Проступок аббата Муре. Страница любви - Эмиль Золя Страница 9

Добрых полчаса священник продолжал уговаривать Бамбуса, толкуя о Боге, приводя подходящие к случаю доводы. Но старик снова принялся за работу; он пожимал плечами, шутил и все стоял на своем. А под конец закричал:

– Слушайте, если вы у меня мешок зерна попросите, вы ведь за него денег дадите?.. А как же вы хотите, чтобы я взял да и отдал дочь задаром?

Аббат Муре ушел совсем обескураженный. Спускаясь по тропинке, он увидел под маслиной Розали; девушка играла с Ворио; они катались по земле, и пес лизал ей лицо, а она заливалась хохотом… Юбки ее разлетались во все стороны, руками она хлопала по траве и вскрикивала:

– Ты меня щекочешь, зверюга! Перестань, слышишь?

Завидев священника, она сделала вид, что краснеет, поправила юбки и опять закрыла лицо руками. Желая утешить девушку, кюре обещал ей снова похлопотать за нее перед отцом. А пока, прибавил он, ей следует прекратить всякие отношения с Фортюне, чтобы не отягощать своего греха…

– О, теперь бояться уже нечего, – пробормотала она со своей нахальной улыбкой, – ведь все уже произошло.

Он не понял ее и принялся описывать ей ад, где развратных женщин поджаривают на медленном огне. Затем, исполнив свой долг, ушел, обретя привычную ясность духа, позволявшую ему безмятежно шагать среди грубой похоти.

VII

Утро становилось все жарче. Как только наступали первые погожие дни, солнце, словно печь, жгло и накаляло обширную котловину, образованную скалами. Аббат Муре по высоте дневного светила понял, что ему самое время теперь возвращаться домой, если он хочет попасть туда к одиннадцати и не выводить из себя Тезы. Молитвенник он прочел, с Бамбусом поговорил и теперь возвращался к себе, ускоряя шаги и поминутно поглядывая на церковку – серое пятно с большой черной полосой позади; эту полосу прорезал на синеве горизонта «Пустынник» – огромный кипарис, росший на кладбище. Жара убаюкивала священника; он думал о том, как бы ему побогаче убрать вечером придел Святой Девы: наступил месяц канона Богородицы. Дорога расстилала под его ногами мягкий ковер пыли, нетронутый и ослепительно-белый.

У Круа-Верт аббат собрался было перейти дорогу из Плассана в Палю. Но кабриолет, спускавшийся с холма, заставил его поспешно посторониться. И когда он, обогнув груду камней, пересекал перекресток, раздался голос:

– Серж, Серж, погоди, мой мальчик!

Кабриолет остановился, и оттуда выглянул человек. Молодой священник узнал своего дядю, доктора Паскаля Ругона. Жители Плассана, где он даром лечил бедняков, называли его просто «господин Паскаль». Хотя ему едва исполнилось пятьдесят, он был сед как лунь. Красивое и правильное лицо его, обрамленное длинными волосами и бородой, светилось умом и добротою.

– Что это ты вздумал в этакую жару шлепать по пыли? – весело сказал доктор, высовываясь из экипажа, чтобы пожать аббату руку. – Ты, видно, не боишься солнечного удара?

– Да не больше, чем вы, дядюшка! – отвечал священник и рассмеялся.

– Ну, меня защищает верх экипажа! А потом, больные не ждут. Умирают во всякую погоду, дружок!

И доктор пояснил, что едет к старику Жанберна, управляющему усадьбой Параду, которого ночью хватил удар. Ему сообщил об этом сосед-крестьянин, приехавший в Плассан на базар.

– Сейчас он, должно быть, уже умер, – продолжал доктор. – Но все-таки надо посмотреть… Здешние старики чертовски живучи.

Он уже замахнулся хлыстом, когда аббат Муре остановил его.

– Погодите… Который теперь час, дядюшка?

– Одиннадцать без четверти.

Аббат колебался. В ушах его уже звучал грозный голос Тезы: «Завтрак простыл». Но он решил быть храбрым и тотчас же заявил:

– Поеду с вами, дядюшка… Быть может, несчастный в последний час пожелает примириться с Богом.

Доктор Паскаль не мог удержаться от смеха.

– Кто? Жанберна? – воскликнул он. – Ну, знаешь! Уж если ты этого сумеешь обратить!.. Впрочем, пожалуй, поедем. Взглянув на тебя, он, чего доброго, сразу выздоровеет.

Священник сел в экипаж. Доктор, как видно, пожалел о своей шутке и теперь как-то особенно старательно погонял лошадь. Легонько щелкая языком, он искоса не без любопытства поглядывал на племянника с проницательным видом ученого, делающего наблюдения. Обмениваясь с аббатом короткими фразами, он добродушно расспрашивал его о жизни, о привычках, о спокойствии и счастье, какими тот, надо думать, наслаждается в Арто. Получая удовлетворительный ответ, он словно про себя бормотал успокоенным тоном:

– Ну вот, тем лучше! И превосходно!..

Особенно он выспрашивал племянника о здоровье. Тот несколько удивлялся и уверял, что чувствует себя прекрасно, что у него не бывает ни головокружений, ни тошноты, ни головной боли.

– Превосходно, превосходно, – повторял доктор. – Весной, знаешь ли, кровь бурлит. Но ты-то крепкого сложения… Кстати, в Марселе я виделся прошлый месяц с твоим братом Октавом. Он едет в Париж и уж наверно займет там прекрасное положение в мире высокой коммерции. Ах, молодец! Вот кто умеет жить!

– Как же он живет? – наивно спросил священник.

Вместо ответа доктор только прищелкнул языком. А потом продолжал:

– Ну, там все здоровы. Тетка Фелисите, твой дядя Ругон и другие… Это не мешает нам нуждаться в твоих молитвах. Ты ведь единственный праведник в семье, дружок; я рассчитываю на тебя – ты один спасешь всю компанию!

Он засмеялся, но так дружелюбно, что и сам Серж начал шутить.

– Ведь есть в нашем роду, – продолжал доктор, – и такие, которых не так-то легко провести в рай! Ты бы многого наслушался от них на исповеди, приди они к тебе все подряд. Что касается меня, я их и без того знаю, я непрестанно за ними слежу; списки их деяний хранятся у меня вместе с гербариями и моими медицинскими заметками. Когда-нибудь можно будет воссоздать славную картину их жизни… Поживем – увидим!

Охваченный юношеским энтузиазмом к науке, он на минуту забылся. Но тут взор его упал на сутану племянника, и старик осекся.

– Вот ты сделался священником, – пробормотал он, – и прекрасно поступил. Священники – счастливые люди. Ты ведь весь отдался этому, не правда ли? И переменился к лучшему… Да, ничто другое тебя и не могло бы удовлетворить! Родственники твои в молодости немало грешили. Они и до сих пор еще не успокоились… Во всем есть свой смысл, дружок! Кюре отлично дополняет нашу семью. Впрочем, к этому шло. Наша порода не могла без этого обойтись… Тем лучше для тебя. Ты счастливее остальных.

Но тут он странно улыбнулся и поправился:

– Нет, счастливее всех твоя сестра Дезире!

Он засвистал и взмахнул кнутом; разговор оборвался. Кабриолет, въехав на высокий и довольно крутой пригорок, катился теперь среди пустынных ущелий. Потом потянулась разбитая дорога, она шла по плоскогорью вдоль высокой бесконечной стены. Селение исчезло из виду; вокруг расстилалась пустынная равнина.

– Мы подъезжаем, не так ли? – спросил священник.

– Вот и Параду, – отвечал доктор и показал на стену. – Разве ты еще никогда здесь не был? Отсюда до Арто меньше одного лье… Вот, должно быть, превосходное было поместье это Параду! Стена парка с этой стороны тянется километра на два. Но вот уже сто лет парк находится в полном запустении.

– Какие прекрасные деревья! – заметил аббат и поднял голову, восхищаясь массою зелени, которая свисала из-за стены.

– Да, уголок весьма плодородный. Здешний парк – настоящий лес, окруженный голыми скалами… Кстати, отсюда берет начало Маскль. Мне говорили, что у него три или четыре истока.

В нескольких словах, то и дело отвлекаясь, он рассказал племяннику историю Параду – ту легенду, которая бытовала в этих краях. Во времена Людовика XV некий вельможа построил тут великолепный дворец с громадными садами, водоемами, искусственными потоками, статуями – настоящий маленький Версаль, затерянный среди скал под палящим солнцем юга. Но только одно лето провел он здесь вдвоем с восхитительно красивой женщиной, которая, видимо, тут и умерла: никто, по крайней мере, не видал, чтобы она отсюда уехала. А на следующий год дворец сгорел, ворота парка были наглухо заколочены, даже бойницы в стенах засыпал песок. И с той отдаленной поры ничей взор не проникал в этот огромный загороженный парк, занимавший почти целиком одно из высоких плоскогорий в Гарригах.

– Крапивы там, должно быть,