Владимир Короленко - Художник Алымов Страница 2

– Спустили, подлецы, верно! – сказал капитан с неудовольствием, откладывая бинокль. – Не приму я… Отмахни, Степа, налево.

Младший лоцман взял зеленый фонарь с кожуха и, став на боковом мостике, замахал им в воздухе. В то же время резкий свисток грянул среди молчаливого вечера, будя гулкое эхо.

– Выгребает на стрежень, – сказал опять лоцман.

Я вгляделся и только теперь наконец заметил, что один огонек, отделившись от остальных, двигался по реке наперерез нашему пути. Вот он достиг края совершенно черного отражения гор, и вдруг темной полоской лодочка вырезалась на фоне узкого просвета реки.

– Клади право, – сказал капитан. – Чай, обойдем.

Загремела штурвальная цепь, корма сильно подалась влево, нос поворачивался к правому берегу. Пароход, видимо, старался обойти эту искорку, качавшуюся на светлой полоске.

– Подгребают, – сказал опять лоцман уверенно.

– Может, все-таки проскочим.

– То-то вот, проскочим ли, Степан Евстигнеич? Отчаянные какие-то, или уж вовсе без понятия…

Несколько отрывистых, громких свистков опять неприятно и гулко покатились над рекой… Не довольствуясь этим, капитан схватил рупор и крикнул:

– Лодка – дол-лой!..

Река опять ожила, опять заговорили вверху и внизу чуткие ущелья… «Коршун» внезапно отделился от яра, выровнялся, и его два разноцветные огня уставились на нашу «Стрелу», точно глаза просыпающегося чудовища. Когда эхо затихло, можно было расслышать издали торопливые удары его колес, точно частые взмахи крыльев тревожно летящей птицы.

– Ах, подлецы, чего делают, – произнес капитан встревоженным голосом и, наклоняясь к говорной трубе, скомандовал:

– Средний ход.

– К-куда вас несет, еретики проклятые? – крикнул он опять в рупор и тотчас же опять нагнулся к трубе:

– Тихий ход, стоп машина.

Пароход осел и стал как-то вздрагивать изнутри. Наступила тишина, короткая и зловещая, потом поднялось движение. Выбегали из кают пассажиры с салфетками в руках, на ходу вытирая губы, внизу забегали матросы, прибежал помощник капитана и тотчас же стремглав кинулся опять вниз, капитан выскочил на боковой мостик и совсем повис в воздухе, ухватившись за перила. Лодка, между тем, оказалась уже совсем близко и, как будто подхваченная какой-то невидимой струей, полетела нам навстречу и исчезла из пределов зрения, скрытая бортами и обносом парохода.

Несколько секунд прошло в томительном ожидании, и затем снизу кто-то сказал грубым, сердитым голосом:

– Давай легость[1], – принимайте, что ли, дьяволы…

Вслед за этим решительным окриком что-то взвилось в воздухе, и тонкая «легость» с гирькой на конце шлепнулась около лодки в воду.

Все вздохнули с облегчением.

– Кто такие? – спросил с недоумением капитан, видимо, озадаченный.

– Так какие-то, – ответил снизу матрос.

– Какое имеют полное право останавливать пароход? – постепенно закипая, продолжал капитан и, вдруг вскипев окончательно, крикнул:

– Не давай мостков, не принимаю. Пусть к «Коршуну» пристают.

Внизу началась легкая возня. Матросы начали отталкивать лодку, и неизвестно, чем бы окончилось оригинальное столкновение, если бы снизу не раздался вдруг новый голос:

– Постойте, да никак это «Стрела». Степан Евстигнеич, это вы, что ли, на мостике?.. Мое почтение, милейший Степан Евстигнеич!..

Голос был звонкий и приятный, с какими-то смешливо-ласкающими нотами. Капитан, человек простодушный и не особенно быстрый на заключения, видимо вновь был настигнут самым искренним недоумением.

– Что еще? – спросил он с неудовольствием. – Кто меня величает по батюшке?

– Я это, Степан Евстигнеич, вас по батюшке величаю, я, Алымов. Неужто забыли?

– Ксенофонт Ильич?

Внизу радостно замелькала светлая фетровая шляпа.

– Именно, именно, он самый. Прикажите скорее спустить мостки. Право, «Коршун» нагоняет.

– Ах ты, б-боже мой!

И вдруг, чтобы дать исход смешанным ощущениям, волновавшим его простую душу, капитан неистово накинулся на матросов:

– Что рты разинули, дьяволы! Давай мостки, живо! Что вы со мной делаете, черти болотные?

– Есть!

Инцидент казался законченным. Публика уходила в каюты. От скуки я сошел вниз, где матросы при свете фонаря принимали новых пассажиров.

