Вячеслав Кондратьев - Повести. 1941–1942 годы

Вячеслав Кондратьев

Повести. 1941–1942 годы

© Кондратьева М. В., 2017

© ООО «ИСК», о-макет, 2017

Кондратьев Вячеслав Леонидович

Предисловие

В. Л. Кондратьев был призван в ряды Красной Армии в 1939 г. с первого курса Московского архитектурного института, а в декабре 1941 г. направлен на фронт. В составе 132 бригады принимал участие в тяжелейших боях подо Ржевом, был ранен и направлен в тыл для лечения. Позже было еще одно, более тяжелое ранение, после которого Кондратьева комиссовали с инвалидностью. После войны он оканчивает в 1958 г. Московский полиграфический институт и работает по специальности – художником-графиком. Что же заставило Кондратьева встать на путь писателя? Ответ мы находим в заметках Вячеслава Леонидовича об истории создания повести «Сашка»: «Я стал жить какой-то странной, двойной жизнью: одной – в реальности, другой – в прошлом, в войне. В общем, схватила меня война за горло и не отпускала. И наступил момент, когда я уже не мог не начать писать». Он определил свое творческое кредо так: рассказать ту правду о войне, которая еще не написана. Его произведения автобиографичны, в них рассказано о «боях местного значения» подо Ржевом, участником которых был сам В. Кондратьев. «Любая война начинается с дороги» – с дороги на войну (повесть «Селижаровский тракт»). И она становится первым серьезным испытанием для бойцов. Сначала они проявляют героизм в душной и тесной теплушке эшелона, обстреливаемого с воздуха, наблюдая за идущими навстречу нескончаемыми эшелонами с ранеными. Потом начинается другая дорога, требующая еще большего мужества. Три дня и три ночи без сна, при нехватке еды и тепла нужно «переть пехом, спотыкаясь и скользя», неся на своих плечах все оружие и «нехитрое хозяйство», изнемогая от усталости, едва переставляя стертые в кровь ноги, стараясь не поддаться единственному неимоверному желанию – «броситься на снег и лежать, лежать…» Но бойцов ждет ненасытный фронт, и они идут, «как по кладбищу пехают». «И вьется Селижаровский тракт на Ржев вдоль Волги, за которой грохочет война». Люди еще только слышат звуки боя и видят на горизонте фронтовое зловещее зарево, но уже совершают подвиг преодоления «войны тоски запредельной», чтобы завтра пойти «отдавать самое дорогое, что имеют, – свои жизни, отдавать за Родину, за Россию».

Кондратьев описывает лишенную романтизма войну как тяжелую кровавую работу. Каждый из бойцов понимает, ради чего он идет под пули. Сашку, связного командира Шергина из повести «Селижаровский тракт», ждет Зина из санроты («Буду ждать тебя, родненький»), а 28-летнего Шувалова – невеста Катенька. Пожилой рядовой «из старорежимных» (повесть «Искупить кровью») беседует с особистом и признается, что «за Россею-матушку» воюет, она ему Родина родная, а не Советский Союз. Старшой Пригожин, ротный, старается уберечь бойцов от гибели, ощущая личную ответственность за жизнь каждого, их судьбу. Но на войне страшно: и сердце сжимается, и сосет под ложечкой. И об этом без стеснения говорят солдаты и командиры. И этот страх, обжигающий ледяным потом, заставляющий дрожать пальцы, скручивающие самокрутку, даже у политрука, тоже нужно преодолеть.

В двух упомянутых повестях Кондратьева трудно выделить одного-двух главных героев. Прописаны разные типы людей, оказавшихся на войне в ситуации нравственного выбора: попытаться сбежать с передовой при первой же возможности, уцелеть под пулями, прикрыв себя бойцами, не подчиниться необдуманному приказу, цена которому – жизни десятков бойцов, сломать себе ногу или прострелить руку, чтобы попасть не на линию боя, а в тыловой госпиталь, или остаться верным присяге, воинскому долгу? Перед таким выбором оказывались не только бойцы на Селижаровском тракте и Овсянниковом поле, но и каждый участник войны, весь народ. В повести «Сашка» – один главный герой, глазами которого читатель видит войну, мыслит и переживает вместе с ним. Эта книга, появившаяся в печати при поддержке К. Симонова, считается литературным открытием, а герой Сашка – главной удачей автора. «Сашку» трудно пересказать, не потеряв главного – характер, который трудно воссоздать вне повести. К. Симонов так определил ее содержание: «История человека, оказавшегося в самое трудное время в самом трудном месте и на самой трудной должности – солдатской».

