Алексей Писемский - Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына Страница 19

– Ну, шампанское, конечно, будет очень прилично.

– Итак, почтеннейшая, первоначально отправляйтесь и возьмите, сколько по вашему соображению нужно будет, вина и извольте готовить чай, а я между тем пойду сзывать братию, и вот еще «стати: свечей возьмите побольше, чтобы освещение было приличное, я терпеть не моту темноты. A propos[15]: мне пришла в голову счастливая мысль! По всем нумерам таскаться и всякого звать особо – скучно, да и не принято в свете, а потому я всем этим господам напишу пригласительные записки, как обыкновенно это делается.

– Что же, можно и так, – сказала Татьяна Ивановна. – Ах, Сергей Петрович, как я вот посмотрю на вас, живали вы, видно, в богатстве, видали вы людей.

– Да, почтеннейшая моя, живал и видал людей, да и опять так заживу… Однако скажите мне имена и фамилии этих господ: на адресе надобно будет означить имена их и фамилии.

– А как их фамилии-то. В первом нумере: сибарит – Виктор Прохорыч Казаненко; во втором – Семен Дмитрич Мазеневский; в третьем… этого вы знаете, – Ферапонт Григорьевич Телятин; в четвертом уж и позабыла, да! Черноволосый – Разумник Антиохыч Рушевич, а белокурый – Эспер Аркадьич Нумизмацкий. Но, впрочем, лучше бы вы не приглашали их… неприятный такой народ.

– Нельзя, почтеннейшая, этого между порядочными людьми не принято: если приглашать, так приглашать всех. Дальше?..

– Да что дальше?.. Этот, я думаю, не придет… больной человек.

– Но все-таки, как его?..

– Клементий, кажется, Иваныч или Кузьмич, должно быть, Иваныч.

– Ну, положим, Иваныч, а фамилия?

– Фамилия – Сидоров.

– Ну, Сидоров так Сидоров. Прощайте, почтеннейшая, хлопочите и приготовляйте, – проговорил Хозаров и, соображаясь с составленным реестром, придя в свой нумер, начал писать пригласительные билеты, утвердившие заключение Татьяны Ивановны касательно знания светской жизни, знания, которым бесспорно владел мой герой. Во-первых, эти билеты, как повелевает приличие света, были все одинакового содержания, а во-вторых, они были написаны самым кратким, но правильным и удобопонятным языком, именно:

«Сергей Петрович Хозаров покорнейше просит вас пожаловать к нему, сего же числа, на холостую пирушку, в семь часов вечера «. На обороте были написаны, как водится, имена и фамилии приглашаемых. Такого рода распоряжение Хозарова, исполненное тонкой, светской вежливости, произвело на его сожильцов довольно странное и весьма разнообразное впечатление. Сибарит, прочитав пригласительную записку, сначала очень обрадовался. Ему уже заранее начал представляться холостой вечер с винами, с ужином, но вдруг задумался, потому что всякому хозяину недостаточно было пригласить сибарита, но ему надобно было вместе с тем прислать гостю сюртук, галстук и некоторые другие принадлежности мужского костюма. Позови Хозаров так, просто, не по билетам, сибарит к нему рискнул бы отправиться в своем единственном друге – шинели. Но этот вечер должен быть хотя и холостой, но парадный. Всю свою надежду гость возложил на Татьяну Ивановну и решился покорнейше просить ее доставить ему от Хозарова приличный костюм и таким образом дать ему возможность быть на вечере.

Секретный милашка Татьяны Ивановны – музыкант, по скромности характера, на своем лице, покрытом угрями, не выразил никакого чувства по прочтении пригласительного билета, а только лаконически ответил: «Приду», и принялся писать ноты. Ферапонт Григорьич, получив приглашение, расхохотался. «А… каков в Москве народец, – начал он рассуждать сам с собой, – вчера денег просил взаймы, а сегодня вечер дает… Ну, мотыга же, видно! Еще не мошенник ли какой-нибудь? Нет, брат, не надуешь, не пойду: пожалуй, и в карман залезут».

– Ванька! Не слыхал ли ты, что такое у этого франта?

– Бал дает, сказывала хозяйка… Меня звали служить; полтинник, говорят, дадут-с, – отвечал возившийся около чемодана Ванька.

– Ну, так что ж? Ступай, дурак, коли ты будешь, так и я схожу, – сказал Ферапонт Григорьич. – Да смотри у меня не зевай; посматривай на меня, и как мигну тебе, так не выдавай!

– Зачем выдавать, – отвечал лакей.

– Схожу… ничего, схожу… и посмотрю, что там такое, – говорил Ферапонт Григорьич. – Этакие, подумаешь, на свете есть ухарские головы! Вчера без копейки был, а сегодня вечер дает, и бог его знает где взял: может быть, кого-нибудь ограбил?..

Две неопределенные личности тоже не обратили должного внимания на приглашение, по крайней мере в первую минуту его получения. Это, может быть, произошло вследствие того, что черноволосый, остававшийся прежде почти в постоянном выигрыше, на этот раз за ремизился, а потому очень разгорячился. Белокурый, в надежде выиграть, тоже разгорячился.

