Людмила Басова - Свидетельница Страница 2

В половине восьмого Зойка не выдерживает, хватается за телефон.

– У нас комиссия по делам несовершеннолетних, – шепотом говорит в трубку мама. – Я совсем забыла вас предупредить. Так что и гостей не будет. Разве кто из комиссии…

Зойка перебарывает раздражение:

– Хорошо, мама. Мы вас ждем вместе с комиссией.

Приходите обязательно.

В девять, наконец, приходят, усталые, взбудораженные. Мама растрогана до слез, лезет в сумочку за платочком. Зоя усмехается – у мамы в сумочке не бывает носового платка. Все что угодно – кипы бумаг, протоколов, записных книжек… Поворошив бумаги, мама подносит пустую ладонь к глазам, тыльной стороной ладони промокает ресницы.

Зойка рассаживает гостей.

– Прошу вас! Мы так старались!

Гостей немного. Заведующий районо Михаил Иванович, инспектор райисполкома по делам несовершеннолетних Светлана Александровна и молодой мужчина в милицейской форме с погонами капитана. Он почему-то больше всех смущается:

– Так неожиданно… Товарищ Варнеева, можно сказать, скомандовала: «Все ко мне…»

– Спасибо, что уважили… – Зоя подносит одно блюдо за другим, почти не поднимая темных густых ресниц.

Пепельные волосы разделены на прямой пробор, заплетены в одну косу. Платьице синее, в белый горошек, с отложным воротничком. Затем садится чуть поодаль, не влезая во взрослые разговоры.

Дальше идет как по писаному. Все восхищаются салатами, спрашивают рецепт. Зоя терпеливо объясняет. Гости переходят к чаю. Папа сидит как король. Глаза его, такие же серые, как у Зойки, с тем же ободком темных ресниц, распахнуты тепло и приветливо. Волосы, тоже пепельные, волнятся над высоким лбом, на затылке вьются колечками. Зоя однажды слышала, как смачно сказала в магазине продавщица вслед отцу: «Хорош мужик!». Во время чая он уже два раза выходил на кухню, как догадывается Зойка, еще принять коньячка. В третий раз с ним вышел капитан, а затем и заврайоно, за столом явно не допили.

Светлана Александровна ела печенье, торты с удовольствием, хоть и жеманничала. А когда откинулась на кресло, вытирая салфеткой пальцы в шоколадном креме, изрекла:

– Да, Екатерина Васильевна! С таким тылом можно отдавать себя работе.

Вот с этой ее фразы и перешел разговор в деловое русло.

Зойка думала о своем, лишь изредка безразлично ловила фразы:

– Семьдесят семей неблагополучных. Почти все – неполные…

В пяти случаях пьет мать… А подростки сейчас все по подвалам. И пьют там, и вообще черт знает, чем занимаются. Да, время, конечно, тяжелое, переходное так сказать. Но разве нам было легче?

И лишь когда разговор зашел о бараке, чуть насторожилась. Отец тоже спросил:

– Что за барак?

Спросил, лишь бы поддержать разговор, но Светлана Александровна пояснила:

– Там когда-то учителя жили. Всех давно переселили, а строение все не снесут. Теперь там настоящий рассадник…

«На кого она похожа? – соображала Зойка. – Ага, конечно, на Лию Ахеджакову, когда та играет восторженных дурочек».

– Ну, а что молодежь сама думает о своих проблемах? – спросил заврайоно. Голова у него лысая, но крупной, хорошей лепки, глаза почти не видны под нависшими веками, выражение их не поймаешь. Зойка понимает, что из всех здесь сидящих он самый умный, и что ее, Зойку, он тоже видит и понимает как-то иначе, чем все.

– Я вот думаю, как Светлана Александровна на Лию Ахеджакову похожа.

Светлана Александровна поперхнулась, поджала тонкие губы. Не хочется ей быть похожей на Ахеджакову. Понятно, артистка не из красавиц.

– Нет-нет, – быстро говорит Зойка, – я ошиблась. На Татьяну Доронину, точно! – Добавила: – Когда та была молодой, конечно.

Капитан рассмеялся, но тут же спохватился, смутился, деланно закашлялся. Усмешка едва заметно тронула губы заврайоно, а взгляд еще больше спрятался, ушел вглубь.

Папа взялся за гитару:

– Бросьте вы все о работе. Не надоело?

Запел Окуджаву:

– «Давайте говорить друг другу комплименты…»

Хорошо поет папа. Но уж очень под Окуджаву, даже интонации те же. Зойка однажды сказала ему, он обиделся: «Но ведь это его песни!» – «Но ведь поешь их ты!» – возразила она.

Вот так и посидели, потом разошлись. Мама сидела разомлевшая, и это выражение тепла и умиротворенности не шло к резким ее, всегда скованным внутренним напряжением, привыкшим к озабоченности чертам лица. Папа был просто счастлив: его так много хвалили, так восторгались тортами, игрой на гитаре, песнями. Зойка почувствовала, как знакомая волна то ли злой отваги, то ли отчаянной тоски вновь поднимается в ней, теснит грудь.