Глубина и точность созданных Кондратьевым характеров не могут оставить равнодушным читателя. Каждый из героев его книг – это герой войны со своей личной историей, историей жизни-подвига одного человека ради Великой Победы целого народа. Когда испытываешь новое чувство – чувство победы, пусть пока небольшой, пусть в «бою местного значения», веришь, что «не зря все, не зря…»

В книгу вошли три повести В. Л. Кондратьева, написанные в разное время: «Сашка», «Селижаровский тракт» и «Искупить кровью».

Селижаровский тракт

«Хр-р-хр-р…» – глухо похрипывает передовая то спереди, то справа, и кроваво полыхает небо – жутковато, неотвратимо…

Неотвратимость этого надвигающегося на них неба ощущают все. Знают и то: дорога эта, может, последнее, что есть в их жизни. Знают, но стараются об этом не думать. Но все же со скрытой завистью поглядывают на тех, кто идет обратно, – для тех все позади. Их немного. Остальные остались там. Это тоже все понимают и потому идут молча, – только топот ног, бряцанье оружия и редкие команды: «Подтянуться! Отставить курение!»

Молчат и думают… О чем? О близкой смерти, которая зарницами подмаргивает им с горизонта? Наверное, нет. Большинство идет на войну в первый раз, не знают еще, что такое передовая. Некоторые даже плохо представляют, что такое пехота.

Они демонстративно не снимают с петлиц эмблемы своих прежних родов войск – тут и золотистые танки, и перекрещенные пушки, и молоточки инженерных, и замысловатая красивая эмблема ВОСО, и даже крылышки летчиков. Да, летчиков! Разумно ли это? Никто не знает. Только понимают: нужна пехота, много пехоты, очень много пехоты.

Командир первой роты старший лейтенант Кравцов знает, что значит это багряное небо впереди. В первый раз шел он туда взводным, сейчас идет ротным, в третий раз, ежели останется живым, пойдет, может, и комбатом, но это не радует, – он знает, что там.

Сейчас он думает о своей Дуське… Нередко грозил он ей наганом: «Здесь семь. Ежели что, – две твоих, чтоб наверняка…»

Но Дуську, видать, не особо пугали наганные пули… И знал Кравцов: шепчутся и шушукаются за его спиной боевые подруги.

Скучно было Дуське. Детей у них не было, всех делов – прибрать в комнатке, целый день одна. Вставая в четыре утра, чтоб писать конспекты к занятиям, в шесть был уже Кравцов в роте, а возвращался только после отбоя, измотанный, – не до любови.

Вот и бегала она одна то в киношку, то на танцы, а там кто-нибудь из сверхсрочников-старшин, а то из рядовых, кто побойчее, заболтают, зажмут где в укромном местечке…

А Кравцов был неказист, ростом маловат, нос кнопкой. Не нашла себе Дуська лучше – вот и вышла. Подружки-то ее – «хетагуровки» – повыскакивали все замуж, не оставаться же ей в девках.

Да, такая была жизнь… Армию Кравцов любил, хоть и доставалось ему все с трудом. Пожалуй, лучше всего было, когда служил сверхсрочную старшиной. А на курсах комсостава было тяжко, четыре класса – не академия. Но расти хотелось, не век же с четырьмя треугольниками ходить.

В тридцать девятом перевели его в полковую школу. Не раз приходилось краснеть, когда начальник школы, просматривая его конспекты, жирно и стыдно большим синим карандашом подчеркивал грамматические ошибки и заставлял переписывать.

Пополнение в тот год пришло диковинное – почти все студенты, даже два инженера были в его взводе. Ребята очень грамотные, но в субординации не смыслящие, потому и гоготали при каждом его очередном ляпсусе. А их бывало немало. То на химподготовке окись углерода назовет не ЦЕО, а просто СО, как в книжке напечатано, да обзовет еще эту СО «секретным газом», получается который, когда бабка печь раньше времени закроет; то на занятиях по географии нашей Родины за тундрой пойдет у него «полундра»… Веселились на славу.

И стояло у него на занятиях это веселье, пока, вконец измученный, но просто, без командного металла в голосе, не сказал: «Ребята, что знаете сами не хуже меня, – скажите. Чтоб не болтал зря. Ведь академиев я не кончал». С тех пор стало тихо.

Зато мог он с закрытыми глазами разобрать и собрать затвор винтовки, стрелял только в «яблочко», а пятидесятиметровую штурмовую полосу проходил так, что взвод чуть ли не хлопал. Тут Кравцов был в своей стихии.

– Воткнул, а у ней и не засвербило! – кричал он кому-нибудь из курсантов, который мякло тыкал штыком чучело. – Чего, чего говоришь? Не получается? Шинель мешает? Плохому рубаке всегда что-то мешает…

Взвод хохотал.

Не пришлось ему побывать в прошлых боях в рукопашной, показал бы немцу русский штыковой удар. И орден – наверняка.