Александр Калинин-Русаков - Бессовестное время Страница 2

– Беги, зови Семёна, – и махнула рукой в сторону деревни.

Варнак взвизгнул, лизнул бабушке руку и побежал…

– Значит, Варнак понимает, о чём мы говорим?

– Конечно, понимает.

– Тогда почему не говорит?

– Не хочет, наверное. Собаке и то понятно: меньше болтаешь, голова целее.

Так вот. Был я во дворе и вдруг слышу: Варнак бежит вдоль улицы и поскуливает. Сердце у меня ёкнуло. А он перемахнул через изгородь, дышит тяжело, язык до земли, лает непонятно, а сам меня за штаны тянет. Я сразу и не понял, в чём дело, да хорошо – быстро догадался. Они же уходили вместе с Марией, дошло до меня, слава Богу.

– Это тебе Бог сказал?

– Это бабушка попросила, а Бог услышал её и послал Варнака ко мне. Крикнул я соседке, чтобы та собирала, что нужно для родов, и стал запрягать лошадь. Соседка прибежала с полотенцем, простынёй и чайником. Упали мы в розвальни, и погнал я следом за Варнаком таким галопом, каким смолоду не скакал. От коня пар валит, мыло под шлейкой. Варнак привёл нас в аккурат. Так и родилась, Сашка, посреди степи твоя мамка, бабушка жива осталась, но собак с тех самых пор я всегда называю Варнак.

Варнак, понимая, видимо, что разговор идёт о нём, положил голову на передние лапы, подставил блестящую шёрстку солнцу, однако глаза не закрывал и всё время перебирал ушами. Слушал, значит. Сашке не всё было понятно, он много раз переспрашивал, а дедушка никуда не торопился. Он всё рассказывал и рассказывал.

«Какой же он разбойник, если такой добрый и лапу даёт, а меня всегда норовит лизнуть в нос или щеку», – подумал Сашка и обнял Варнака за шею.

Вечерело. Сашка возвращался домой по накатанной санями дороге и не переставая думал.

«Новое село. Какое же оно новое, если дома все старые и серые». Бабушка говорит: если село, значит, должна быть церковь. Но церкви не было. Сашка никогда не был в церкви, он вообще нигде не был. Бабушка ему много раз рассказывала, что такое церковь. Это такой белый красивый каменный дом, в котором живёт Бог. Он видит всё, наблюдает за всеми, кто и что делает на Земле, потом записывает все хорошие дела. За них он тебя после похвалит и принесёт на пасху красное яичко под подушку. Если Бог кому-то кладёт под подушку крашеное яичко, это значит, тот человек живёт правильно. Когда на пасху Сашка с Генкой просыпались, то в первую очередь они проверяли, положил ли им Бог под подушку по красному яичку? Найдя, радостные, они выбегали на кухню, где посреди стола стояло целое блюдо крашеных яиц. Мать вынимала из печи шаньги, масляные блины горкой ожидали на столе. Они, конечно, тут же начинали проверять, чьё яйцо крепче? Только сначала надо было сказать:

– Христос воскресе…

После дождаться ответа:

– Воистину воскресе…

Потом можно начинать лупаситься яйцами. Генка хитрый, он яйцо в ладошку зажимает, поэтому почти всегда выигрывает.

Еще бабушка рассказывала, что у церкви наверху колокольня с большими и маленькими колоколами. Когда они звонят, то по небу рассыпаются маленькие золотые шарики. Добрым людям они падают в душу, и она у них от этого становится богаче. У Бога тоже есть день рождения, он так и называется – Рождество Христово. Ещё бабушка говорила, что никому не надо рассказывать, что ты веришь в Бога. «Время, – говорила она, – такое, неспокойное, но оно обязательно закончится, потому что Бог не покинул нас». Вместе с бабушкой они учили молитву «Отче наш». Это было нетрудно, как небольшой стишок. Бабушка говорила:

– Когда станет трудно, больно и помощи ждать больше неоткуда – читай молитву. Если один, можно вслух, если при людях – про себя.

Церкви не было, а поп был. Его все так и звали – Поп. Это был дядя Коля. Работал он скотником, убирал у коров навоз и вывозил его на поля. Говорили, что давно он жил в церкви и помогал Богу. Только потом чем-то провинился перед Советской властью, и его сослали сюда в Новое село, чтобы он немного одумался. Сашка как-то спросил у бабушки:

– А чем поп грешен, если его сослали?

– Ох, внучок, не поп он, а батюшка. Перед Богом он чист.

– Тогда кому он сделал плохо, если теперь живёт в ссылке и навоз на поля возит?

Бабушка долго молчала, потом отвернулась и как-то в сторону негромко сказала:

– Сатане.

– Кому, бабушка, кому?

– Да это я так, про себя. Ох, и любопытный ты у меня.