По окончании пульки они, хотя довольно односложно, но переговорили о вечере.

– Это зовут, – сказал черноволосый.

– Да, – отвечал белокурый.

– Будут ли картишки-то? – заметил черноволосый.

– Я думаю… только ты смотри, делай пальцами-то этак знаки.

– Известное дело, – не маленький, понимаю немного игру-то. Ты пойдешь в пальто?

– В пальто.

– Ну, ладно, а я во фраке.

Радушнее всех принял приглашение танцевальный учитель: несмотря на сильную ломоту, которую чувствовал во всем теле, он, прочитав записку, тотчас же вскочил с одра болезни и начал напевать известный куплет:

Кума шен, кума крест;Кума дальше от комоду;Кума чашки разобьешь, –

выделывая в то же время мастерские па из французской кадрили. Но дух его, стремящийся к рассеянию, недолго торжествовал над болеющим телом. Ревматизм от сильного движения разыгрался: учитель повалился на постель и начал первоначально охать, потом стонать и, наконец, заплакал.

Почтеннейшая Татьяна Ивановна, не ограничивая свои заботы хозяйственными приготовлениями, успела обежать все нумера и всем объявить, что у Хозарова будет приятельская пирушка, потому что он скоро женится на миллионерке и потому хочет всех своих знакомых угостить. Сибариту достала сюртук; даже в Ферапонте Григорьиче успела поселить совершенно другое мнение о Хозарове; а милашке-музыканту, не знаю почему, сочла за нужное весьма подробно объяснить, сколько и какого именно рода приготовлено винных питий. На лице, покрытом угрями, появилось самое приятное выражение. Между тем хозяин, задумавшись, сидел в своем нумере.

Ему было грустно, что у него такая дрянная квартира, а потому он не может дать вечера своим знакомым дамам, как делывал это несколько раз в полку.

Настоящую же пирушку он затевал так, без всякого особого удовольствия, потому только, что привык жить хорошо и, почувствовав в кармане деньги, хотел показать себя этой дряни в настоящем свете.

Татьяна Ивановна просто совершала чудеса: зная наклонности своего милашки иметь все в порядочном виде, она достала где-то подсвечники из накладного серебра и серебряную сахарницу; у Ферапонта Григорьича выпросила, на свое собственное имя, совершенно новенький судок для водки и у одной знакомой достала гирную и прекрасную скатерть и дюжины полторы салфеток.

В восемь часов все было готово. Хозаров принимал всех в легоньком пальто, как надобно ожидать от светского человека, был очень вежлив к гостям. Сибариту, одетому в его собственный сюртук, он сжал дружески обе руки, с музыкантом даже поцеловался; Ферапонту Григорьичу, поблагодаря за лакея, как и следует, оказал исключительное почтение и тотчас же просил его сесть на диван. У каждой из неопределенных личностей пожал по руке с прибавлением: «Очень рад вас видеть, господа!» Что касается до гостей, то Ферапонт Григорьич сохранял какую-то насмешливую мину и был очень важен; музыкант немного дик: поздоровавшись с хозяином, он тотчас же уселся в угол; две неопределенные личности, одна в теплом пальто, а другая во фраке бутылочного цвета, были таинственны; сибарит весел и только немного женировался тем, что хозяйский сюртук был не совсем впору и сильно тянул его руки назад. Ванька в сопровождении Татьяны Ивановны внес чай со стаканами, между которыми уже красовалась бутылка с ромом.

– Прямо пригласите пуншем, – шепнула Хозарову Татьяна Ивановна, знавшая лучше его наклонности своих жильцов.

Хозаров сделал гримасу.

– Господа, прошу начинать с пунша, – сказал он. – Я человек холостой; у меня чай дурной, но ром должен быть порядочный. Ферапонт Григорьич, сделайте одолжение.

– Нет-с, благодарю; я не пью пуншу, – отвечал Ферапонт Григорьич. – «Нет, брат, не надуешь, – думал он сам про себя, – ты, пожалуй, напоишь, да и обделаешь. Этакий здесь народец, – продолжал рассуждать сам с собою помещик, осматривая гостей, – какие у всех рожи-то нечеловеческие: образина на образине! Хозяин лучше всех с лица: хват малый; только, должно быть, страшная плутина!» Другие гости не отказались, подобно Ферапонту Григорьичу; они все сделали себе по пуншу и принялись пить.

Хозаров, как человек порядочного тона, начал чувствовать скуку в подобном обществе; с досады на себя, что ни с того ни с сего затеял подобный глупый зов, он и сам решился пить и спросил себе пуншу. Чрез несколько минут стаканы были пусты, по окончании которых почти у всех явилось желание покурить. Довольно полный комплект хозяйских чубуков мгновенно был разобран, и комната в несколько минут наполнилась непроницаемым дымом. Между тем распорядительная Татьяна Ивановна поднесла гостям новый пунш, который тоже был принят всеми, и даже Ферапонт Григорьич соблазнился и решился выпить с ромашкой. Сам хозяин тоже не отставал от гостей. Разговор оживился.