Константин Уткин - Хозяин жизни – Этанол Страница 14

Выжил, дружище, справился с болезнью и живет себе дальше.

Кажется, Филя повез на какую-то квартиру – из тумана годов вспоминается печатная машинка на тумбочке возле дивана, листочки стихов, пепельница, полная окурков, какая-то пьяная девица, замучившая нас сначала заунывными песнями, а потом – не менее занудным разговорами с бросившим ее молодым человеком.

Филя уединился с глазастой белобрысой девицей в комнату и не выходил уже оттуда – кому надо было, заходили туда сами. И деликатно выходили, когда девица требовала от Фили продолжения любовных игрищ.

Так что Жура выжил – но эта вот присказка – «Умру я скоро» осталась у него на долгие годы. Народ смотрел на меня с ужасом, когда в ответ я хлопал его по плечу и говорил что-то вроде «Давай-давай, все обещаешь да обещаешь…»…

Мне очень нравилась его семья – Света, Димка, мать. Жили они очень дружно и сплоченно – пока не умер отец. Мне кажется, что он просто не захотел оставаться в изменившимся мире. Жура был со мной согласен. И вместе с отцом исчезла и семейная сплоченность. Мать уехала на дачу, благо дом в Заветах Ильича зимний, а два брата и сестра остались в трехкомнатной квартире.

Я туда наезжал, как торнадо – шумел, смеялся, заигрывал с Светкой, доставал и холодильника еду, не обращая внимания на то, кому она принадлежит, приводил с собой гостей, командовал. И мне было все равно, что закусываю я вместе с Димой колбасой его сестры, взятой с его полки. Почему-то мне это все сходило с рук…. Дима рассказывал о своих делах, Светка о своих, Серега про свои проблемы.

Правда, на даче я был нежелательным гостем – Журина мама, очень милая и заботливая женщина, вздыхала. «Ты, Костя, конечно, приезжай, но вот только зачем ты с собой столько водки привозишь?» В то время я и помыслить не мог, как можно проводить время без Хозяина.

Я привел Серегу в театр «Гистрион» – была такая любительская студия в подвале пятиэтажки возле метро Университет. И вдруг оказалось, что в нем скрывается несомненный актерский дар – он не терял дара речи под внимательными глазами в темном зрительном зале и в любую роль привносил что-то свое, необычное. Хотя манеру поведения, конечно, не изменил – все такой же сутуловатый, молчаливый, с черными прямыми, блестящими, как вороново крыло, волосами и неподвижным пристальным взглядом.

Именно там, в театре, Жура познакомился со своей женой. Я был свидетелем на свадьбе и помню, в какую ярость пришел Серега, когда ради шуточного выкупа невесту увели из-под венца. Мне пришлось, наплевав на все традиции и используя широту русского языка не полную катушку, возвращать украденную обратно.

Брак оказался несчастливым. Я не помню имени Журиной жены – ну вот такие вот особенности памяти – зато отлично помню, как щуплый Серега дрался на кухне с ее не менее щуплым, волосатым, хиппового вида парнем. Настя – все-таки, по-моему, ее звали так, но не уверен – никак не могла решить, чью сторону принять, но все-таки выгнала нас.

Я как-то завалился к ней в гости – когда, пьяный, испытывал настоятельную потребность в общении. Рассчитывал найти Серегу, но все тот же волосатик, не пуская меня даже на порог, невежливо объяснил, что Журы в квартире нет, Насти тоже нет и мне, мудаку, делать в его жилище тем более нечего. Но от пьяного Уткина отвязаться не так-то просто – когда трезвон, поднятый мной, грозил поставить на уши всех соседей, в темном коридоре вдруг образовалась отсутствующая Настя. За то время, что я ее не видел, она как-то похудела и изменила цвет волос, из соломенной превратившись в обыкновенную брюнетку.

Впустила она меня, очевидно, только чтобы насолить своему братцу. Я, сидя в ее комнате – которая, в принципе, служила жильем и моему другу – глотал в гордом одиночестве водку и безуспешно пытался завязать хоть какой-то разговор. Настя же, с грустно-отсутствующим видом акварелью рисовала разноцветных мышат с черными лапками…

Помню, что на свадьбе Журы его сестра выбирала места потемнее и поукромнее – и целовалась со своим парнем, и никак не могла остановиться. Он поженились, но и на ее судьбу тоже ложиться черная тень Хозяина.

По причине, неведомой мне – а я, чтобы не бередить рану, не расспрашивал – во младенчестве умер их ребенок. И Светкин муж, набирая скорость, пошел под откос.

Сначала он был вполне приятен во хмелю – высокий и обаятельный, с приятным лицом, которое портили только слишком хищно вырезанные ноздри – без агрессии поддерживал беседу и шутил. Пил я с ним только одни раз – тогда сам процесс пития был забавен. Дело в том, что мы вынуждены были принимать на грудь единственный доступный в тот день напиток с бодрым названием «Шанс» А варианты и попытки угадать, что за шанс такой нам любезно предоставляет государство, были, сами понимаете, бесконечными.

