Михаил Гершензон - Робин Гуд Страница 11

«А работал на барщине по три дня в неделю?»

«И по три и по четыре работал, кроме Пасхальной недели и Троицыной, потому что таков обычай».

«А являлся ли на четыре осенних помочи для жатвы?»

«Со всей семьей приходил, благородный рив, – с тремя сыновьями и двумя дочерьми, только жена оставалась дома».

«А вспахал и взборонил ты три роды земли по повинности, называемой аверерт?»

«И не три, не четыре, а шесть род я вспахал по повинности, называемой аверерт».

«А сделал ли ты для господина лодку к ярмарке святого Кесберта?»

«Сделал, благородный рив. К весенней ярмарке я сделал пол-лодки вместе с Вильямом Кривым, а к осенней – пол-лодки вместе с Джоном Бедиком».

«Хорошо, – сказал благородный рив. – Ты говоришь правду, потому что так записано у меня в свитке с печатью зеленого воска. Но мне стало известно, виллан, что ты совершил грех против своего господина. Молол ли ты свой ячмень на мельнице, принадлежащей благородному сэру Стефену?»

«Нет, – ответил крестьянин. – Я молол свой ячмень дома, на ручной мельнице, и ничего не заплатил за помол сэру Стефену, потому что мельницу эту я вырубил из камня своими руками».

«Как же ты думаешь, что будет с тобой за этот грех?»

«А будет со мной, благородный рив, то же, что ждет меня за второй мой великий грех».

«А какой же второй твой грех?» – спросил доброго виллана рив и опять развернул свой свиток.

«А второй мой грех – я убил благородного рива!»

Так воскликнул добрый виллан и ударил рива ножом.

И злой рив лежал на дороге убитый, и никто не стал хоронить его, и свиньи сглодали свиток с печатью зеленого воска и правую руку благородного рива…

Вот какую песню спел глимен в День святого Михаила, в веселый праздник Майклмас, и добрые вилланы дважды повторили припев, потому что им понравилась смелая песня.

– Хорошая песня, хорошая песня, – сказал крестьянин с рыжими волосами, которого звали Вилль Белоручка.

И он опять повторил припев:Вилланскую подать,Погайдовый сборПлатите, вилланы,И весь разговор!Налог на дорогу,На дом и на дворПлатите, вилланы,И весь разговор!

И долго молчали пахари у колодца в Сайлсе, а в небе уже показалась первая звездочка.

– Кто же из вас придет на помощь доброму виллану, который убил благородного рива? – спросил глимен, которого звали Робин Гудом.

Но все молчали, потупив глаза. Тогда стрелок, не говоря ни слова, отвязал медведя от колодезного столба. Он вытащил из-за пояса сыромятную плеть и вытянул медведя по морде. Зверь с удивлением посмотрел на своего хозяина. Черная пасть его приоткрылась, обнажив пожелтевшие пеньки зубов. И в тишине, как далекий гром, прокатилось грозное рычанье.

– Смотрите, – сказал Робин Гуд, – у зверя кольцо в носу и зубы сгнили. Но он рычит под плетью. А вы…

Он обвел собравшихся пристальным взглядом. Злая усмешка скользнула по его лицу.

– Кто же из вас придет на помощь человеку, который посмел поднять руку на благородного рива?

– Мы все готовы, – тихо ответил крестьянин с рыжими волосами, которого звали Вилль Белоручка. И лицо его было рыжим – столько было на нем веснушек.

– Да, мы готовы, глимен!

Так ответили вилланы, старые и молодые.

Робин Гуд оперся на медведя, обхватив руками его мохнатую шею. Он смотрел в ту сторону, где дорога, взбегая на холм, поворачивала к Вордену. В тусклом вечернем свете видна была темная толпа, спускавшаяся с пригорка вдали. Красные огни факелов мерцали сквозь ветви придорожных ракит.

– Слушайте, – сказал стрелок, высоко подняв руку, – в Вордене зарычали медведи.

Теперь слышны уже были и голоса. Издалека толпа казалась маленькой, но она запрудила всю улицу, докатившись до Сайлса. Рябой, широкоплечий, приземистый крестьянин шел впереди, окруженный вилами, ножевыми клинками, насаженными на палки, и факелами. На длинной прыгающей жерди он нес срубленную голову старосты.

– Скателок, это ты?! – крикнул Вилль Белоручка, вглядываясь в лицо вожака.

Со страхом и радостью смотрели все на окровавленную голову рива, освещенную шатким пламенем факелов. Над ревом и гулом толпы висели возгласы:

– К манору! К манору! Жечь писцовые книги!

Медведь зарычал и прижался к Робин Гуду. Вилланы из Вордена смешались с вилланами из Сайлса.