– Папа, – спрашивает она, – будем убирать со стола?… – Поднимает чуть побелевшее лицо, ждет, когда отец посмотрит на нее, и договаривает: – Или ты еще повезешь прогуливать свою суку?

– Зоя! – кричит мама. – Что за выражение! Как тебе не стыдно!

Зоя поворачивает к ней удивленное лицо:

– Ты что, мама? Вполне литературное слово. Помнишь, у Тургенева…

– Причем тут Тургенев! Я просто не понимаю, почему пятнадцатилетняя девочка должна пользоваться таким выражением да еще в отношении своей домашней собаки, у которой, в конце концов, есть имя.

Зоя вздыхает:

– Да, действительно… Я как-то не подумала… Прости, мамочка.

Папа молча собирает чашки со стола. Альфа прислушивается к разговору, склонив набок тяжелую голову. Приятной прогулки сегодня не будет, это она поняла. А все остальное уже не ее, собачьи, сложности.

Первый урок – литература. Анна Сергеевна, собирая тетради с сочинением, чуть задержалась возле Зои:

– Варнеева, после уроков зайдите в учительскую.

Зоя пожала плечами: «Пожалуйста!» Сочинение о лишнем человеке Онегине она написала, к уроку – жизнь и творчество Гоголя – была готова. Что нужно Унылой поре? А здорово ее Зойка окрестила сразу после того, как услышала из ее уст пушкинское: «Унылая пора! Очей очарованье…»

Было действительно что-то унылое во всем ее блеклом облике, в некрасивой и немодной одежде, в старческой, не по годам, походке, но самым унылым и печальным на небольшом, узком личике казался длинный нос. А вот глаза василькового, невылинявшего цвета, как в насмешку, просто прекрасны.

Были моменты, когда Зойке казалось, что она любит эту женщину, что та почему-то близка ей. Но она тут же начинала яростно противиться этому чувству. Анну Сергеевну любили в классе все, вот уж этого-то себе Зойка позволить не могла – быть как все. Она вошла в учительскую с независимым видом и, по своей привычке глядя прямо в глаза, доложила:

– Я вас слушаю…

Васильковые глаза учительницы, напротив, словно стеснялись чего-то, смотрели то вниз, то в сторону.

– Идем, Зоя, проводи меня, посидим по дороге в скверике, там и поговорим.

Устроившись на скамейке, она долго молчала. Тяжелую сумку с тетрадями пристроила рядом, облокотилась на нее, вытянув ноги, обутые в подростковые дешевые туфли.

Далее произошел у них не очень связный разговор.

– Зоя, – спросила учительница, – у тебя все в порядке?

– А что у меня может быть не в порядке, Анна Сергеевна? Вот только мама приболела…

– Зоя, я вчера была на этой комиссии. Там решалась судьба пятиклассника Руслана Амирханова, брата твоей одноклассницы Нигины.

– А что с ним такое, Анна Сергеевна?

– Я потом расскажу тебе. Хотя ты могла бы знать, если бы интересовалась своими одноклассниками. Но я не о том.

– Ах да, о маме! Не удержала я ее дома. Как вспомнила она про эту комиссию, так и все.

– И потом, твоя манера глядеть прямо в глаза…

– Разве это плохо? Нас всегда учили: честный человек должен смотреть прямо в глаза тому, с кем говорит.

– Наверное, я не очень честный. Мне, например, неловко смотреть тебе в глаза.

– Странно…

Учительница и впрямь смотрела куда-то вниз, чертила тупым носком на земле зигзаги.

«За что я люблю ее? – думала Зойка. – За что? За ее Пушкина? За «унылую пору»? За то, что ей сейчас так за меня стыдно?…»

Расслабившись, потянувшись к ней душевно, она и сама подалась вперед, почти коснулась плечом плеча учительницы, острым обонянием почувствовала застоялый запах, которым пропитывается одежда людей, живущих в редко проветриваемых помещениях, запах одиночества, и, сжавшись в комок, отпрянула. Через минуту-другую, справившись с комком в горле, с чем-то давящим в груди, Зоя уже говорила:

– Не люблю старых учителей. Вы не обидитесь? По-моему, их надо на пенсию отправлять, как балерин, до сорока лет. Вот вы, Анна Сергеевна! Что касается классиков, вы, конечно, все знаете. Только классиков-то сейчас молодежь не читает. Ну, если только по программе. Мы компьютерные девочки и мальчики… Нам что-нибудь поинтереснее, посовременнее. А знаете, у нас в классе никто не прочел «Как закалялась сталь» Островского, а я прочла – по совету мамы. Вы ведь все делали жизнь с Павки Корчагина, ну, ту самую, которую прожить надо так, чтобы не было мучительно стыдно… Потому вам всем не стыдно быть такими бедными, да? А нам не хочется, нам будет стыдно. И вообще, как фанатик может быть идеалом? Такой, как Павка или Овод. Видите, «Овода» я тоже читала. Я начитанная девочка.