Доброта претит Хозяину. Если человек после первой рюмки – само благодушие и всепрощение, то в дальнейшем он становиться неуправляемым и непредсказуемым зверем.

Светкин муж устраивал дебоши, потом приползал в слезах раскаянья, едва ли не животом по грязи – и она, по классическому сценарию русских женщин, его прощала. Такое положение дел могло длиться годами, но кончилось именно тем, что и должно было кончиться. Сотрясением мозга и больницей… Я узнал об этом задним числом, когда Света давно уже выписалась и выздоровела – и только это спасло ее бывшего от серьезных увечий. Хотя не знаю, что произойдет, если я его вдруг случайно встречу…

Но – моего друга Журу убивает не Хозяин – хотя он свою руку тоже приложил. Журик всегда был заядлым курильщиком. Может, от какой-то глубинной неуверенности в себе, может, для того, чтобы хоть чем-то себя занять во время своего постоянного молчания, курил он всегда очень много.

Но не так, как последнее время. Он приехал ко мне на дачу – и я, видевший его множество раз и в самых разных видах и состояниях, был неприятно поражен.

Дряблая, серая обвисшая кожа, до смешного тонкая шейка под широкими скулами, морщинистый лоб, мешки под глазами…

Он стал более общительным и после третьей банки пива даже принял участие в общем разговоре.

В день у него уходит примерно три пачки, в лучшее, спокойное время – две. Он прикуривает от одной сигареты другую, постоянно покашливая, он уже не может спать, без того, чтобы не встать и сделать пару-тройку спасительных затяжек. Я пробовал уговорить его бросить… что он мне ответил, и так ясно, можно не продолжать.

Конечно, каждый убивает себя так, как ему больше нравиться. Один превращается в животное, лишь лохмотьями и одутловатым лицом оставаясь похожим на человека. Другой всю жизнь, упорно и целенаправленно дышит удушливым смрадом, находя в этом какое-то мрачное, самоубийственное наслаждение.

Филя Буксин. Первый, самый первый, открывший список жертв Хозяина среди моих друзей и близких.

В кружке – да, в том самом кружке – он занимался энтомологией. В карманах его ободранной блестящей дубленки всегда лежали какие-то коробочки с личинками и жуками, которых он находил, отковыривая ножом куски коры с мертвых деревьев. Он говорил слегка в нос, который у него был с легкой горбинкой, был обаятельным, глазастым, с длинными чуткими пальцами. Его дневники отличались забавными рисунками – смешные человечки повторяли наши дневные приключения.

Потом он ушел в армию и вернулся совсем другим. Молчаливым и, чувствовалось, озлобленным.

Именно с ним я едва не подрался из-за девчонки, той самой Галки, блондинки с черными, как смородина, глазами. Помню, что она снисходительно принимала мои неуклюжие ухаживания – но зато к Филе подсела сразу. Уселась на пол, возле его колен, и закрыла глаза, подставляя легкой ласке его пальцев щеки, скулы и кайму губ.

Я уже был пьян и, увидев такую вольность, пришел в ярость. Драки не получилось, я тогда был чересчур интеллигентен, и вылился мой неправедный гнев в беготню по заснеженному лесу, кувырканью по каким-то заваленным буреломом оврагам… я был в одном свитере, джинсах и кирзовых сапогах. Окоченел так, что не чувствовал ни рук, ни ног, и когда протрезвевший и уставший ввалился на базу, меня встретил, протягивая дымящуюся кружку с чаем, Филя. Галка, как и всегда, была весела и задорна.

Потом наши с Филей пути разошлись – я слышал, что он все больше пьет, но не обращал на это внимания. Кто из нашей компании не пил? Слышал, что женился, и вроде бы даже завел ребенка – но, как и у большинства из нас, что-то у него там не ладиться.

И вдруг встретил Филю на Птичьем рынке – на старом еще, находящемся на Таганке. Филя нес банку и с рыбками и парую люминисцентных ламп. Я тоже куда-то торопился, и обменялись мы только парой фраз – а на мое предложение выпить Филя испуганно замотал головой. Все, не пью, в завязке, ребенка растить надо…

Довольно скоро я узнал, что Фили не стало.

Боря Пьянков – жизнерадостный, говорливый рыжий толстяк с будто бы специально подобранной фамилией. Познакомились мы все в том же Ботаническом саду и, помню, что первое время он меня страшно раздражал. Его чуть шепелявый язык был подвешен как надо – и иной раз он меня доводил едва ли не до слез, мне приходилось прилагать титанические усилия, чтобы вести себя, мягко говоря, достойно.