– Мы идем к сэру Стефену жечь писцовые книги, – сказал рябой Скателок.

– В этих книгах и наше горе! – сказал Билль Белоручка.

А вожак из Вордена продолжал:

– Добрые вилланы! Вам знакома эта голова. В Вордене некому больше гнать нас на барщину и некому собирать оброк. Мы сожгли мельницу, где вы оставляли сэру Стефену треть от каждого чельдрона зерна. Мы разбили большие жернова. Покажите, что осталось от господской мельницы, люди!

Осколки гранита пошли по рукам.

– Мы сожжем все грамоты, где записана наша горькая доля! Все податные списки, все свитки зеленого воска, каждый лоскут телячьей кожи, какой найдется в маноре! К манору, к манору!

Робин Гуд с тревогой вглядывался в толпу. Он не мог отыскать ни Вилля Белоручки, ни других сельчан, которые только что повторяли припев его песни. Когда вилланы из Вордена двинулись вперед, он помедлил один у колодца, дивясь, почему так дружно исчезли жители Сайлса.

– Так-то, старик, – грустно сказал он, вороша густую шерсть на загривке медведя. – Видно, зря я старался: слишком много рабов в веселой Англии, слишком мало людей.

В это время сразу из всех переулков хлынул народ. Темноту разорвали редкие факелы. Горящая смола осветила топоры и косы, мечи, вилы, дубины, босые ноги и сотни сверкающих глаз.

– К манору! К манору! Жечь писцовые книги!

Вилль Белоручка бежал впереди с косарем, каким вырубают кустарник в канавах.

– Ну, мое оружие при мне, – усмехнулся Робин Гуд, вскидывая лютню к груди и поправляя лук за плечом. – Идем, старина.

Звона струн не было слышно в шуме. Но голос глимена перекрыл все голоса:

Служили мы верноДо этих пор.В руках у вилланаБлестит топор.Нынче начнетсяДругой разговор.Крепко построенГосподский манор,Но меч у вилланаОстер, остер!До неба встанетЖаркий костер.Пахари, дружно!Сильней напор!Нынче веселыйНачнется спор.

Медведь бежал вперевалку, осторожно выбрасывая вперед лапы, чтобы их не отдавили в толпе.

Глава девятая

О шумном обеде в доме шерифа ноттингемского

Есть у меня и для хлеба мешок,Чтоб корки просить у порога,Для соли мешок, для зерна, для вина,А последний – для звонкого рога.

За отдельным столом, на возвышении, сидел шериф ноттингемский Ральф Мурдах со своей женой. Пониже, за большим столом, сидели рыцари, старшие начальники городской стражи, любимые слуги шерифа и торговый люд Ноттингема.

Прислужники внесли глиняные миски с водой, и гости ополоснули руки.

Священник прочел молитву, и трапеза началась.

Повара на огромном деревянном блюде принесли зажаренного целиком барана. Шериф первый вытащил из-за пояса нож, навострил его о сапог и отрезал по куску себе и жене.

Блюдо с бараном обошло большой стол; под конец круга на нем осталось только несколько голых костей. Перед каждым из гостей на широком ломте хлеба дымилось душистое, щедро приправленное пряностями мясо. Вино широкой струей потекло в серебряные кубки.

Гости, подлизывая сало, стекавшее по рукам, слушали песню заезжего менестреля. Менестрель прибыл из германского города Вормса, где сидел заточенный в темницу король Англии Ричард.

– Я спою вам песню, сложенную королем, – сказал менестрель.

Он прижал подбородком к плечу свою скрипку и запел. Дробный дождь барабанил по пергаменту, которым затянуты были окна, заглушая голос певца и плач скрипки. Три-четыре пса вертелись под столами, то и дело подымая грызню из-за лакомой кости, а у порога распахнутой настежь двери толпились полуголые, измокшие нищие, оспаривая добычу у собак.

Рейнольд Гринлиф отведал и баранины, и голубей, и кур, и каплунов.

Менестрель пел на провансальском наречии, непонятном для шотландца. Сперва стрелка позабавила тонкая фигура менестреля, шелковый кафтан и визгливый женский голос. Потом ему наскучило слушать, он откинулся на спинку скамьи и обхватил руками колени.

«Пищит, как девчонка! То ли дело песни отца Тука!» – подумал Рейнольд Гринлиф.

Дружный раскат грома заглушил на мгновение голос менестреля.

«А славно они сейчас проводят время в Бернисдэльских пещерах. Небось изловили какого-нибудь монаха и считают его казну…»

Он протянул руку, взял с блюда жирную жареную утку и, широко размахнувшись, кинул нищим за дверь. Вокруг неожиданной добычи началась драка. Но в это время подковы процокали по камням, и всадник, подмяв одного из них, круто осадил коня у самого порога.