Анар Рзаев - Деде Коркут Страница 2

Камни, скалы, утесы… И ни единого звука, ничего живого…

Вздохнул Деде Коркут, заплакал, дернул за узду своего жеребца с белой звездой во лбу, двинулся в путь, прошел горы и ущелья, вышел к лесу. Был этот буковый лес кладбищем. Казалось, буки, словно кроты, выбирались из могил. А на могилах стояли каменные бараны. Будто целое стадо превратилось в камень в этом лесу.

Деде Коркут посмотрел на каменных баранов, посмотрел на могилы и услыхал какой-то звук. Обернулся и увидел, что молодой парень в черных штанах копает землю.

– Парень, – окликнул его Деде Коркут, – что это ты роешь?

Парень искоса взглянул на Деде Коркута. На лице его и в глазах мелькнуло что-то зловещее, но он спокойно сказал:

– Могилу рою, Деде.

– Кому?

– Тебе.

Вздрогнул Деде Коркут. Парень продолжал свое дело.

Отлетали в сторону комья земли, рос холмик на краю ямы, углублялась могила. Страх охватил Деде Коркута. Опешил он, остолбенел, но послышался новый звук. Он поднял голову. Щебетавшие на дереве птахи, как маленькие камушки, посыпались с веток на землю. Их никто не сбивал – они сами вдруг попадали. Попадали и застыли. И само дерево вдруг высохло, зеленые листья пожелтели, опали, и понес их ветер.

Ветки оголились.

Росистые луговые травы расти перестали.

Журчащие родниковые воды течь перестали.

Быстрокрылые птицы на лету остановились.

Быстроногие олени на бегу замерли.

Куда ни смотрел Деде Коркут, везде он видел смерть.

Из чащобы с шипением выползла пестрая змея, обвила ногу Деде Коркута и, подняв головку, приготовилась ужалить его.

Деде Коркут встрепенулся, метнулся в сторону, вскочил на своего жеребца с белой звездой во лбу. Конь фыркнул, сорвался с места, помчался в горы, унося Деде Коркута от могилы, от смерти.

Но и парень не оставил работы. Долго он смотрел вслед исчезающему всаднику, потом усмехнулся и вновь стал копать.

Деде Коркут перевалил гору Газылык, на которой и летом не тают снег и лед, пролетел по отвесным скалам через бурные реки, через долины и ущелья. Его белая одежда стала бурой. Явился он в другие края.

Оказался Деде Коркут на берегу бескрайнего моря. Берег был пуст. Он спешился. Набрал в горсти морской воды, ополоснул лицо, посмотрел на солнце, улыбнулся, лицо его посветлело. Вдруг, уловив неясный звук, он прислушался, осмотрелся, увидел вдали какую-то тень, направился к ней. Подошел поближе – мужчина в зеленых штанах землю роет. Деде Коркут поздоровался.

– Что это ты роешь, добрый человек? – спросил он.

– Тебе могилу рою, Деде, – сказал мужчина и, распрямившись, взглянул на него.

Облик мужчины, годы его и лицо были иными, но глаза все те же – зловещие глаза давешнего парня.

Деде Коркут наклонился, заглянул в могилу. Могила была глубже, чем прежде, и бугор на краю ее повыше.

Деде Коркут вскочил на коня, стегнул его плетью. Конь унес его прочь.

Они неслись через камыши, через болота, по непроходимым топям, сквозь густые леса, пили быстротекущую голубую воду. Попадали под дождь, под град, под снег. Добрались до белого края, где на все четыре стороны только лед, снег да иней. Ни голоса человеческого, ни следа. И конь устал, и Деде Коркут устал.

Спешился Деде Коркут, посмотрел направо, посмотрел налево и вдруг услышал неясный звук. На белом поле виднелась тень. Человек преклонных лет, в синей шубе, топором рубил лед. Деде Коркут подошел к нему. Человек, распрямившись, посмотрел на Деде.

– Мало осталось, Деде, – сказал он. – Ты же знаешь, что мужчине могила должна быть по колено. А по колено – что тут осталось?..

Деде Коркут взглянул – глаза были те же, и могила во льду глубока. Что там осталось, чтоб по колено?

Деде вскочил на жеребца с белой звездой во лбу, пришпорил его. И конь был утомлен, и всадник.

Поскакали, помчались – и из этого края ушли. Вновь перевалили гору Газылык, на которой и летом не тают снег и лед, – и вдруг увидели, что вернулись туда, откуда ушли. Тот самый буковый лес, те же каменные бараны. Тот же парень. Нет, не парень, какой там парень! Согнувшийся дугой старец стоял по колено в яме. Увидел Деде Коркута, вылез. Был он очень стар, волосы у него поредели, но глаза были все те же.

– А, Деде, – сказал он, – ты вернулся? Понял, что от смерти не убежишь? Могила готова. Ну, давай ложись!

Старец вошел в лес и исчез среди деревьев.

