Опасности курения в постели - Мариана Энрикес Страница 2

Я выбежала на кухню за перчатками для мытья посуды. Ангелица последовала за мной, будто демонстрируя свою требовательность. Но я не испугалась. Натянув перчатки, схватила ее за тоненькую шейку и сдавила. Конечно, не слишком разумно — пытаться задушить мертвеца, но невозможно же проявлять отчаяние и разумность в одно и то же время. Впрочем, она даже не закашлялась. У меня между пальцами остались кусочки разлагающейся плоти, ее трахея обнажилась.

До этого момента я не ведала, что передо мной Анхелита, сестра моей бабушки. Я ведь плотно закрывала глаза, надеясь, что видение исчезнет или что я проснусь наконец. Поскольку это не сработало, я оглядела ее всю и заметила на спине свисающие желтоватые лоскуты того, что было розовым саваном, а также остатки двух картонных крыльев с наклеенными куриными перьями. За столько лет они должны были исчезнуть, подумалось мне. Затем я в истерике рассмеялась и сказала себе, что у меня на кухне лежит мертвый ребенок, и это моя двоюродная бабушка, умеющая ходить, хотя и прожила лишь около трех месяцев. Надо было перестать думать о том, что возможно, а что нет.

Я спросила младенца, не моя ли она двоюродная бабушка Анхелита? (Официальное имя ее записать не успели, тогда были иные времена, поэтому и назвали родовым именем.) Так я обнаружила, что ангелица не говорит, но в ответ качает головой. Значит, бабушка сказала правду, решила я, кости — не из курятника, это косточки ее сестры, которые я выкопала, когда была маленькой.

Чего хотела Анхелита, оставалось тайной, потому что она лишь утвердительно или отрицательно качала головой. Но желала она чего-то очень срочного, потому что не только продолжала указывать пальцем, но и не оставляла меня в покое, ходила следом по всему дому. Ждала меня за занавеской, когда я принимала душ; усаживалась на биде, когда я испражнялась; маячила у холодильника, если я мыла посуду, и сидела у моего стула, если я работала на компьютере.

Первую неделю я жила обычной жизнью, полагая, что, может, это пик стресса с галлюцинациями, и все пройдет само собой. Я отпросилась на несколько дней с работы, принимала снотворное. Ангелица не исчезала, ожидая моего пробуждения у кровати.

Ко мне приходили друзья. Поначалу мне не хотелось отвечать на их сообщения, открывать дверь, но, чтобы друзья не беспокоились, я согласилась повидаться, сославшись на нервное истощение. Для них это не стало неожиданностью: они помнили, что я вкалывала по-черному. Ангелочка никто не заметил. Когда меня впервые посетила моя подруга Марина, я закрыла Анхелиту в чулан, но, к моему ужасу и отвращению, она выскользнула оттуда и уселась на ручку кресла, выставив уродливое, серо-зеленое гнилое лицо. А Марина ее даже не заметила.

Вскоре я вывела маленького ангела на улицу, и ничего не случилось. Если не считать того, что один сеньор мельком взглянул на Анхелиту, затем обернулся и снова посмотрел, и лицо его побледнело; наверное, скакнуло давление. А одна сеньора бросилась бежать и чуть не попала под автобус 45-го маршрута на улице Чакабуко. Как мне показалось, некоторые, но немногие прохожие должны были заметить ангелочка. Чтобы избавить их от неприятной встречи, когда мы выходили вместе, или, вернее, когда Анхелита следовала за мной и мне приходилось с этим смириться, я носила ее в рюкзаке (ужасно видеть, как она, такая маленькая, шагает — это зрелище не для слабонервных). А еще я купила ей повязку вроде маски для лица, которой закрывают шрамы от ожогов. Теперь, узрев ангелицу, люди чувствуют отвращение и одновременно — потрясение и сострадание. В их представлении это очень больной или изувеченный, а не мертвый ребенок.

И подумалось: вот бы меня увидел мой папа, который постоянно жаловался, что умрет, не дождавшись внуков (и умер-таки без внуков, в чем — и во многом другом — виновна я). Я купила Анхелите игрушки, чтобы ее позабавить, — пластиковые куклы, игральные кости, пустышки. Ей, однако, ничто особенно не нравилось, и она продолжала указывать своим отвратительным пальцем на юг — вот это я усекла: всегда на юг — утром, днем и вечером. Я пыталась беседовать с ней, задавала вопросы, но нормально общаться она не умела.

Пока однажды утром не явилась с фотографией дома моего детства, где я нашла ее косточки на заднем дворе. Ангелица извлекла снимок из коробки, где я храню фотографии, испачкав там все мерзкими пятнами своей гнилой, липкой кожицы, которая с нее сползает. Она принялась указывать пальцем на дом, весьма настойчиво. Я спросила, хочет ли она там оказаться, и ответ был утвердительным. Я объяснила, что дом теперь не наш, он продан, но Анхелита настаивала.

Я натянула на нее маску, погрузила в рюкзак, и мы сели в автобус 15-го маршрута до Авельянеды. В поездке она не глядела в окно, не обращала внимания на людей и никак не развлекалась, придавая окружающему значения не больше, чем своим игрушкам. Для удобства я оставила ее в сидячем положении, хотя не знаю, способна ли она испытывать неудобство. Я вообще не имею представления о ее ощущениях. Знаю только, что она не злюка; если раньше я ее боялась, то теперь страх прошел.

Добрались мы до моего бывшего дома около четырех пополудни. Как всегда летом, на проспекте Митре стоял тяжелый запах ручья и паров бензина, смешанный с вонью мусора. Мы пересекли площадь, прошли мимо психбольницы Итоис, где закончила свои дни моя бабуля, и, наконец, обогнули стадион «Расинг». За ним и был мой старый дом, в двух кварталах от стадиона. Очутившись у дверей дома, я подумала: что теперь делать? Попросить новых владельцев нас впустить? Но под каким предлогом? Я почему-то не позаботилась об этом заранее. Что-то явно повлияло на мой разум, когда я бродила повсюду с мертвым младенцем.

И тогда выход нашла Анхелита: не нужно идти в дом. Через изгородь можно видеть задний дворик, а это единственное, чего она желала. Она была у меня на руках, и мы подглядывали вместе, заметив, что изгородь довольно низкая и сделана небрежно. На месте пустыря был теперь голубой пластиковый бассейн, врытый в землю. Наверное, строители перекопали всю землю, пока рыли яму. Они забросили кости маленького ангела неведомо куда; все было перелопачено, и косточки пропали. Мне стало жалко бедняжку, о чем я ей и сказала, добавив, что не в