Николай Гарин-Михайловский - Несколько лет в деревне Страница 17

– Очень приятно. Рад служить, чем могу. Я тоже о вас слышал. Слышал и о ваших новинках и о том, что наши горчичники вам подстроили.

И когда я не сразу понял, он добродушно подмигнул и сказал, улыбаясь:

– Насчёт продажи-то вашего хлеба…

Он делал сильное ударение на о.

– А-а! слыхали?

– Как же, слышал. Одно слово – горчичники. Мне-то они сколько крови испортили! А теперь уж я им портить стану, – дай срок. Что ж, однако, мы тут стоим? В горницу милости просим, закусить чем Бог послал, чайку напьёмся.

Он повёл меня через двор к флигелю.

– Что это у вас за столбики? – спросил я.

– Это мой телеграф, – рассмеялся Юшков. – Всякий народ живёт, строго надо быть. Вот, как ночь придёт, я свой механизм от столбика к столбику и проведу. Чуть кто тронул, а у меня уж звон в комнате.

– Осторожный же вы.

– По нынешним временам нельзя.

В это время на двор въехала телега с хлебом.

– Ты что? – крикнул Юшков мужику.

– Хлеб надо? – спросил тот.

– Рожь?

– Знамо, рожь.

Юшков подошёл к возу.

– Покажи.

Крестьянин нехотя стал разворачивать полог.

Юшков быстро запустил руку в воз и вынул из глубины горсть ржи.

– Сыровата, – сказал он, осматривая зерно и пробуя его в зубах.

– По нынешним временам суше не будет, – уверенно ответил мужик.

– Ну, ладно, – подожди здесь, пойду свешу.

Юшков и я пошли. Когда мы входили в комнату, крестьянин решил следовать за нами и не спеша, уверенною походкой направился к калитке.

Я заметил, что Юшков замедлил шаги, стал рассеянно отвечать на мои вопросы и внимательно, но незаметно начал следить за мужиком. Я скоро понял, в чём дело. Чуть только крестьянин отворил калитку, как громадная цепная собака с страшным лаем, выскочив из конурки, которую я не заметил при входе, набросилась на мужика.

– Ай-ай-ай! – закричал благим матом крестьянин, мгновенно отскакивая за калитку.

– А я тебе что ж сказал: чтоб ты подождал? – с невинною миною спросил Юшков. – Так, ведь, шутя и без носу останешься.

– А хай ей, проклятой, чтоб она подохла! – выругался в утешение себе крестьянин, направляясь к возу.

– Другой раз не пойдёшь самовольно, – говорил Юшков, всходя на крыльцо, – и другим закажешь.

Комнаты в квартире Юшкова были низенькие, но чистые; воздух спёртый; пахло лампадным маслом.

– Милости просим, – указал он на приёмную. Эта комната аркой делилась на две: в одной стояла в чехлах гостиная мебель, в другой помещалась столовая. Гостиная мебель была на европейский манер.

– Прошу садиться, – говорил Юшков, – а я пока распоряжусь едой.

Когда Юшков возвратился, он прежде всего вынул из буфета прибор для определения веса хлеба и внимательно взвесил принесённый с собой образец ржи. Потом, взяв карандаш и бумажку, он сделал какой-то расчёт, позвал человека и сказал:

– Иди к тому мужику и скажи, что в городе ему за хлеб дадут 52 коп. Извоз до города 8 к., остаётся 44 коп. Если хочет за 46 ссыпать, пусть ссыпет, нет – пусть уезжает. Больше ничего не прибавлю; 2 коп. против города прибавлю за чистоту.

Человек ушёл, а Юшков наблюдал в окно. Вот посланный подошёл к крестьянину, что-то сказал ему, крестьянин сердито махнул рукой, подошёл к лошади и за повод повёл её за ворота.

– Скатертью дорога, – сказал Юшков, отходя от окна. – Вы думаете, он уедет? Ничуть не бывало! Выедет за ворота и будет ждать, не пошлют ли за ним. Хитрый народ! Он лучше меня знает городскую цену и знает, что я ему правду оказал. Постоит и отдаст. Всё ж таки я доволен. Лет шесть тому назад, как я поселился здесь, они возили мне такой хлеб, что хоть свиньям его бросай, а потихоньку я приучил их очищать хлеб. Вот посмотрите, – такого хлеба в город не повезут.

Хлеб, действительно, был чистый. На мой вопрос, как он додумался до сплава по Соку, Юшков сказал:

– Нужда додумалась. Доняли меня городские горчичники. Дай-кось, думаю, съезжу в Рыбинск. Повёз небольшую партию, узнал дорогу, – ну, и начал возить. А тут и насчёт Соку надумался. Поговорил с тем, другим, с пароходчиками разговорился, – тары да бары – сел в лодку, да и поехал до самого устья. Только одна мельница и мешала. Снял я её в аренду за 1.000 руб. в год, разобрал плотину с подпиской собрать её, как отдержу срок, и провёл пароход. После этого нанял две барки и стал скупать хлеб. В банке кредит мне открыли, – вот одну барку нынче и сплавил; хотел другую, да не хватило хлеба, – народ ещё мало знает кругом. Нынче надеюсь две барки.

– И выгодно?

– Когда не выгодно: против городских-то горчичников на 6 коп. дешевле. Цена за провоз до Рыбинска та же, что из города, что отсюда – 6¾ коп. с пуда со страховкой, со всем уже.

– Это, значит, от меня, – сказал я, – выйдет вот что: к вам 7 коп., да до Рыбинска 6¾, итого 13¾ коп., теперь же я только до города плачу 15 коп., а на 1.200 вёрст дальше буду платить на копейку с ¼ дешевле – ловко!

– Ну, а если бы я предложил себя к вам в компанию по доставке хлеба в Рыбинск? – спросил я Юшкова, когда мы сидели за чайным столом.

– Что же? С моим удовольствием. Вам как угодно – на комиссию мне хлеб дать или самим отправлять? Если на комиссию, я возьму с вас 3 коп. с пуда. Если хотите участвовать во всех расходах и быть самим отправителем, я возьму с вас Ґ коп.

В мои планы входило быть участником, что я и объяснил Юшкову.

– Я желал бы, – сказал я, – сделать опыт. Если бы он удался, то, может быть, удалось бы вместе с вами организовать большое дело. Мы бы брали хлеб на комиссию и покупали бы его. Если бы дело пошло, мы могли бы устроить что-нибудь в роде американских элеваторов, выдавая под хлеб ссуды, а после продажи додавали бы остальное, удержав себе комиссионный процент.

Я рассказал ему в общих чертах устройство элеваторов в Америке.

Он внимательно слушал и высказал большое сочувствие моей идее.

– Я вот и не знал, как в Америке ведётся это дело, а и у меня устроено так же, как у них. Например, хоть очистка хлеба. Вы думаете, я как купил хлеб, так и везу его? Нет. У меня каждый хлеб доводится до натуры. А что ж эти горчичники? Хороший хлеб – вали, плохой – туда же, сухой, сырой всё в одно место. Этакую кашу свалит – он у него и подопреет, и слежится. Ему что? Лишь бы гривенник на пуд сорвать, а там хоть трава не расти. Этакое животное – и в голову себе не берёт, что он подрыв всему нашему делу за границей делает. Я считаю, что с нашим хлебом заминка за границей только от нашей халатности идёт.

– Совершенно верно, – сказал я. – Вы знаете, например, факт, что в Щецине существует масса элеваторов, которые делают то, что вы делаете, т. е. русский хлеб сортуют, отбросы продают по той цене, по какой хлеб у нас покупают, а очищенный хлеб вдвое дороже.

– Ну, вот, – подхватил Юшков. – А провоз этого отброса через всю Россию – тут опять накостим на четверть на худой конец 50 к., а то, что этим цена на хлеб совсем другая выходит – это чего стоит?

– Я следил, например, за газетами, – продолжал я. – В прошлом году, когда у нас пшеница продавалась по 70 коп., в Лондоне в то же время цена на неё была 2 рубля. Вот и считайте, что мы платили за нашу халатность. А вот в Америке этого не может быть. Я сдал свой хлеб в элеватор, получил квитанцию, номер моего хлеба инспекция обозначила – и весь мой хлеб в кармане. Когда захотел, где захотел – продал. Тяжёлый, громоздкий продукт превращается в товар не тяжелее той бумажки, на которой написано его количество – те же деньги.

Долго ещё мы разговаривали с Юшковым и порешили на том, что он мне уступает в барже место на 30 т. пудов, которые я в течение зимы должен буду свезти к нему в кулях и сложить в бунты. Хлеб должен быть очищенный и по возможности доведён до натурального веса. Он показал мне тот способ, каким он очищал свой хлеб, с тем, чтобы и я у себя на мельнице завёл такие же приспособления.

– На этой очистке не только убытка нет, но чистая польза будет. С пуда слетит у вас фунта 2 отбросу, т. е. на прокорм вашего скота у вас получится 1.500 п. прекрасного корма, да за пуд получите вы копейки 4 дороже, а два фунта стоят 2 коп.; таким образом, 2 копейки останется, – на 30 тыс. пудов это 600 рублей.

Моего хлеба у меня оставалось тысяч 10 пудов, остальные 20 тыс. я решил скупить у окрестных крестьян.

Вследствие этого, в виду предстоящего дела, денег мне нужно было около 20 тыс. рублей, которые я и решил взять в общественном банке под залог имения. Директор банка был из купцов, в длиннополом сюртуке, с солидным брюшком. Он сказал мне, что залог – это длинная процедура и раньше весны денег мне не выдадут, что гораздо проще взять у него денег, – дороже на 2 %, но зато спокойно, без всяких вычетов, а в банке, как всё посчитать, так не 8 %, а все 12 выйдут.

– А кредит в банке по векселям вы мне не откроете?

– Этого никак нельзя. По нашему делу ежели наш брат-купец начнёт хозяйством заниматься – и тому сейчас кредит сбавляем. По нынешним временам веры вам, помещикам, нет, – самое пустое дело нынче хозяйство. Вот если с торгов, либо по случаю купить землю, да под распашку пустить её в сдачу, – ну, тут убытка нет, а чтобы хозяйством – по нашим временам нельзя. Какое хозяйство может быть, когда на базаре хлеб дешевле купить, чем его снять? Где же нам тягаться с мужиком? У него труд свой, неоплаченный, – что дали, то и ладно, – а мы-то за всё заплати… Нынче только мужику и сеять.