Деде Коркут слез с коня – у него не осталось сил бежать от смерти. Присел он на бугор на краю могилы. Из чащобы с шипением выползла пестрая змея, извиваясь, подползла к Деде. Деде увидел ее, но не двинулся с места. Безмолвно сидел и ждал.

Мертвые птицы рассыпались по земле. Трава, цветы пожухли. Ветки были голые. Словно и мир покорился смерти.

Деде Коркут горестно огляделся по сторонам, посмотрел на своего жеребца с белой звездой во лбу, понурившего голову, посмотрел на кобзу, привязанную к седлу. Встал, вытащил кобзу из мешка, прижал к груди, помолчал. Перед его мысленным взором прошли огузские джигиты, кровавая битва, каменные истуканы, а потом – обломки скал, безликие глыбы камней…

Змея доползла до Деде Коркута. Еще мгновение – и ужалит. Вдруг Деде Коркут провел пальцами по струнам, зазвенели струны, и под звуки кобзы он заговорил:

– Где те гордецы, что кричали, будто мир принадлежит им? Смерть взяла, земля скрыла, а бренный мир и без них стоит. Преходящий мир, смертный мир! Старый Коркут, ты уже мертв, знай это! Караван ушел, ты опоздал, знай это! Сколько ни живи, конец – смерть, исход – разлука…

Деде Коркут играл на кобзе. Пестрая змея хотела его ужалить – и вдруг остановилась. Под звуки кобзы свернулась она, поползла назад, исчезла.

Деде Коркут играл на кобзе. С земли взлетели птичьи стаи – сели на ветки, защебетали.

Деде Коркут играл на кобзе. Выпрямлялись деревья, ветви покрывались листьями, на склонах приподнимали головки цветы, оживали травы, в иссохших руслах зажурчала студеная вода.

Деде Коркут играл на кобзе – и жизнь пробуждалась вновь, а сам Деде позабыл и могилу, и смерть, и вечную разлуку. Вновь жил он в прекрасном мире, воскрешенном струнами кобзы, в мире отважных джигитов, великодушных воинов. Деде Коркут играл – и под звуки кобзы рассказывал о том, что приключилось с огузами. Послушаем, что он рассказывал.

– Однажды хан ханов Баяндур-хан проснулся рано поутру и повелел, чтобы на Высокой горе развели костер.

И вот на вершине Высокой горы пылает костер. И на других вершинах, далеких-далеких, один за другим загораются костры. Говорит Деде Коркут:

– У огузского племени был обычай. Когда созывали огузских джигитов и дев на празднество, на вершине Высокой горы разжигали костер. Увидев огонь, на других горах тоже разводили костры, и так все люди узнавали, что надо одеться понарядней и пойти на пир. Если загорались два костра, все знали, что над племенем нависла опасность, грозит нашествие, – и тогда джигиты вооружались, собирались все вместе.

Собираются огузы на праздник. Перед ними зеленая-зеленая равнина, а на ней яркие разноцветные палатки, шатры, навесы, пологи. На лугу расстелены пестрые шелковые ковры.

По гобустанскому валуну, именуемому Гавалда́ш, четверо бьют круглыми гладкими камнями. В другой стороне гулко звучат большие барабаны, поют золотые трубы, звуки зурны устремляются в небо.

В небо летит дым костров, разведенных в семи местах. В семидесяти семи местах поставлены изукрашенные глиняные кувшины с холодной водой, с красным вином. Сверкают под солнцем медные блюда и казаны. На крючьях висят мясные туши.

Говорит Деде Коркут:

– Баяндур-хан велел поставить свой сирийский полог, велел поднять до небес свой пестрый шатер, велел разложить тысячу шелковых ковров, велел зарезать гору баранов, велел налить озеро вина. Раз в году Баяндур-хан задавал пир и угощал огузских джигитов.

Джигиты по одному подъезжали, слезали с коней, подходили к большой островерхой палатке, приветствовали сидящего на возвышении Баяндур-хана. Рядом с Баяндур-ханом стоял его визирь Алп Ару́з-Лошадиная морда. Как все огузские богатыри, Алп Аруз был громаден. Шуба из девяноста шкур не доходила до пят, папаха из девяноста шкур не налезала на уши. Алп Аруз провожал гостей в палатки. Палатки были трех цветов: белые, золотистые, черные.

Огузские джигиты Бейбура́ и Бейбеджа́н прибыли на пир вместе. Сошли с коней, поздоровались с Баяндур-ханом.

Аруз вышел им навстречу.

– Пройди, Бейбеджан, – сказал он, провожая Бейбеджана в белую палатку. Когда Бейбура тоже хотел войти в белую палатку, Аруз преградил ему путь.

– Бейбура, – сказал он, – твое место в черной палатке.

Бейбуру и тех, кто прибыл с ним, отвели в черную палатку. Пол в черной палатке был застлан черным войлоком, и все здесь было черным-черно – и скатерть, и посуда. И слуги были в черных одеждах. В белой палатке – все белое, а в золотистой – все золотое… Бейбура нахмурился: