Дмитрий Емец - Ошибка грифона Страница 19

Эссиорх провел по воздуху ногтем, и у одного из глиняшек прорезался длинный рот.

– Ты… плохо… готовишь! Ты… все… пересаливаешь! – негнущимся голосом сообщил глиняшка.

Брунгильда вздрогнула, уронила щит, копье и, ссутулившись, побрела к лесу.

– А сейчас что не так? Ау! Тебя же обидели! – тоскливо крикнула Фулона.

– Меня растоптали! Я просила обидеть меня, а не растаптывать!

Эссиорх схватился за голову. За Брунгильдой, утешая ее, заспешила Гелата. Наконец ей удалось успокоить ее и вернуть, хотя на Эссиорха Брунгильда больше не смотрела – дулась.

– А еще светлый! В душу плюнул! Столько тайной злобы! – шептала она.

– Я пас! – заявил Эссиорх. – Дальше сами придумывайте тексты для обидок.

– Пусть глиняшки скажут, что она какая-нибудь дурочка! – подсказал Вован.

– Ты какая-нибудь дурочка! Бе-бе-бе! – пискляво крикнул глиняшка и высунул язык, который тотчас отвалился, потому что глина была сыроватой.

– Сам такой! На себя посмотри! – хмуро сказала Брунгильда. Копье она подобрала, но держала его как-то вяло, без азарта, точно грабли или лопату.

Вихрова спрыгнула с плеч своего глиняшки.

– Надо не так! Тут другой подход! – заявила она и вдруг сунула руку в карман. – У меня жучок! Я его сейчас убью! Он убьет! Оторвет лапки! – завизжала она дурным голосом и, подскочив к Чимоданову, притворилась, что что-то бросила ему за шиворот.

– Почему я? – хрюкнул Петруччо.

– Потому что ты зверь!

Брунгильда побледнела. Ее пальцы сжались на древке копья.

– Не трогай жучка! Я тебе говорю: не трогай! – сказала она тихо и, постепенно набирая скорость, двинулась вперед. Петруччо стало несколько не по себе.

– Да нет у меня никакого жучка! – заявил он.

– Правильно, нет! Потому что ты его РАЗДАВИЛ! – громко объяснила Вихрова.

Брунгильда зарычала и перешла на бег. Чимоданов торопливо укрылся за спинами глиняшек и начал отдавать приказы. Глиняшки, стоявшие в строю первыми, сомкнули щиты и выставили вперед черенки от лопат и дубины. Казалось, никакая сила не способна прорваться сквозь них. Но они не ведали, на что способна валькирия каменного копья. Не добежав до строя глиняшек полутора метров, Брунгильда подпрыгнула, оттолкнулась копьем как шестом и, перелетев щиты, врезалась ногами в самую гущу глиняшек. Один глиняшка упал. Его соседу Брунгильда буквально смела голову. В образовавшуюся брешь полетели копья валькирий.

– Как ты узнала, что это сработает? – прошептал Вихровой Евгеша.

– Да посмотри на нее! Такие мощные тети вечно жалеют кошечек, – ответила Ната. – Что, кроме сострадания, способно сделать берсерка из такой тюти?

Чимоданов сунулся было к Брунгильде. Дразнясь, легко ушел от одной атаки, от другой, но тут же в тесной давке получил от валькирии каменного копья ошеломляющий удар древком, и его буквально отнесло за строй глиняшек.

– Как копытом лягнула! – охнул он, утешая себя. – И ведь техника-то у нее бедная: один укол, один рубящий удар и один удар тракториста. Их бы с Зигей поставить друг другу ребра считать!

Мимо Чимоданова пролетел оруженосец Ламины и улегся отдыхать. Прикинув траекторию, Петруччо заключил, что и оруженосец пострадал все от того же копья. Разошедшаяся Брунгильда не разбирала, кто свой, кто чужой, а просто размахивала копьем как дубиной, снося все на своем пути.

– Ну да… У винта вертолета тоже скромная техника! А суньте под него хоть самого Арея! Пусть блокирует, – продолжал рассуждать Чимоданов, объясняя сам себе свое поражение.

На Мошкина, в азарте боя отделившегося от строя, напали сразу четверо оруженосцев с бейсбольными битами. Евгеша очень испугался и крикнул:

– Я же сдаюсь, да?

Одновременно с вопросом шест Мошкина ткнул одного из оруженосцев в солнечное сплетение и сразу же с разворота другим концом добавил ему по шее. Оруженосец свалился как подкошенный.

– Нет, кажется, не сдаюсь! – удивился Евгеша, продолжая спорить с самим собой.

Продолжая движение шеста, Мошкин подсек колени второму оруженосцу. Тот рухнул под ноги третьему, а спустя секунду на них же свалился и четвертый. Его бейсбольная бита, вылетевшая из руки, встретив в воздухе все тот же вездесущий шест, изменила направление падения и тюкнула по затылку своего пытавшегося встать хозяина.

– Я больше не буду! – сказал Мошкин виновато. Подумал, осмотрел оруженосцев и добавил: – Хотя больше и не надо!

