Альфонс Доде - Тартарен на Альпах Страница 9

На самомъ дѣлѣ тарасконецъ такъ и просился на картину, — коренастый, широкоплечій, съ наклоненною головой, до половины ушедшій въ шлемовидный passe-montagne, съ пылающимъ взоромъ, прицѣливающимся въ дрожащаго отъ страха ученика. О, чудо воображенія! Онъ взаправду былъ увѣренъ, что стоитъ на Альторфской площади, что въ дѣйствительности цѣлитъ въ родное дитя, котораго у него никогда не бывало, имѣя при себѣ запасную стрѣлу, чтобъ убить злодѣя своей родины. И его убѣжденіе было такъ сильно, что сообщилось всѣмъ присутствующимъ.

— Это онъ… Вильгельмъ Тель! — повторялъ художникъ, сидя на скамейкѣ и лихорадочною рукой набрасывая эскизъ на картонъ.

— Ахъ, государь мой, какъ жаль, что я не зналъ васъ раньше! Съ васъ бы я написалъ моего Вильгельма Теля.

— Неужели? Такъ вы находите сходство? — сказалъ польщенный Тартаренъ, не измѣняя позы.

Да, художникъ именно такимъ представлялъ себѣ швейцарскаго героя.

— И голова… лицо похоже?

— О, это безразлично! — художникъ отодвигался и всматривался въ эсквзъ.

— Это не важно. Мужественное, энергичное выраженіе — вотъ все, что нужно, такъ какъ, собственно, о Вильгельмѣ Телѣ никто ничего не знаетъ, да, весьма вѣроятно, что онъ никогда и не существовалъ въ дѣйствительности.

Отъ такой неожиданности Тартаренъ даже выронилъ изъ рукъ свой мнимый лукъ.

— Какъ такъ… никогда не существовалъ?… Да вы это какъ, вправду?

— Спросите у этихъ господъ…

— Это старая датская легенда, — авторитетно проговорилъ Астье-Рею.

— Исландская… — не менѣе важно заявилъ Шванталеръ.

— Саксо Граматикъ [6] разсказываетъ, что отчаянно-смѣлый стрѣлокъ по имени Тобе или Пальтаноке…

— Es ist in der Vilkinasaga geschrieben…

Вмѣстѣ: …былъ приговоренъ датскимъ королемъ Гарольдомъ Голубозубымъ… …dass der isländiche Könic Neding…

Не глядя другъ на друга и другъ друга не слушая, оба говорили разомъ, точно лекцію читали съ каѳедры, докторальнымъ и деспотическимъ тономъ профессоровъ, увѣренныхъ въ томъ, что возраженій не будетъ и быть не можетъ. Они горячились, кричали, приводили имена, числа… Мало-по-малу въ спорѣ приняли участіе всѣ посѣтители; всѣ кричали, махали складными стульями, зонтами, чемоданами. Несчастный художникъ, въ страхѣ за прочность подмостковъ, тщетно старался водворить миръ и согласіе. А когда буря улеглась и онъ хотѣлъ опять взяться за свой картонъ съ неоконченнымъ эскизомъ и сталъ разыскивать таинственнаго альпиниста, имя котораго могли ему сообщить одни только пантеры Саккара, да львы горъ Атласа, — альпиниста уже не было.

Въ страшномъ негодованіи онъ шагалъ по дорогѣ, окаймленной березами и буками, ведущей къ отелю Тельсплатта, гдѣ долженъ былъ заночевать посыльный перувіянца. Въ пылу нежданнаго разочарованія онъ громко разсуждалъ самъ съ собою и гнѣвно втыкалъ свой альпенштокъ въ размякшую отъ дождя землю.

Вильгельмъ Тель никогда не существовалъ! Вильгельмъ Тель — легенда! И это преспокойнымъ манеромъ говоритъ художникъ, взявшійся расписывать часовню Тельсплатта! Этого онъ не могъ простить живописцу, не могъ простить ученымъ, не могъ помириться съ нашимъ вѣкомъ отрицанія, разрушенія, нечестія, ничего не уважающаго — ни славы, ни величія… Стоитъ же совершать подвиги послѣ того!… Такъ лѣтъ черезъ двѣсти-триста, когда зайдетъ рѣчь о Тартаренѣ, найдутся какіе-нибудь Астъ-Рею и Шванталеры и станутъ доказывать, что Тартарена никогда не было въ дѣйствительности, что Тартаренъ — провансальская или варварійская легенда! Онъ остановился, задыхаясь отъ негодованія и отъ кругаго подъема, и присѣлъ на скамью.

Отсюда сквозь вѣтви деревьевъ видно было озеро; бѣлыя стѣны часовни казались новенькимъ памятникомъ. Пароходные свистки и суета на пристани давали знать о прибытіи новыхъ посѣтителей. Они толпились на берегу съ Путеводителями въ рукахъ, благоговѣйно шли къ часовнѣ и разсказывали другъ другу легенду… И вдругъ, подъ вліяніемъ неожиданнаго скачка мысли, ему представилась комическая сторона дѣла. Вся исторія Швейцаріи построена на этомъ воображаемомъ героѣ; ему воздвигаютъ статуи, его памяти посвящены часовни на площадяхъ маленькихъ городковъ и въ музеяхъ большихъ; въ честь его устраиваются патріотическія торжества, на которыя собираются съ знаменами во главѣ представители всѣхъ кантоновъ, задаются банкеты, произносятся рѣчи, тосты, раздаются восторженные крики, проливаются потоки слезъ, — и все это ради великаго патріота, который завѣдомо для всѣхъ никогда не существовалъ въ дѣйствительности…

А еще осмѣливаются говорить про Тарасконъ! Вотъ это такъ ужь подлинно тарасконада, да такая, какой тамъ, въ Тарасконѣ, и въ голову никому не приходило выдумать!