Лодка колыхалась внизу, нос ее мне не был виден, и только на корме, в полосе света выделялась фигура рулевого, рослого, угрюмого человека в широкополой шляпе и шведской кожаной куртке, короткой и узкой. Я заметил энергичные черты, слегка тронутые оспой, и угрюмый взгляд глубоко сидевших глаз. Должно быть, это он так сердито требовал «легость».

Из темноты лодочник подавал наверх багаж пассажиров. Сначала появился дорожный саквояж, довольно щегольского вида, за ним последовал полированный ящик, с какими странствуют художники-пейзажисты, за ящиком – переносный мольберт и зонтик. Очевидно, в лодке находился художник. Но вслед за этим полетел узел, увязанный простыней, за ним – чемодан с распертыми боками и плохо увязанный бечевкой. Из чемодана, а также из следующего узла что-то шлепнулось в воду, и какой-то белый предмет начал тонуть, увлекаемый течением. За ним последовала самоварная труба, выпавшая из какой-то прорехи…

Наконец, за последним узлом появилась фетровая шляпа, покрывавшая красивую голову, с русыми кудрявыми волосами. Большие голубые глаза, щеки с густым загаром, небольшие усы, не покрывавшие полного, несколько чувственного, но очень красиво очерченного рта, небольшая курчавая бородка и какое-то открытое, слегка насмешливое выражение делали очень приятной всю эту фигуру, облеченную в сиреневое, немного выцветшее пальто… Ксенофонт Ильич Алымов остановился на середине лесенки и заботливо протянул руку навстречу подымавшейся за ним новой фигуре.

Это была молодая девушка с миловидным, несколько застенчивым или испуганным лицом, в простом платочке. Она как будто колебалась секунду, но затем протянула Алымову руку и неловко поднялась на лесенку, как человек, не привыкший к подобной помощи.

– Скоро ли? – раздался сверху голос капитана, проникнутый выражением глубокой тоски.

– Поторопитесь, пожалуйста, Романыч, – сказал Алымов с оттенком легкого раздражения в голосе. Человек в шведской куртке неторопливо расплачивался с лодочником.

– Ну, прощай, Филипп Романович, – сказал тот добродушно, приняв бумажку. – Не поминай лихом, добром, видно, не помянешь. А я тебе скажу по-божецки…

Угрюмый человек, собравшийся уже ступить на лесенку, резко повернулся.

– Свое получил? – спросил он грубо.

– Получил, – ответил мужик, принимаясь прилаживать весла.

– Ну и проваливай.

– Что т-там еще? – послышался с капитанских мостков совсем уже умирающий голос. – Скоро ли?

– Готово.

– Вперед до полного!

Внутри парохода что-то прокатилось от носа к корме, из-под колеса широко хлынула светящаяся белая пена.

– Што вы, черти, потопите ведь! – крикнул лодочник, но в голосе его слышалось скорее веселое возбуждение, чем страх. Матросы, скаля белые зубы, смотрели на затруднительное положение волгаря. Глубоко захваченный колесом, темный вал кинул лодку чуть не вровень с обносом парохода, потом она резко мотнулась книзу, и я одно мгновение считал ее уже опрокинутой. Но на следующем валу она колыхнулась уже с поднятыми в уключинах веслами, точно птица с расправленными крыльями, готовая к полету.

– Прощай, барин Алымов, до увидания, – весело крикнул лодочник и прибавил еще что-то, но слова уносило уже назад вместе с лодкой.

– Прощай, Михайла, – ответил Алымов. Его выразительные глаза сверкали живым любопытством художника. Казалось, он старается запомнить этот сердито катящийся вал, освещенную огнями белую пену, лодку, наполовину повисшую в воздухе, лохматую, ничем не покрытую голову и широкую фигуру волгаря, уверенно взмахивающего веслами над темною глубью.

– Пожалуйте за билетами в кассу, – сказал матрос, сдвигая борты.

– Я возьму всем? – сказал Алымов тоном вопроса.

– Не надо, – пробурчал Романыч, и они вдвоем отправились к кассе. Но, отойдя несколько шагов, Романыч вернулся и, остановившись около девушки, спросил, угрюмо потупясь и как-то вбок:

– Вам куда?

Девушка, как мне показалось, сильно побледнела. Что она сказала, я не слышал.

III

Когда я взошел наверх и опять поместился у капитанской рубки, мимо нас огромный и весь в огнях, точно буря, несся «Коршун». Пока «Стрела» успела забрать полный ход, он вынесся вперед, и вскоре висевшая над его кормой, освещенная фонарем, лодка покачивалась иронически в воздухе, над клокотавшей пеной, в нескольких саженях перед нами. Впереди мелькали огоньки переката…

– Кончено, – сказал капитан с унылой злостью.

– Да, теперича уж он выскочил, по всем пристаням дойдет обирать, а в Ставрополе у нас никак погрузка.

– Нанесло их, чертей, – сказал капитан и запнулся. У самой рубки забелела фетровая шляпа Алымова. Он без церемоний открыл стеклянную дверь и вошел в рубку.