Поднявшийся с земли Чимоданов управлял оставшимися глиняшками. Делил на группы по двое-трое и заставлял вместе нападать на одну валькирию. Тактика оказалась результативной. Радулгу «убили» почти сразу. У валькирии-одиночки Даши вырвали из рук копье, и она спаслась лишь потому, что Антигон булавой поотбивал у глиняшек пальцы на ногах. Гелата же хотя и не погибла, но получила черенком от лопаты сильнейший тычок в скулу и побрела в лес искать незамерзший подорожник.

– Не то чтобы я заморачивалась, но в подмосковных электричках на женщин с подбитым глазом смотрят неправильно! – объяснила она Фулоне.

Несмотря на потери валькирий, бой складывался не в пользу глиняшек. Постепенно воительницы брали верх. Вышел из боя Мошкин, пораженный в грудь копьем Ламины. У Наты выбили рапиру. Чимоданов залез на дуб и, шипя, прыгал в ветвях, точно дикий кот. Среди валькирий, кроме Радулги, «полегли» Бэтла, Хаара и Малара. Причем Бэтла оспаривала, что она погибла, мотивируя это тем, что ткнула своего противника в сердце палкой колбасы, которая была «кабу-та кинжал».

Брунгильда, копьем сшибив Чимоданова с дерева, схватила его за ноги и трясла, требуя отпустить жучка. Вопли Петруччо, что никакого жучка у него нет и что в это время года уже не найти жучков, не действовали. Брунгильда ему не верила.

– Вот жучок! Выпал! Улетел жучок! – крикнула хитрая Ната и, подхватив что-то с травы, притворилась, что подбросила это в воздух.

Брунгильда разжала руки, уронив Чимоданова на траву. Взгляд ее постепенно стал осмысленным. Она посмотрела на свои руки, на древко копья, измочаленное от множества ударов, и, отбросив его, села на траву. Было холодно. От разогревшейся валькирии каменного копья шел пар.

– Ой! – сказала Брунгильда. – Если я кого-то ушибла, простите меня! Сама не знаю, что на меня нашло!

– Не что, а кто. Жучок на тебя нашел, – сказала Вихрова, но, взглянув на Брунгильду, тему развивать благоразумно не стала.

Из леса показалась Гелата, кроме подорожника нашедшая где-то кусок льда. Теперь она прикладывала к скуле то лед, то подорожник.

– Кого там исцелять, становитесь в очередь! – хмуро сказала она. – К сожалению, саму себя я исцелить не могу, поэтому обхожусь народными средствами.

Эссиорх подошел к Фулоне и дал ей подержать Люминисценция Эссиорховича, который пинал отца как последний ведьмарь.

– Ну, как общее впечатление?

– От ребенка? – уточнила валькирия золотого копья. – Ну что тебе сказать? Они все в этом возрасте похожи на хомяков. Поел – поплакал – поспал! Внешность не главное. Главное, чтобы человек хороший вырос.

У Эссиорха отвисла челюсть. Он считал своего сына прекрасным.

– Впечатление. От боя. С глиняшками, – раздельно объяснил он.

Теперь огорчаться наступил черед Фулоны:

– Ты же сам все видел! Это был не бой, а какая-то драка у винного магазина! Понятно, что копья учебные. Метать трудно, не возвращаются. Но ведь и противники-то глиняшки! А потери какие! Четыре валькирии и почти все оруженосцы.

– Зато Брунгильда хороша. Ее даже не надо особенно готовить. Со своим настоящим копьем она будет просто чудеса творить, – сказал Эссиорх.

Фулона вернула Люля отцу и, зачерпнув с травы немного мокрого снега, умылась им.

– Это да. Но это если вовремя найдется обижаемый жучок, – сказала она.

– И какой вывод? – спросил Эссиорх.

Фулона помолчала. Ей очень не хотелось отвечать.

– Неутешительный вывод. В таком составе мы обречены. Нам нужна двенадцатая валькирия! Причем, похоже, именно та, которую предлагала бывшая одиночка, – сказала она.

Глава восьмая

Страж с опытом ошибок

«В юности отрезало трамваем ногу; потом любимая девушка покинула, и Шергин дал обет иночества; потом пятнадцать лет слепоты и пожизненное одиночество. Поэзия выбирает себе верных духовных певцов. Сладко ли было такую жизнь перейти и не ошибиться, не споткнуться, не зажалобиться? Казалось бы, выгореть должна душа, испепелиться, покрыться мраком, излиться желчью, все вытравливая на своем пути, на доверчивых сердцах выжигая язвы. А тут выработал человек свой нравственный урок и упорно следовал ему до края: «Лукавый ведь может просунуть в сознание тебе: «Вот-де мне что приходится выносить! Вот-де что я терплю!» Вот эта собственная бешенина и застит нам глаза, не дает понять, что не мы терпим, не я терплю, а от меня и только от меня терпят».

Исчезновение грифона было чем-то экстраординарным, разом потрясшим Эдем и ударившим сразу по всем. По Дому Светлейших бегали стражи. Даже у Троила лицо выглядело опрокинутым. Порой он застывал и на несколько мгновений закрывал ладонью глаза.