет, нет! Пока не надо!

Николя не смог сдержать этот крик. Она настаивала: зачем откладывать? Времени у них оставалось в обрез: она должна была уехать в Бордо, к семье Дюберне. Арман заставил ее поклясться, что она будет неотлучно находиться при больной. Он не смог бы обойтись без нее.

— Что вы собираетесь сказать моей матери?

Николя прятал взгляд.

— Я предпочитаю, чтобы это было для вас сюрпризом: с сегодняшнего вечера госпожа Плассак будет делать вам намеки... вот увидите!

Она сморщила нос, верхняя губа приподнялась над клыками: она улыбалась.

— Не собираетесь ли вы сказать ей, что мы помолвлены?

Слово было произнесено, весомое и определенное Ее лицо приняло шаловливое выражение.

— А! Пусть это будет моим секретом!

Ее переполняло торжество. Она была уверена в своих силах.

— Я иду к вашей матери. До встречи вечером, в девять часов на Кастильонской дороге.

Как только за ней закрылась дверь, Жиль, больше не сдерживаясь, разразился бранью: «Стерва! Дрянь!» Николя закрыл его рот рукой.

— Ты плохо ее знаешь, — сказал он. И, понизив голос, добавил: — А у меня целая жизнь впереди, чтобы ее узнавать...

— Ты боишься! Признайся, она внушает тебе страх.

Николя этого не отрицал. Но он уступил, когда дал ей свое слово, не из страха. Он посмотрел на Жиля, тот отвел глаза и, отойдя к окну, снова облокотился на подоконник. В этом году ласточки улетали рано. Они уже собирались в стаи, кричали, ссорились вокруг липы из-за какой-то невидимой добычи. Он свою добычу, Мари, еще не заполучил. Галигай оставалась опасной. Ее угрозами нельзя было пренебречь. С его стороны было бы глупо бросать ей вызов. Нет, не стоит рисковать! Пока он не станет мешать этому дуралею лезть в приготовленную для него ловушку. Потом, в последнюю секунду, наверняка появится возможность освободить бедную жертву. Он отошел от окна и сел в кресло. Николя уставился в книгу, не читая ее. Он слушал смех, доносившийся снизу, смех Галигай, прерываемый низким, почти мужским голосом — его мать, старея, стала говорить басом.

Не за быстрым полетом ласточек следил его взгляд, а за облачком из маленьких мушек, танцевавшим в луче света. Разве не в той же самой бессмысленной пляске кружились испокон веков все они: Дюберне, Камбланы, Плассаки, Салоны, Монжи? Он чувствовал, как из глубины его души поднимается неизбывная тоска, от которой он, будь он сейчас один, бросился бы на колени. Но в проеме окна маячила эфемерная фигура, которая заслоняла ему бога. Он позвал: «Жиль!» Тот обернулся, лицо его было жестким.

— Дай мне сигарету, — попросил Николя. — Ничего не поделаешь. Придется снова начать курить.

— Я тебе оставляю пачку, — сказал Жиль.

Они впервые расстались, не договорившись о встрече. Николя не решался спуститься, опасаясь столкнуться с матерью и Галигай, чьи голоса поочередно доносились до него. Он узнавал любезные, почти раболепные нотки в голосе г-жи Плассак, слышал особый смех Галигай, не тот, что слышался, когда они были вдвоем, а ее официальный смех, которым она смеялась, когда приходила куда-либо с визитом. Как долго длилась их беседа! Какое согласие вдруг воцарилось между этими двумя противницами! Он долго разглядывал в зеркале мертвенно-бледное лицо человека, которому предстояло расплачиваться за это согласие. Что он собой представлял? Чтобы не знать этого, чтобы отгородиться глухой стеной от ответа на этот вопрос, он старался жить в самом глубоком сне, создавая вокруг себя атмосферу покоя и делая завесу, отделявшую его от жизни, как можно более плотной. Он зарылся глубоко в землю, но все было тщетно, и он уже слышал приближающиеся удары кирки. В дверь постучали, он вздрогнул.

— Я не вхожу! — крикнула Галигай. — Я только хочу вам сказать...

— Да вы входите! Входите!

Он открыл дверь. Она покачала головой:

— Нет! Нет! Я только хочу предупредить вас, чтобы вечером вы не ждали меня на Кастильонской дороге: я приду сюда. Нам будет лучше в саду. Ваша мать согласна, — добавила она.

Она уже спускалась по лестнице. Скорее всего, ей не хотелось отвечать на его расспросы, а может, она опасалась прочесть у него на лице то, чего он в глубине души страшился.