Она обняла его тёплыми руками и поцеловала возле уха.

На день Победы, 9 Мая открывали памятник. Его построил отец из гладеньких жёлтых досок. Потом он покрасил его, красиво написал фамилии тех, кого убили на войне, обвёл рамкой. Наверху у памятника установил настоящую красную звезду. В тот день все, кто воевал, пришли в гимнастёрках с погонами, орденами, медалями. Они выстроились возле голубого памятника, а остальные поселенцы, стоя напротив, смотрели. Батюшка тоже пришёл в гимнастёрке с тремя орденами и множеством медалей. Мужики принесли с собой охотничьи ружья и устроили в честь дня Победы салют. Батюшка в это время, стоя напротив списка убитых, читал молитву и крестился. Все на него косились, а он крестился. Только звать с тех пор дядю Колю стали все – Батюшка, и никак иначе.

Мальчишки подсмотрели, как по вечерам старухи тайком ходили к нему в покосившийся дом. Иконы бабуси несли на груди, закрывая платками. Только на поселении разве что-нибудь утаишь?

У милиционера, который в деревне был главным коммунистом и люто ненавидел всех ссыльных, называя их кровопийцами и врагами народа, умирала мать. Была она старая-старая – вот и умирала. Долго говорили поселенцы про то, как этот самый милиционер, стоя на коленях, просил при всех Батюшку Николая отпустить грехи своей помирающей матери. Грехи он старушке отпустил, только с милиционером после этого что-то случилось. Через месяц после похорон он покрестился у Батюшки, а вскоре исчез насовсем. Говорят, в монастырь ушёл. Сашка тогда спросил у бабушки:

– Разве дядя Коля Бог? Это ведь только Бог может прощать грехи.

– Он посланник Бога, – ответила бабушка.

«Посланник самого Бога – и навоз на поля? Както некрасиво получается», – подумал Сашка.

За размышлениями он не заметил, как дошёл до дому. Большим светлячком начала ночи желтела на кухне лампа. Варнак, лизнув его в нос, коснулся на прощание прозрачными ледышками глаз и, негромко взвизгнув, растворился в густеющих сумерках. Его звонкий лай ещё долго летал над засыпающей улицей.

Иртыш начинал вздуваться, покрываясь серой наледью. Глубокие трещины и забереги провели между льдом и берегом разграничительную линию, похожую на людские судьбы. Выйти за неё было уже невозможно. Вода нетерпеливо выпирала на лёд… Ей хотелось поскорее освободиться от надоевших ледяных оков, чтобы вольно гнать свои свинцовые воды до самого Карского моря.

Ледоход был событием, которого ждали. Он подводил черту под пребыванием зимы. Даже петухи в курятнике – и те в это время начинали кричать звонче. В ответ им доносились голоса других вестников весны. Так и летала по деревне голосистая карусель, услышав которую, люди начинали улыбаться. Это был ещё один признак весны…

Ждали ледохода, а он, будто желая всех обмануть, начинался, как правило, неожиданно. Всё походило на то, как кто-то всемогущий берёт огромный лист бумаги и начинает робко и неуверенно шуршать им. Осторожно поначалу, даже незаметно, но со временем всё настойчивее и громче. Когда же это баловство ему надоедало, он начинал беспорядочно дёргать и теребить огромное полотно. В конце концов терпение его заканчивалось окончательно. Тогда он начинал рвать белый лист на бесформенные куски, нервно перемешивая между собой обрывки, швырять гигантские ледяные поля, выталкивая их на берег. Льдины, приходя в движение, сталкивались между собой, раскалывались, наползали одна на другую. Хруст ломающихся льдин и грохот их ударов не были созидательными. Это были звуки дикой природы, которая с удовольствием демонстрировала слабым людям своё превосходство и необузданную силу.

Поселенцы обязательно выходили смотреть ледоход. Неизвестно почему, но людей притягивает циклопическая сила, что вершит собой любая стихия. Самой интересной частью просмотра было обозрение того, что проносит на льду река. Любой тёмный предмет был виден издалека. Все тут же начинали угадывать – что это? Много проносило лодок. Больших кедровок и маленьких осиновок, целых и ломаных, деревянных бочек разного калибра.

Дед Иван, к примеру, очень гордился медным краном, вывернутым из одной такой. Всем, кто приходил к нему в баню помыться, он с гордостью демонстрировал великолепный сияющий кран, очевидно, с Тобольского пивзавода. Это что… Один раз по реке несло баню. Сруб целиком, даже труба торчит. Осталось лишь мужику с веником выйти и крикнуть: «А ну, наддай, браток!..» Было шумно.

– Видишь – там чернеет. Да нет, смотри – туда, смотри, смотри…

Вдруг все замолчали… По середине реки несло сторожевую вышку.