Тартаренъ пришелъ опять въ хорошее настроеніе и быстро направился по большой флюеленской дорогѣ, на которой расположенъ отель Тельсплатта съ зелеными ставнями на длинномъ фасадѣ. Въ ожиданіи звонка въ обѣду, пансіонеры отеля бродили взадъ и впередъ передъ каскадомъ, обложеннымъ туфными камнями, по дорогѣ, обрытой канавами, и между лужами красноватой воды. Тартаренъ спросилъ о проводникѣ. Ему отвѣтили, что онъ кушаетъ.

— Ведите меня къ нему… — и это было сказано такимъ недопускающимъ возраженій тономъ, что, несмотря на явное нежеланіе обезпокоить столь важную особу, служанка повела альпиниста черезъ весь отель къ необыкновенному проводнику, кушавшему въ отдѣльной комнатѣ, выходящей окнами во дворъ.

— Милостивый государь, — заговорилъ Тартаресъ, — прошу извинить меня, если…

Онъ остановился озадаченный; въ то же время, длинный и худой знаменитый проводникъ уронилъ на столъ ложку съ супомъ.

— Пэ! Monsieur Тартаренъ!

— Тэ! Бонпаръ!

Это былъ дѣйствительно Бонпаръ, содержавшій когда-то буфетъ въ тарасконскомъ клубѣ, славный малый, на бѣду одаренный такою болѣзненною фантазіей, что не могъ сказать ни одного слова правды, за что его прозвали въ Тарасконѣ лгуномъ. Можете себѣ представить, чего должно было стоить, чтобы прослыть лгуномъ въ Тарасконѣ! И это-то необыкновенный проводникъ, облазившій всѣ Альпы, Гималаи и даже горы на лунѣ!

— Да… ну, я понимаю… — сказалъ нѣсколько разочарованный Тартаренъ, но, все-таки, довольный встрѣчей съ землякомъ и возможностью услышать родной говоръ.

— Вотъ и чудесно, monsieur Тартаренъ, вы обѣдаете со мной, да?

Тартаренъ тотчасъ же согласился, предвкушая сладостъ бесѣды по душѣ за маленькимъ столикомъ съ двумя приборами, безъ поселяющихъ раздоры и вражду соусниковъ; онъ былъ радъ, что можетъ чокаться, говорить и ѣсть въ одно время, и ѣсть, притомъ, превосходныя вещи, хорошо приготовленныя, такъ какъ трактирщики отлично угощаютъ проводниковъ и курьеровъ, кормятъ ихъ отдѣльно, подаютъ лучшія вина и отборныя блюда.

Тарасконскія рѣчи такъ и забили ключомъ.

— Такъ это я вашъ голосъ слышалъ сегодня ночью тамъ, на платформѣ Риги-Кульмъ?

— Э, конечно… Я барышнямъ показывалъ восходъ… А, вѣдь правда, необычайно поразителенъ восходъ солнца на Альпахъ?

— Восхитителенъ! — сказалъ Тартаренъ, сначала не особенно убѣжденнымъ тономъ, чтобы только не противорѣчить собесѣднику; но черезъ минуту онъ уже увлекся… И надо было только руками разводить, слушая, какъ два тарасконца на перерывъ восторгаются необыкновенными красотами природы, открывающимися съ Риги. Точь-въ-точь Жоанъ пополамъ съ Бедекеромъ.

По мѣрѣ того, какъ обѣдъ подвигался къ концу, разговоръ становился все задушевнѣе и откровеннѣе, доходилъ до нѣжныхъ изліяній, увлажавшихъ слезою блестящіе и живые провансальскіе глаза, не терявшіе даже въ минуты быстро приходящаго волненія своего нѣсколько шутливаго и насмѣшливаго выраженія. И чего-чего только не видалъ этотъ бѣдняга Бонпаръ съ тѣхъ поръ, какъ покинулъ клубъ! Его ненасытная фантазія, не давая ему покоя, уносила его на край свѣта и мчала безъ удержу. И онъ разсказывалъ о своихъ приключеніяхъ, повѣствовалъ объ удивительныхъ случаяхъ, сулившихъ ему богатство и вдругъ лопавшихся — вотъ такъ, прямо тутъ въ рукахъ, какъ, напримѣръ, дѣло съ его послѣднимъ изобрѣтеніемъ, дававшимъ возможность значительно сократить военный бюджетъ по статьѣ солдатской обуви.

— И знаете какъ?… Очень просто: я предлагалъ подковывать солдатъ…

— Да что вы! — ужаснулся Тартаренъ.

Бонпаръ продолжалъ совершенно спокойно, съ безумнымъ видомъ человѣка, одержимаго сухимъ бредомъ:

— Чудесная идея, не правда ли? И что же?! Въ министерствѣ меня не удостоили даже отвѣтомъ… Ахъ, дорогой мой господинъ Тартаренъ, много я выстрадалъ, много вынесъ нужды, прежде чѣмъ поступилъ на службу компаніи…

— Какой компаніи?

Бонпаръ понизилъ голосъ:

— Тш! Потомъ… не здѣсь… — и тотчасъ же заговорилъ опять громко:- Ну, а какъ вы тамъ въ Тарасконѣ? Что хорошенькаго подѣлывается у васъ? Вы мнѣ не сказали, однако, какими судьбами попали въ наши горы.