Трактир «Ямайка». Моя кузина Рейчел. Козел отпущения - Дафна дю Морье Страница 9

пока на лестнице не раздались шаги. Девушка слышала, как трактирщик что-то бормочет себе под нос. Затем он, к ее облегчению, свернул и пошел по другому коридору, налево от лестницы. Вдалеке хлопнула дверь, и наступила тишина. Мэри решила, что больше не будет ждать. Если она останется под этой крышей хотя бы на одну ночь, силы покинут ее, и она пропадет. Пропадет, сойдет с ума и сломается, как тетя Пейшенс. Девушка открыла дверь и прокралась в коридор. На цыпочках подошла к лестнице. Остановилась и прислушалась. Ее рука была на перилах, а нога на верхней ступеньке, когда она услышала звук, доносившийся из другого коридора. Кто-то плакал. Кто-то пытался подушкой заглушить вырывавшиеся рыдания. Это была тетя Пейшенс. Мэри подождала минуту, а потом повернулась и пошла обратно в свою комнату, бросилась на кровать и закрыла глаза. Что бы ни ждало ее в будущем и как бы она ни была напугана, она не уйдет из трактира «Ямайка» сейчас. Она должна остаться. Она нужна здесь. Может быть, Мэри сможет утешить тетю Пейшенс, они подружатся, и каким-нибудь образом — сейчас девушка была слишком утомлена, чтобы придумать, как именно, — она сумеет защитить бедняжку и встанет между нею и Джоссом Мерлином. Семнадцать лет ее мать жила и работала одна, и на ее долю выпали испытания, от которых Мэри избавлена. Уж она бы не убежала, испугавшись полубезумного дядюшки. Мама не испугалась бы дома, пропитавшегося злом, как бы сиротливо ни стоял он на открытом всем ветрам холме — одинокой вехой, бросающей вызов человеку и буре. У матери Мэри хватило бы смелости сразиться с врагами. Не только сразиться, но и победить их. Эта женщина была не из тех, кто отступает.

Мэри долго лежала на жесткой постели, и, когда она молилась на сон грядущий, в голове ее теснились разные мысли. Каждый звук бил по нервам — от мышиного шороха в углу позади нее до скрипа вывески во дворе. Девушка считала минуты и часы бесконечной ночи, и, только когда первый петух пропел в поле за домом, она перестала считать, вздохнула и провалилась в сон.

Глава 3

Когда Мэри проснулась, с запада дул сильный ветер и сквозь влажную дымку проглядывало бледное солнце. Дребезжание окна разбудило девушку. По солнцу и цвету неба Мэри определила, что заспалась и сейчас, должно быть, уже больше восьми часов. Выглянув в окно, она увидела открытую дверь конюшни и свежие следы копыт в грязи. Испытав огромное облегчение, девушка поняла, что хозяин, должно быть, уехал из дому и она хоть немного сможет побыть с тетей Пейшенс наедине.

Мэри торопливо распаковала сундук, вытащила толстую юбку, цветной передник и тяжелые башмаки, которые носила на ферме. Через десять минут она уже умывалась в глубине кухни. Тетя Пейшенс вернулась из курятника за домом, неся в переднике свежие яйца, которые только что достала из-под кур, и вынула их с заговорщицкой улыбкой.

— Я подумала, что тебе захочется съесть яичко на завтрак, — сказала она. — Я видела, что вчера ты была слишком усталой и плохо ела. Я приберегла тебе немного сливок.

Сегодня тетушка держалась вполне нормально и, несмотря на красные ободки вокруг глаз, говорившие о беспокойной ночи, старалась казаться бодрой. Мэри решила, что лишь в присутствии мужа Пейшенс теряется, словно испуганный ребенок, а стоит ему уехать, она забывает о тягостных моментах, как свойственно детям, и умеет находить маленькие радости.

Обе они избегали упоминаний о минувшей ночи и хозяине. Куда он отправился и зачем, Мэри не спрашивала, да ее это и не интересовало: она только рада была от него избавиться. Мэри видела, что тете хотелось поговорить о вещах, не связанных с ее нынешней жизнью; казалось, она боится любых вопросов, и Мэри, щадя Пейшенс, погрузилась в воспоминания, описав последние годы жизни в Хелфорде, болезнь и смерть матери.

Трудно было сказать, насколько близко к сердцу принимала все это тетя Пейшенс; конечно, она время от времени кивала, и поджимала губы, и качала головой, и издавала короткие восклицания; но Мэри казалось, что годы боязни и тревог отняли у бедняжки способность сосредоточиться и что какой-то подспудный страх мешает вникать в слова собеседника.

Все утро женщины занимались обычной работой по дому, и Мэри смогла как следует осмотреть трактир.

Это было мрачное, несуразное строение с длинными коридорами и неожиданно возникающими комнатами. В бар вел отдельный вход с боковой стороны дома, и, хотя зал теперь пустовал, тяжелый дух напоминал о здешних застольях: застоявшаяся вонь старого табака, кислый запах спиртного и немытых человеческих тел, тесно прижатых друг к другу на темных замызганных скамьях.

Несмотря на все неприглядные картины, рисовавшиеся в воображении, это была единственная комната в трактире, которая не казалась заброшенной и не производила такого мрачного и тоскливого впечатления. Другие помещения были запущенными и не использовались вовсе; даже гостиная рядом с вестибюлем имела нежилой вид, — казалось, уже много месяцев ни один честный путник не переступал ее порог и не грелся у жаркого огня. Комнаты для постояльцев наверху были в еще более плачевном состоянии. В одной из них хранился всякий хлам, у стены громоздились ящики и старые попоны, изъеденные крысами или мышами. В комнате напротив на сломанной кровати лежали картошка и репа.

Мэри догадалась, что ее комнатка раньше была в таком же состоянии, и только благодаря тете она теперь хоть как-то обставлена. В комнату хозяев, дальше по коридору, девушка не осмелилась войти. Этажом ниже, в конце длинного прохода, который шел параллельно верхнему, в противоположной стороне от кухни находилась другая комната, дверь ее оказалась заперта. Мэри вышла во двор, чтобы заглянуть туда через окно, но оно было забито досками, и она ничего не смогла разглядеть.

Дом и пристройки образовывали три стороны квадратного двора, в центре которого росла трава и стояло корыто с водой. Дальше лежала дорога, тонкая белая лента тянулась в обе стороны до самого горизонта, окруженная поросшей вереском пустошью, коричневой и раскисшей от проливных дождей. Мэри вышла на дорогу и огляделась вокруг: повсюду, на сколько хватало глаз, не было ничего, кроме черных холмов и торфяников. Трактир с его высокими строениями из серого шифера, хотя и казался негостеприимным и необитаемым, был единственным жилищем в этой местности. К западу от «Ямайки» вздымали свои вершины высокие скалистые холмы. Некоторые из них имели ровные склоны, и трава на них отливала желтизной под непостоянным зимним солнцем; другие наводили страх своими вершинами, увенчанными