Эдуард Тополь - Игра в кино Страница 19

Заодно в этот сюжет можно было уложить и массу чисто лирических или, как принято говорить, общечеловеческих проблем: почему и ради чего молодые мужчины ежегодно уходят в море, оставляя на берегу на шесть, восемь, а то и на десять месяцев своих детей и жен? Кто может заменить этим детям отцов? И как молодым, цветущим женщинам, жаждущим любви и ежедневной мужской ласки, защиты, заботы, – как им жить без мужей все эти долгие-долгие месяцы? Черт возьми, моя жена уже на второй неделе моей командировки звонит мне ежедневно из Нью-Йорка в Москву и жалуется на одиночество, а каково же женам и возлюбленным моряков дальнего плавания?

Впрочем, я не хочу оправдываться перед читателем за то, что посвятил «Море нашей надежды» этим «легальным» конфликтам, а не мародерству КГБ. Эта книга потому и называется «Игра в кино», что ее автор в начале своей кинокарьеры пытался играть по правилам социалистического реализма, а как шла эта игра и что из этого вышло, читатель будет судить, когда дочитает ее до конца.

Итак, через месяц после моего знакомства с Кичиным я и Бочаров, мой приятель из «Комсомолки», пробились с гранками своей статьи к министру морского флота Бакаеву и к первому секретарю ЦК КП Украины и – вопреки всем усилиям Одесского КГБ, которое в буквальном смысле сидело у нас на хвосте, – сумели выдернуть Кичина из Одессы, перевести его в Батумское пароходство и отправить в плавание капитаном каботажного нефтеналивного танкера. Большего – то есть допуска к загранплаванию – не могли и даже не решились выбить для Кичина из КГБ ни министр морфлота Бакаев, ни первый секретарь ЦК КП Украины!

И, проводив Кичина в Батуми, я написал наконец первый вариант своего морского сценария, отправил его на Одесскую студию и уже через неделю получил телеграфный вызов на заседание редколлегии. Да, Одесская киностудия, которая делала всего 4–5 кинофильмов в год, содержала целый штат литературных редакторов и подкармливала еще не знаю какое количество внештатных рецензентов и членов сценарной коллегии! И все они собрались в тот день в кабинете главного редактора, чтобы обсудить сценарий московского автора.

Первый докладчик – редактор по фамилии Решетюк – говорил по-украински. Второй – местный писатель – тоже. И третий. И четвертый…

Честное слово, я и Жора пропили в Одессе аж тысячу рублей. Мы кутили с моряками, с рыбаками, с работниками киностудии и еще Бог знает с кем! Я полюбил за это время Одессу, я был на ее Привозе, на ее пляжах и на ее кораблях. Я был в ее ресторанах, на знаменитом Приморском бульваре и на знаменитой Потемкинской лестнице. Я разыскал местного восьмидесятилетнего поэта, дружившего с Бабелем и Багрицким, и этот старик показал мне их квартиры, в которых не было никаких музеев, а были простые коммуналки. И я мог запросто, по дешевке купить роскошный, из цветного кафеля, камин Исаака Бабеля, я мог за какую-нибудь сотню рублей извлечь его из стены и вывезти – если бы хоть где-нибудь у меня была тогда своя квартира! И на воскресной одесской толкучке, в книжных рядах, кто-то при мне торговал у продавца однотомник Ольги Форш, говоря:

– Да шо вы говорите «три рубля»?! Смотрите на цену на обложке, тут же написано: эта Ольга в девках стоила рупь двадцать!

И в ресторане «Кавказ», куда я заглянул в надежде хоть тут обнаружить какое-либо блюдо не из китового мяса (Одесса в то лето сидела на жестокой китовой диете, никакого другого мяса в городе не было), молодая официантка, принимая мой заказ, спросила:

– А шо, шашлык из китового мяса нэ можешь кушать?

– Не могу, – признался я. – Мутит даже от одного этого слова!

И вдруг она нагнулась ко мне, враз утопив мою голову в пряном разломе своей пышной украинской груди, обняла за пояс, подняла со стула и заботливо повела к выходу из ресторана, говоря тихо на ухо:

– Тогда иди отсюда, милок! Мой тэж не может китовое мясо кушать. Вчера чуть не вбил меня за борщ с китовым мясом! Иди, дорогой, лучше хлеба простого покушай…

Иными словами, за все время моего пребывания в Одессе я ни разу и нигде не слышал украинской речи. Одесский жаргон – эдакую гремучую смесь русско-украинско-еврейского воляпюка – пожалуйста, сколько угодно! Но чистый высокопарный украинский литературный язык? Я затаил дыхание от высокой чести моих украинских рецензентов, которые в переводе на классный украинский цитировали целые сцены из моего сценария, чтобы тут же и на том же высоком украинском разнести их в пух и прах! При этом они уничижительно поглядывали на меня, «москаля» и «жида», которому они так элегантно показывали кузькину мать! Чтобы знал, заезжий мерзавец, как посягать на их «ридну» украинскую студию, когда у них тут своих национальных «письменников» пруд пруди!

Слушая их, даже человек, не знающий по-украински ни слова, легко бы понял, что судьба этого сценария предрешена – это бездарное, безграмотное и совершенно непрофессиональное произведение абсолютно не нужно Одесской студии. Хотя его автор, возможно, и окончил ВГИК, но в морской теме он понимает столько же, сколько в украинской мове. И вообще, позиция дирекции студии кажется членам редколлегии по меньшей мере странной! Как можно заказывать сценарий на морскую тему какому-то московскому юнцу, когда такой сценарий должен писать только местный, одесский автор, хорошо знающий быт моряков и живущий их жизнью…

Когда они все выговорились и обратили ко мне свои усталые лица, озаренные тайным торжеством великого украинского гостеприимства, наступила моя очередь держать слово. В этом последнем праве приговоренного к четвертованию они не могли мне отказать. Я встал, почесал в затылке свою еще рыжую в то время голову и заговорил… на чистом, прозрачном и высоком языке великого Шевченко, Коцюбинского и Олеся Гончара. Потому что с третьего по восьмой класс включительно я учился в полтавской средней школе номер четыре и имел круглые «отлично» по украинскому языку и литературе.

«Щирэ дякую за вашу вэльможну критику», – закончил я свое выступление и пообещал при работе над вторым вариантом сценария учесть все их творческие замечания.

Мертвая пауза была мне ответом.

Красавица Нина Гусилевская, которая вела протокол этой экзекуции, застыла с авторучкой, поднятой над листом бумаги.

– Г-мм… – прокашлялся наконец Решетюк, поскреб свой лысеющий затылок и сказал по-русски: – Я думаю, раз автор это… ну, готов, так сказать, учесть наши замечания, то мы можем-таки принять этот сценарий как первый вариант.

С тех пор я никогда – ни от Решетюка, ни от остальных членов редколлегии Одесской киностудии – не слышал ни одного украинского слова. Второй акт игры в украинское кино разыгрывался уже на русском языке.

Конечно, за три месяца, как мечтал Жора, я никакой сценарий не написал. Первый вариант, второй, третий… Поправки студийной редколлегии, попытки дружелюбных украинских редакторов торпедировать сценарий «закрытыми» рецензиями руководителей Одесского морского пароходства, поправки худсовета студии, поправки главной редакции Госкино СССР… после всех переделок и «улучшений» в двенадцати инстанциях окончательный и утвержденный в Госкино вариант сценария чаще всего выглядел в то время либо полной противоположностью замыслу автора, либо напоминал гладко обструганный столб. Даже при самом сильном воображении было невозможно представить «дерево», из которого его выстругали. И если вначале, в первом варианте, мой сценарий казался мне эдаким лихим корветом с высокими мачтами лирических сцен и с парусами, полными ветра жестокого конфликта, с романтическим капитаном на капитанском мостике, живущим, как Кичин, по древней заповеди греческих моряков «плавать по морям необходимо, жить не так уж необходимо!», и с прекрасными женщинами на пирсе и на приморских улицах, по которым морской ветер гонит катышки тополиного пуха… – то к моменту выхода сценария в студийное плавание, то есть к запуску фильма в производство, от этого корвета оставалась в лучшем случае лодка-долбленка. Но и это было по тем временам почти чудом – написать сценарий, протащить его через все редколлегии, худсоветы и комитеты и – запустить в производство! На сотню сценариев, поступавших в то время на киностудии, такая удача ждала лишь один, ну, максимум два. И потому многие, если не все, режиссеры и авторы шли на любые ухищрения и компромиссы, лишь бы «протолкнуть сценарий», запуститься с ним в производство – «а там все восстановим, впишем, снимем, старик, не беспокойся!»

Фильм «Море нашей надежды» был запущен в производство в апреле, чтобы в мае съемочная группа провела кинопробы, а в июне вышла на съемки натуры. И вот я опять в Одессе, но уже не в роли незваного московского варяга, а – свой, почти одесский, почти украинский автор! Ведь под мой сценарий студия получила от Госкино СССР 350 тысяч рублей, закрыла ими свои бюджетные дыры и даже вовремя выдала зарплату двумстам своим сотрудникам! Встречать меня в Одесский аэропорт приехали на студийной директорской «Волге» сразу и режиссер-постановщик, и его помреж, и директор картины! И номер меня ждал – не каморка-пенал в «Куряже», а двухкомнатный люкс в лучшем отеле на Приморском бульваре!