Игорь Поляков - Пространства Страница 2

– Здорово вы вчера повеселились, Андрео! Все кафе ходуном ходило! Ай, молодцы! – синьор смеется. Тут он прав: вчера мы весело отметили премьеру!

– Надеюсь, дон Франческо, мы вам ничего не поломали?

– Что ты, Андрео! Твои студенты просто замечательные ребята! Но столько Chianti[7] у меня не лилось рекой уж давненько!

– Да, Chianti у вас просто бесподобное! Не то что в каких-то там супермаркетах, – мне очень хочется говорить ему приятное.

– О чем ты, сынок! Какие супермаркеты! Ты же знаешь, Пьетро привозит мне бутылки со своих же виноградников. А у него что ни год – то урожай!

– Да, конечно, я знаю.

Тут дон Франческо резко достает из-за спины какую-то увесистую пластиковую сумку. Я сразу узнал ее. Старик протянул мне пакет, его лицо выражало неловкость.

– Ты извини, сынок, но-о… – он все делал не спеша, в том числе и говорил, – ты так увлекся вчера…

«Да уж, увлекся – это мягко сказано», – я опять вспомнил вчерашнее и сделал еще глоток вина, но он продолжал:

–…и забыл его. Лючия нашла пакет под столом, – он замялся. – Ты еще раз извини, но это все женщины… – он обернулся к бару и крикнул дочери:

– Лючия! Быстренько два капучино! – он снова улыбнулся мне. – Альбом нечаянно выпал… и… ох уж эти женщины! В общем, мы немножко полистали его, bambino[8]! Там очень красивые фотографии!

Я уже достал альбом из сумки и листал его. Там была вся моя семья, друзья, старинные и не очень, учеба: школа и университет, что-то и кто-то из новой жизни. Я совсем забыл о нем, но вчера, когда искал в шкафу туфли, наткнулся на этот самый пакет. Как же я обрадовался! Но времени хотя бы полистать его у меня не было, и я захватил альбом с собой на премьеру, а потом он оказался в кафе у синьора Франческо. Тот уже пересел поближе и вместе со мной рассматривал тех, кого я уже три года как потерял. Я коротко рассказывал синьору Франческо о них, о тех, кто был на старых, еще черно-белых, фотографиях, о событиях вокруг. И тут мы наткнулись на фото, сделанное в конце июня девяносто четвертого. Это был наш выпускной вечер в университете. Сердце екнуло и застыло. Я не знал, что рассказать о той, которая была на этой фотографии. Коротко не скажешь, но, честно говоря, после вкусного горячего завтрака и стаканчика тосканского я был не прочь поговорить. Старик уловил перемену во мне, но молчал: он не хотел меня торопить. Я знал его уже не один год: всегда эмоциональный и энергичный, но в то же время степенный, мудрый, тактичный и очень добрый. И всегда-то у него отыщется нужное слово! Он поставил передо мной еще чашечку своего фирменного капучино, потрепал по плечу и сказал:

– Не волнуйся, Андрео. У нас весь день впереди.

Я задумался ненадолго, с чего начать свой рассказ: важно было все. Но что было самым важным в то время? На секунду я остановил свои мысли… Самым важным все же всегда была только она, ее мир. Я еще раз взглянул на фотографию и начал:

– Это был май. Конец мая…

IV. Она

Моросит дождь. Капли на лице как слезы. Тепло. Я бегу через сквер. Дышится легко. Деревья уже зеленые, цветет сирень. Голова кружится. Нужно успеть к третьей паре. Она наверняка еще в общежитии. Я не видел ее месяц. «Прости! Три месяца без тебя – три месяца без жизни», – правильные слова тщательно подобраны. И… не помять цветок, я приложил руку к груди – на месте. Все. Вот оно, общежитие. Третий этаж, большое окно приоткрыто, белый тюль, горит свет. Она дома.

Старое общежитие на Луговой мало чем походило на место для романтических встреч. Довоенное трехэтажное зданьице: бледно-желтые стены с облупившейся штукатуркой, раздолбанные ступеньки у входа, серая дверь на тугой пружине и вечный дед-полит рук на вахте. Но ее комната – это всегда отдельная вселенная в сонных мирах пустых серо-зеленых коридоров с запахом нескончаемого ремонта, сырости и обреченной зябкости. И стоило только приоткрыть дверь в эту вселенную, как золотистый свет из-под оранжевого абажура увлекал в беззаботный и разговорчивый уют. Здесь все в своей гармонии: запах дома, аромат чая для гостей, свежесть воздуха и нежность духов. Музыка, настраивающая на нужное настроение, доносится из поскрипывающего кассетника. Летние этюды в резных рамочках на фоне розоватых обоев с нелепыми цветами. Бабушкины коврики скрывают следы предшествующих обитателей комнаты. Самодельные полки, на которых старые и новые книжки выстроены в ряд не по росту, но по смыслу. Стол с красным инвентарным номером на ножке и вязаной цветастой скатертью сверху. На столе ручки, карандаши и конспекты пытаются спорить о своем превосходстве с фарфоровыми чашками на синих блюдцах. В огромном окне приоткрыта створка, и бледная занавесь танцует блюз с уличным ветром. Рядом кровать как трон, на котором – она. Свет из-под оранжевого абажура рисует ее силуэт, примятая подушка как холст. Она читает и улыбается о чем-то своем. Плюшевый пес с живыми глазами и красным языком улыбается у нее на коленях. Шотландский плед небрежно кутает ноги. Ей хорошо. В левой руке у нее яблоко, а правая придерживает страницу. Прядь волос прикрывает один глаз, но я вижу его небесную бирюзу. Вот она отрывает взгляд от книги. Теперь она улыбается мне и мир из гармоничного становится небесным, потому что я вижу ее глаза, лучистые, улыбающиеся. Это – ее мир, это она.

