Геннадий Прашкевич - Теория прогресса Страница 10

– С руками как? – отрывисто спросил Лыков.

– Да я же говорю тебе, Илюша, – суетился толстячок, – Римас ключом работал. А они ворвались, решили, наверное, что он на них стучит, так и припечатали прикладом. И рация вдребезги, и пальцы не уцелели.

– Куда я теперь с такими руками? – выругался радист.

Вовка не видел лиц. Вовка слышал только голоса. Что ответит Лыков?

Но ответил не Лыков. Ответил все тот же толстячок. От окошка он так и не отошел.

– Может, тебе еще повезло, Римас. Может, будь пальцы в порядке, они бы тебя сейчас посадили за рацию.

– Я бы не сел! – грубо выругался радист.

– А я и не говорю, что ты бы сел. Посадили бы!

– Не меня! – Литовец Елинскас, похоже, не блистал вежливостью. Выругался ничуть не слабее боцмана Хоботило, но к этому на зимовке, наверное, давно привыкли, потому что Николай Иванович нисколько не обиделся на литовца, так и продолжал притопывать под окошечком:

– Ну, кто ее ждал? Кто ждал эту подлодку?

– Интересно… – ни к кому не обращаясь, но вслух пробормотал радист. – А дальше-то что? Ну, впихнули они нас в наш собственный склад, ну, прокантуемся мы тут, скажем, до утра. А утром что?

– Может, «Мирный» подойдет? – вопросительно ответил Николай Иванович. – Сам говорил: буксир на подходе. Ну а на нем, может, пушка.

– Нет на «Мирном» пушки, – негромко в темноту сказал Вовка. – Только спаренные пулеметы. На корме.

– Кто? Кто там? – диковато удивился Николай Иванович. – Пацан? Откуда пацан?

– С «Мирного», – еще тише ответил Вовка.

– С буксира? Как?

– Оставьте пацана! – приказал Лыков. Левая нога так и торчала перед Лыковым, как выстрел. – Не придет «Мирный». Мы боцмана похоронили на Угольном. Остался с буксира пацан, пес, да ящик с шоколадом.

– Неправда! – выдохнул Вовка. – Придет «Мирный»! Он сейчас от подлодки прячется!

– Горластый! – удивился радист. – Но ты, паря, голоси потише! Там за дверью – не повар! Там фашист стоит! Вернем хозяйство, тогда пожалуйста. А сейчас я за дисциплину!

– Да никого нет за дверью, – подал голос Лыков. – Я прислушивался. Не дураки они, чтобы торчать на морозе. Навесили замок и ушли в тепло. Это ты, Коля, придумал привезти замок на зимовку.

– Так от медведей же! – обиделся Николай Иванович.

И вдруг, совершенно не к месту, удивился, потянул голос:

– Надо же! Еще вчера остров был пуст, а сегодня – не протолкнешься!

– «Не протолкнешься»! – обозлился Лыков. – Расстрелять нас мало! «Не протолкнешься!» Придумал! Война к концу, вот мы рты и раззявили! А они, – кивнул Лыков в сторону двери, – они, как я понимаю, не торопятся. Сразу могли сжечь станцию, поставить нас к стенке, а то и в лодку загнать – повезем, дескать, русских в Германию – но не торопятся… не торопятся…

– Почему? – шепотом спросил Николай Иванович.

– Метеоплощадка-то наша цела? Цела! Приборы действуют? Действуют! Рация найдется? Найдется! Ну, чего неясного? Фашистам тоже нужна погода! Еще как нужна! Они ради нее гоняют в Арктику специальные самолеты, горючего не жалеют, пилотов не жалеют, а тут целый стационар! Давление? Пожалуйста! Температура? Пожалуйста! Сила, направление ветра? С какой угодно точностью! За такой подарок они нам руки целовать будут!

– Ага! – выругался Елинскас.

– Ну так вот! – объявил Лыков. – Сами потеряли станцию, сами ее и вернем.

– Как? – испугался, охнул Николай Иванович.

– Про Угольный забыли?

– А что Угольный?

– Там в палатке – рация резервная! Надо связаться с Карским штабом. Прилетит штурмовик, разбомбят эту сволочь!

– Так заодно и нас разбомбят!

– Заслужили!

Николай Иванович заметался под окошечком:

– Так ведь хватятся нас! Не сегодня, так завтра хватятся!

– Если и хватятся, – мрачно подсчитал радист, – то не сегодня и не завтра. Скажем так, через неделю. Осень ведь, Николай Иванович, осень! Решат, пурга нас накрыла. Мало ли что. Всякое бывало. Так что пусть неделю, но фрицы могут работать спокойно.

– А «Мирный»? – не соглашался, настаивал Николай Иванович. – Ладно, нас не хватятся. Но «Мирный» не иголка! Его точно будут искать!

– Тоже не сразу, – мрачно ответил радист. – Зона радиомолчания.

– Илья! – взмолился Николай Иванович. – Ты толком нам объясни! Что с «Мирным»? Откуда пацан?

– Я уже сказал – не ждите буксир! И к пацану не вяжитесь. Наш пацан.

Лыков помолчал и спросил через силу:

– Римас! Совинформбюро слушал?

– Под Яссами наши! – мрачно ответил радист. – Румыны сбросили своего Антонеску, объявили фрицам войну! Надо же! – скрипнул он зубами. – Война к концу, а мы на краю света в собственный склад попали!

Вовка ничего не понимал! Лиц не видно, темно. Мечутся голоса между бревенчатыми стенами. Дверь заперта. На двери снаружи замок. А они, полярники, теряют время на разговоры! Лыков же ясно сказал: бежать надо на Угольный! Бежать надо к палатке, где хранится самодельная рация.

Не выдержав, сполз с мешка, на ощупь исследовал дверь.

Хорошая оказалась дверь. Прочная. Обшита металлическими полосками. От холода на шляпках гвоздей иней выступил.

– Ну, судьбинушка! – услышал глухой голос радиста. – Я, братаны, совсем иначе мог устроить судьбинушку. Я хоть и литовец, а родился в Средней Азии. Есть там такая станция – Каган. А в Москву приехал поступать в училище. Рисовать любил – урюк там цветет, ишаки бегают. А Москва понравилась, вот только ночевать негде. Залез на Арбате в погребок, взял бутылку пива, думаю – растяну до утра. Не растянул, толкают: «Выметайся, голубчик!» Так и пробродил всю ночь по Москве. Дворники метут, весело. А в художественном училище привязался ко мне один старичок, чем-то я ему не понравился. Усадил за стол, говорит: «Вот вам натюрморт. Работайте!» А на столе кувшин, тряпье, какая-то мура, в общем. И гипсовая головка, женская. Вот головку эту я и так, и этак, а старичок всё недоволен. «Чего она у вас такая? Чего не радуется? Где улыбка?» Ну, я тогда был обидчивым, бросил все эти художества. Наткнулся на объявление: «Курсы радиотелеграфистов. Форма. Питание». Клюнул на форму и на питание. А не засуетись, значит, найди подход к тому старичку, смотришь, сидел бы сейчас не на Крайночном, а где-нибудь в теплом Кагане под цветущей черешней. В общем, не сложилась судьбинушка.

– Как это, не сложилась? – засуетился Николай Иванович. – Ты кому такое говоришь, Римас?

– А ты не понимаешь?

Вовка медленно закипал. Чувствовал, не простой идет разговор, а с каким-то тайным подтекстом, с непонятным значением. Двери надо высаживать, бежать на Угольный, а они про судьбинушку! Да еще Лыков не вовремя вздохнул: «Собачек жалко. Пулями посекли собачек!»

– Ты себя, Илья, пожалей! За ночь не замерзнем, конечно, тут у меня шкуры медвежьи, но утром-то! Подумать страшно!

– А ты не думай! – ответил за Лыкова радист. – Я вчера с Пашкой Пушкарёвым болтал. Ну, который сидит на Врангеле. Он мне стучит: жену, сынишку почти три года не видел! А я ему в ответ: скоро увидишь…

– С Врангеля? – Вовку как током ударило. – Вы разговаривали с Врангелем?

– С Пашкой Пушкарёвым разговаривал, – возразил радист. – Но точно, он с острова Врангеля. Тебе-то что?

– Отец это мой…

Радист даже привстал:

– Брешешь!

Но Лыков погладил Вовку по плечу:

– Садись поближе. Когда рядом живое – теплей. Я вот думал угостить тебя настоящими засахаренными лимонами, да не получилось. Уж извини. – Сказал в темноту: – Ты, Римас, не шебурши зазря. Дельный у нас пацан.

– А Пашка-то! – неизвестно чему обрадовался радист. – Ведь это он выручил нас на острове Белом. Сидело там нас пять человек, и все, как один, как в детском садике, чахли от фарингита. Першит в глотке, текут сопли, кашель извел. Как только домик ни обогревали! Даже лампу паяльную приспособили. Утром врубишь ее, газит, зато минут через десять хоть в трусах бегай! Тут-то и появился Пашка. С «Красина». Пузо вперед, щерится от удовольствия. Ну и, само собой, удивляется. Зачем, дескать, стране больные полярники, зачем ей паршивые задохлики? «Так не помогают, кхе-кхе, лекарства, – объясняем. – Все таблетки, кхе-кхе, погрызли, а толку, кхе-кхе, нет!» А Пашка: «Воду на чем греете?» – «На паяльной лампе!» – «А домик утром чем прогреваете?» – «Паяльной лампой!» – «Ну и дураки! – говорит. – Угар, он сильно воздействует на слизистую!» И приказывает: «Лампу на склад! Печку топить дровами! Лучше вилку рукавицей держать, чем бегать в маечке вокруг паяльной лампы!» Деловой у тебя отец, Вовка! С таким везде хорошо!

Вовка сжал зубы. Боялся – заплачет.

Лыков это почувствовал. В темноте, стараясь не потревожить вытянутую свою ногу, обнял, притянул Вовку к себе, негромко дохнул в ухо: «С нами тоже неплохо, братан!» Понятно, ничего другого сказать не мог.

– Бежать надо!

– Это опять ты? – удивился радист.

– Я, – ответил Вовка.

Радист помахал в темноте белыми полотенцами: