Песнь крысолова - Соня Фрейм Страница 20

Красные глаза похожи на кровавые пятна и отливают неоном. Кто-то заглядывает мне в душу, хотя это взор слепого. Веки не мигают, фокуса нет.

«Что ты, черт возьми, такое?» – проносится в голове, и буквы точно оставляют след внутри черепной коробки.

Мне страшно. Мне никогда не было так жутко. Чувство идет откуда-то из желудка. Ноги пропали. Уйти бы…

Почему я ничего не слышу? Ни музыки, ни смеха… Вокруг вакуум, где есть только я и эта жуткая белая тварь. Ее руки упираются в стену, в которую я вжалась, и я не могу сделать шага в сторону. Смотрю, как кролик на удава.

Тварь медленно обнюхивает мои волосы, затем отстраняется – даже деликатно и кротко. В те моменты, когда я ее вижу, кажется, что сейчас она начнет меня есть.

Внезапно возвращается ощущение ног, они точно оттаяли. Плашмя падаю на пол, потом ползу. Вижу всюду опрокинутые стулья, а в ладони впиваются осколки. Пир закончился, осталась только чума.

Меня хватают за ногу и держат. Оборачиваюсь, и прожектор над головой услужливо выстреливает неоновым лучом в большую белую тварь.

«Нет. Это человек», – внезапно пронзает страшная догадка.

У него есть руки, ноги и даже какая-то одежда, но в лице застыло звериное выражение. Он стискивает мою ногу, и я беззвучно кричу. Почему-то боль ощущается слишком явственно, как будто я только из нее и состою.

Немигающе глядя на меня, оно начинает медленными рывками подтаскивать к себе. Ладони оставляют на полу влажный след.

По дороге я ухватываю полуразбитую бутылку, и, как только оказываюсь рядом с существом, втыкаю ее куда-то под грудь. Оно отскакивает, и его рот искривляется, обозначив острые клыки.

Больно. Тебе тоже больно.

Хватка слабеет, а я бегу прочь из этого немого фильма. Но почему-то знаю, что оно найдет меня. Куда бы я ни пошла.

Оно узнало мой запах.

* * *

Холодно. Как же ломит кости.

В глаза бьет свет, от которого я отвыкла, но сейчас он свидетельство того, что я жива. С трудом поднимаюсь на локтях и смотрю на внутренний двор. Снег? Давно я его не видела…

Позже понимаю, что это рваная в клочья бумага из опрокинутого бумажного контейнера, которую ветер гоняет по всему двору.

Вся одежда в пыли, на черном это заметнее всего. Я точно каталась всю ночь по земле. Осматриваю ладони в мелких ранах. Осколки застряли меж пальцами, и я проклинаю себя за то, что вообще решила ими пошевелить. Но куда больше меня пугает правая рука. Она залита кровью, и явно не моей – на ней нет увечий. Высохшие струи убегают под изодранный рукав блузки.

Что произошло? Почему я очнулась на заднем дворе?

Память подает прерывистые сигналы. Последним четким воспоминанием было лицо Вертекса сквозь зеленый дым и наше обещание.

«Увидимся на другой стороне».

Это утро после. Когда заканчивается вечеринка, спадают все маски, и ты понимаешь, что вокруг не неоновый свет, а грязь, блевотина и мусор.

Внезапно вижу, что из фургона ближайшего автомобиля с логотипом пива выглядывает чье-то испуганное лицо. Кажется, это божественный швед. Сейчас он похож на испуганного мальчишку с потекшим макияжем. Надеюсь, он хотя бы совершеннолетний.

Машу ему, и парень неловко вылезает наружу.

– В чем дело? – нервно спрашивает меня швед на английском. – Я не помню, что произошло!

– Я тоже… – растерянно отвечаю я.

Надо вернуться вниз. Даю ему знак следовать и направляюсь к грузовому лифту. Мы со шведом едем вниз, и уже сквозь решетку я вижу, что кто-то стоит на другой стороне.

– Вертекс!

Он крепко стискивает меня, выглядя потерянным и каким-то обескровленным.

– Ты не ранен?

– Нет… Лео?

Тот испуганно смотрит на него и мотает растрепанной головой.

– Почему мы оказались там? Неужели так напились? – недоверчиво спрашиваю я.

Вертекс почему-то молчит, словно язык проглотил. Не похоже на него.

– Что произошло? – резко вопрошаю я.

В памяти разряжаются запоздалые вспышки неона. На счет раз я вижу танцпол. На счет два – белое чудовище, двигающееся ко мне сквозь людей. На счет три – вокруг разруха, прожектор посылает сигналы ни для кого. На счет четыре оно уже надо мной, зарывается лицом в шею, а затем молчаливо изучает с плотоядностью хищника.

«Нет, это не сон», – с ужасом доходит до меня.

Я всегда различаю вымысел и реальность.

– Там… тебе лучше не ходить, – омертвело произносит Вертекс.

Отталкиваю его и иду вперед. Что бы там ни было, меня этим вряд ли напугаешь.

В главном зале погром. Столы опрокинуты, стулья поломаны. Вижу тела, с ходу насчитала человек пять. Под баром сидит знакомая фигура, уронив голову на колени. Поднимаю его за плечи: пухлик мертв. Шея сломана.

Подхожу к другому человеку на полу – один из дежурных мальчиков. У него окровавлено горло. Беру салфетку и промокаю кровь. Мне нужно видеть.

Это не выстрел. Не ножевая рана. Артерии разодраны. На уцелевшей части кожи вижу отпечатки, похожие на следы зубов. Человеческих.

Углубления на уровне третьих зубов слишком глубокие.

Клыки.

– Ты что, не трогай! – всполошенно кричит Вертекс, подбегая ко мне. – Это улика для полиции.

– Мельхиор уберет их всех раньше, чем кто-либо приедет сюда, – машинально отвечаю я. – Он должен быть в курсе. Нужно найти видеозаписи с камер у дежурных. Только они знают, что произошло.

У шведа, пришедшего следом, начинается истерика. Он что-то говорит нам в гневе, но мы ни черта не понимаем. Только растерянно таращимся друг на друга и почему-то медлим.

– Что ты нам подмешал? Что за наркотики?! – наконец-то переходит он на английский.

– Это не наркотики! Только если ты сам не закинулся… – возмущается Вертекс. – Я сделал нам коктейль на основе абсента, долил еще сверху джина…

– Я хочу уйти, покажите мне выход! Это все ночной кошмар какой-то… – почти плачет швед.

Вертекс бросает на меня напряженный взгляд.

– Я выведу его.

– Буду у дежурных. Мне нужна видеозапись.

Киваем друг другу и расходимся.

Быстро поднимаюсь ко входу. На посту пусто, и это неслыханное дело в «Туннеле». Сажусь на место секьюрити и ищу запись этой ночи в системе наблюдения. Требуется почти полчаса, чтобы понять, где они сохраняются. Левая рука кровоточит, и лучше ею вообще не двигать. Вытащить бы осколки, но рядом нет аптечки. Только почему-то бутылка водки. Выливаю ее на ладонь и стараюсь не взвыть в голос.

Запись найдена. Вывожу ее на отдельный экран и перематываю ближе к полуночи, когда мы начали переход на другую сторону. Бар едва можно увидеть, я выбрала запись с какой-то угловой камеры у танцпола. Видимость паршивая, но