– Привет, – говорю я ей.

– Привет, – улыбается она.

Она откладывает книжку в сторону, плед падает на пол, пес послушно спрыгивает с колен. Я расстегиваю куртку и достаю теплый, чуть примятый ландыш. Она обувает свои яркие тапочки и сдувает прядь с глаз. Как ребенок. Я улыбаюсь, делаю шаг вперед и протягиваю цветок.

– Прости, – тихо говорю я, и ландыш оживает в ее ладони.

– Прощаю, – улыбаются ее глаза.

Она обнимает меня. Мы молчим. Дождь, замирая, роняет на подоконник редкие капли, я тихонько прижимаю ее голову к себе и вдыхаю тепло и яблоневый аромат волос. Мне спокойно. Ей тоже. Я знаю. Где-то внутри нее звучит музыка, я слышу ее – это наша музыка. Мы танцуем. Как всегда. Все позади. Я больше не оставлю ее. Мы вместе. Как тогда, у Геннадия на даче…

Девяностый год. Дача. У Геннадия – день рождения. Настроения ехать у меня не было. Совсем. На днях заканчивались каникулы – наши первые каникулы в университете. После выходных снова учеба: компьютеры, математика, программирование. Позавчера вернулся из армии друг, сколько было выпито портвейна, не помню. Вчера – серьезный разговор с родителями по поводу все той же учебы, а сегодня у Генки день рождения. Он пригласил почти всю нашу новую компанию к себе на дачу. Ох, ну и дача у них! Замок! Геннадий взялся сам собирать всех нас по городу на отцовской машине. В общем, можно сказать, что внешне Генка был самый что ни на есть мажор, к чему обязывало обкомовское настоящее его отца, но, по сути, какой-то он был совсем не мажористый. Ходил, как охламон, в потертых джинсах и таких же кроссах. Завязывал длинные волосы в косичку. Курил «Приму», слушал старый британский рок и пытался рисовать абстракцию. Хотя, пожалуй, он все же был мажором, потому что у него, наверное, у первого в конце восьмидесятых появился японский плеер.

Странный тогда был февраль, теплый до невероятности, почти без снега. Забрал меня Генка из дому. Ну никакого настроения! Сунул в руки огромную сумку с мясом, «шампунем» и вином. Рядом усадил свою болтливую сестру-малолетку. Поехали, в маши не греет печка, играет музыка. Предстоящая дорога обнадеживает заслуженной дремой, но тут мы сворачиваем с проспекта и подъезжаем к общежитию на Луговой.

– Генка, кого ты тут забыл? Мы ж должны сейчас Танюшку и Игореху на проспекте забрать, – спрашиваю я.

А сестренка его возьми да ляпни:

– А у Геночки тут любовь живет с подружкой! Ты не знаешь, Андрюшечка, а я вот сегодня слышала, как Генусик наш по телефону…

– Заткнись, дурочка, щас высажу и на тралике домой по едешь! – перебил ее Генка.

Впереди сидел Димон, наш дорогой Димон, душа компании, гитарист и авантюрист по жизни. Жаль, что его не будет на выпуске. После первой сессии он со спокойной душой отхватил пару по истории КПСС и еще с более спокойной душой собрался отчалить в Израиль. Но в тот момент он проснулся и выдал свое очередное великое изречение:

– Деточка, когда вы слышите нечто, спросите у собственных ушек: «А полезно ли для вас, ушеньки, слышать то, что вы слышите?» Поверьте, вам станет легше жить… – после этого Димон прижался к грифу своей гитары и так же тихо впал в дрему, как и вышел из нее полминуты назад.

– Генка, правда что ли? Какая еще любовь-морковь? Там же ребята ждут!

Я и понятия не имел, кто там вдруг у него появился, еще три дня назад на дискотеке он был совершенно свободен. Более того, эта идея с новым пассажиром была мне совсем не по нраву, по тому как с его младшенькой и сумкой мы занимали две трети всего заднего пространства «Волги».

Но тут дверь общежития громко хлопнула, даже Димон проснулся окончательно: