Константин Уткин - Хозяин жизни – Этанол Страница 16

Я тоже был сторожем и после работы раз в три дня оставался на ночь – и в сумме получал зарплату, равную зарплате шефа. Спать в лаборатории было не страшно, но жутковато – недавно построенный корпус проседал, и в ночной тишине постоянно раздавались какие-то необъяснимые щелчки, потрескивания и похрустывания.

В то веселое время нам просто так не пилось – и хотя отлучаться с поста нам строго настрого запрещалось, после первой бутылки, которую мы, как порядочные алкоголики, выпивали строго вдвоем, мы отправлялись на приключения.

Это были тяжелые для Хозяина времена – но верным слугам проблемы не страшны. Отец, который не мог достать нормального алкоголя, пил исключительно одеколон – и в результате у него зарубцевалась язва. Мы не были столь брутальны, и вполне бы могли жить нормальной, трезвой человеческой жизнью – но Боря проповедовал культ пьянства.

Не удивительно, что любимым его писателем бы Эрих Мария Ремарк – хотя, в отличие от писателя, мы не были покорежены страшными войнами. Но одурманиваться нам хотелось не меньше…

Забавно, но мы всегда умудрялись находить способы убить мозг – поскольку эйфория, создаваемая Хозяином, по сути всего лишь продолжительное кислородное голодание…

Причем ситуации бывали просто анекдотические. Помню, пошли в магазин Балатон – Катя, Боря, я. В зале змеились очереди к кассам – но не было видно ни единой бутылки. Я воспрял духом – в этот день друзья раскрутили меня на выпивку, а денег мне, скажу честно, было жалко. Я, чувствуя тихую радость – сэкономленные рубли грели мне душу – осмотрел зал и сказал.

– Ребята, не надо считать меня жмотом. Что там водка! Я бы коньяка купил две бутылки, если бы он здесь продавался…

Боря и Катя почувствовали ехидство в моем голосе, но крыть было нечем – действительно, во всем магазине не было ни грамма спиртосодержащих напитков. Мы уже пошли к выходу, но в этот момент народ всколыхнулся, а на лицах моих друзей появилось неописуемое выражение… моя же рожа просто вытянулась и позеленела, как огурец – в зал ввезли тележку, полную позвякивающими бутылками коньяка. Потом еще одну и еще…

Другой раз мы потратили несколько часов, чтобы найти магазин, в котором можно было отоварить наши талоны на водку. Поскольку мы работали возле Университета, то и район поисков был соответствующий, но в итоге мы нашли какой-то универмаг, в котором от конца в конец шевелилась, дышала, зорко следила за соседями жирная очередь. Изнемогающие от жажды люди позвякивают пустыми бутылками – в те благословенные времена полулитровую емкость отравы можно было получить только в обмен на емкость пустую.

Выстояли – несколько часов, обменяли, купили. Пришли в лабораторию, но пили почему-то – не помню уж, почему – не в наших помещениях, а других комнатах. Там хозяйничала женщина, бывшая последовательницей печально знаменитого Лысенко. ОТ него, недоброй памяти ученого, в комнате росли лично им посаженные растения – одно из них, оказавшееся крайне живучим, до сих пор процветает в моем отсеке. Конечно, это какой-нибудь стотысячный отросток того плюща, что посадил сам Лысенко, но все же…

Кстати, есть аура или нет – никем пока не доказано, не опровергнуто, впрочем, тоже. Но во всех зданиях университета, который, как известно, строили зэки, я испытывал приступы необъяснимой печали, которые накатывали, как волны.

Для справки – лагерь, в котором жили заключенные, находился на территории нынешнего ботанического сада. Домик начальника отвели мне под раздевалку. Там мы тоже частенько пили – и не только чай.

Так вот. Странно смотрелась мебель и настольные лампы сороковых – пятидесятых годов в здании, пахнущем еще не просохшей штукатуркой. Хотя было даже уютно – мы разложили какую-то собранную для Бориного ночного бдения снедь, включили лампу, которая вполне могла слепить какого-нибудь обезумевшего от перелома судьбы профессора, и приступили.

Одну бутылку мы усидели довольно быстро. Разговаривали, как положено, обо всем и ни о чем, блестя глазами и вытирая проступивший пот, закуску использовали не как еду, а именно как закуску – то есть чтобы перебить мерзкое послевкусие.

Когда первая емкость была благополучно усижена, наступила очередь второй. Мне тогда в голову не приходило, что одной бутылки на двоих вполне достаточно, и для того, чтобы организм успел справиться с последствиями отравления, нужно остановиться. Я считал в те времена, да и долгие годы потом, что пить нужно столько, сколько есть в наличии. И прекращать застолье, если из бутылки можно выцедить хоть одну каплю – непростительный грех.

Вот мы уже открыли вторую – я ее, благоухающую ароматом растительного яда этилена, ставлю на стол. Ставлю аккуратно, бережно и можно даже сказать – нежно. Но как только дно коснулось стола – я даже руку с горлышка не успел снять – оно разлетелось на осколки, и зловонное содержимое мигом обрушилось на стол.

Мы так и замерли с открытыми ртами – таинственный дефект в стекле лишил нас продолжения банкета и возможности мучиться и умирать с утра…

Не стоит думать, что в самом начале Хозяин всегда добр к своим рабам, рюмками вливая в них лишь кратковременное веселье и удаль. Нет, и тогда уже поднимала свою змеиную голову злоба.

То Боря, озверев непонятно отчего, начинает крушить кулаком стальной корпус профессионального стационарного фотоувеличителя – так что весящая за сотню килограмм дура сдалась и покривилась.

Катя потом долго стояла в раздумьях возле своего рабочего места – то ли это правда и увеличитель неведомо отчего перекосило, согнув стальную трубу крепления, или это последствия бурной ночи и обман зрения?

То мне не понравятся Борины манеры – кажется, он меня не очень вежливо отодвинул в сторону – и я ему вежливо засвечу по наглой рыжей морде. Он ответит, я спланирую в другой угол, встану и брошусь в бой. Помниться, я действовал как кулаками, так и коленями, компенсируя недостаток веса и опыта, и, решив дать Боре пинка, умудрился попасть по его достоинству. А в этом же помещении, за глухими темными шторами, тихо разбирались с тайнами клетки солидные ученые. Они, как истинные интеллигенты, не обращали внимания на рычанье и мат…

Боря озверел от удара по яйцам. От его ответа я кубарем улетел за занавес, ударился головой об микроскоп, встал, поправил рубашку, извинился и вышел. Потом в той же последовательности еще три раза…

Ученый, помниться, почти не отрывался от окуляров, только на мои извинения отвечал – да ничего, бывает. Потом, когда мы протрезвели и все утряслось, он пояснил. «Надо было вступиться, но в таких ситуациях непонятно, кому помогать…»

Напротив, в старом здании с круглыми, как иллюминаторы окнами под крышей, находилась метеостанция. Там работал метеоролог Шурик – суетливый человечек в очках, длинных волосах и лысине. Он был каким-то образом связан с миром кино, приглашал на съемки и просто на киностудию – посмотреть. Убеждал, жонглируя солидными именами, что он там свой человек и все его знают…

Да, действительно, знают.

В фильме «Обыкновенное чудо» есть замечательный статист – тот, которому Леонов выливает на лысину кофе, тот, кого министр-администратор Миронов подтаскивает за шкирку и ставит перед разгневанным королем, кого потом откидывают пятерней за лицо…

Роль у него такая – в самый неподходящий момент вылезать и смотреть с тупым и испуганным лицом. Ну вот и Шурика знали примерно так же. «А, Шурик, привет. Отойди, не мешайся…»

Общаться с ним было забавно – к тому же мы были молоды и зубасты. К тому же в те года началась моя эпопея с Литературным институтом, три моих армейских рассказа прошли творческий конкурс – чем я очень гордился. Сын шефа, которого мы совсем не изобретательно звали «шефенок», даже дал мне прочитать свои рассказы. Они были отпечатаны на принтере – на заре компьютерной истории это было солидно – и представляли собой листки непроходимой и совершенно бездарной пошлости. Мне запомнилась фраза «Волк закричал нечеловеческим голосом». Не исключено, что даже ее он украл – поскольку потом где только я не встречал этот перл. Хотя, может быть, шефенок является настоящим ее настоящим автором – тогда, и я снимаю шляпу, его творчество стало очень популярным…

Так вот мы частенько сидели с Шуриком – я, начинающий писатель, Боря, считающий себя технической интеллигенцией, но тоже на досуге марающий бумагу, и суетливый мужичок из мира кино.

Справедливости ради надо сказать, что Шурик был хороший метеоролог и рассказы его про скрытые механизмы, обрушивающие на континенты то дождь, то снег, то зной – конечно, в иной последовательности – были увлекательны.

Как и положено, пили мы до упора – я порой с трудом поднимался с тяжелых кожаных кресел, доползал до нашего корпуса – благо двери были буквально напротив и выключался до утренней тошноты. Шурик же должен был каждый час снимать показания с каких-то метеорологических приборов, но, доказывая, что мастерство не пропьешь, он делал это в любом состоянии.