Наталья Корнилова - Шестое чувство Страница 23

– Это просто. Горовой был куратором нашей клиники. Дело в том, что он работал в КГБ… позже в ФСБ, ну, вы меня понимаете. И он курировал нашу лечебницу. Дело в том, что у нас есть особый корпус, так называемый диссидентский. Ну… туда поступали при советской власти те, кого именовали… гм… инакомыслящими. Проводили с ними ряд успокоительных процедур, после которых не то что диссидентствовать, а жить не хотелось. Не буду называть лекарства… по принципиальным соображениям, да это и неважно… но после десяти или восемнадцати «кубиков» полусумасшедшее состояние… совершеннейший ступор. Я тогда, при советской власти, еще молод был, и когда меня назначали на дежурство в тот «диссидентский» корпус, чуть с ума не сходил. А многие – сходили. Было такое, что некоторые медсестры и лечащие врачи превращались в пациентов. Не выдерживали напряжения. А патология шла… ну, это за порогом человеческих возможностей. Так вот, Владлен Моисеевич курировал этот самый «диссидентский» корпус. Он даже главврачу – сначала Льву Сергеевичу, передо мной был… а потом и мне… давал понять, что тот корпус – частично вне нашей компетенции.

– А Белосельцев где проходил лечение?

Главврач ответил тотчас же:

– А там и проходил. В» диссидентском» корпусе проходил. И мне показалось, что он был у Горового на особом счету.

– Почему вы так думаете? – спросила я.

– Потому что он был в отдельной палате.

– И что?

– С дверью и отдельным персоналом.

– Ну и что же?

– А вы не понимаете? – чуть наклонился вперед всем своим монументальным телом Круглов. – Сразу видно, что вы ни разу не попадали в психушку. В нормальной российской психиатрической больнице на одно отделение полагается четыре палаты без дверей, решетки на окнах, а надзорная палата, в которую определяют новеньких и припадочных, вообще – верх комфорта. Там никогда не гасят свет, всегда дежурит санитар. В свое время я тоже был таким санитаром. Так вот, Белосельцев никогда не был в надзорной, а пошел сразу в «диссидентский», в отдельное крыло, где вообще-то лечат платных. Различных родственников «новых русских», сестренок, братишек, жен и детишек, у которых, как говорят сами пациенты, «сорвало кукушку» или же проблемы с наркотиками.

– А почему же Белосельцев не мог там быть?..

– Потому что за него не было перечислено ни единого рубля на счет больницы. Ни од-но-го. Даже хорошо, что вы спросили. Я давно хотел выговориться. Ведь у него – лучшая палата, лучшие врачи. Свой график лечения. Да и было бы из-за чего!

– А что у него было?

– Да ничего! – пожал плечами Круглов. – Нормальная дебильность. (Ничего себе звучит, – подумала я: «нормальная дебильность»!) Отклонения в умственном развитии, отягощенные суицидальным синдромом. Ничего особенного. Что уж там у него нашел Горовой, я не знаю. Документации в больничном архиве нет, только отписки, не содержащие ничего конкретного – лишь то, что очевидно для всякого, кто понимает в медицине и психиатрии.

– То есть ничего определенного о лечении Белосельцева вы сказать не можете?

– Я – нет. Это к Горовому. У него хранилась вся секретная документация, практически на весь «диссидентский» корпус, в том числе и на Белосельцева. В Москве хранилась, кстати, кажется, в его домашнем сейфе хранилась.

– Домашний сейф Горового был опечатан и вывезен ФСБ, – угрюмо объявил Сванидзе. – Такой вот примечательный интерес к деятельности своего сотрудника.

– А что? – в тон ему ответил Круглов. – Сейчас «контора» большую силу забрала.

– Ну, это нас совершенно не касается, – надув щеки, со значительным видом заявил Сванидзе. – Илья Климович, а вы знали кого-нибудь из семьи Дмитрия? Отца, мать, брата?

Круглов вытянул губы трубочкой.

– Гм… мать, да… кажется, это она и была, такая стройная женщина… Нина Алексеевна, так?

– Правильно! А вы говорите, что память вам изменяет, – улыбнулась я.

– Ну, имена я хорошо помню. А вот на лица память плохая. Да… отца я что-то не припомню. Белосельцев у нас много лет состоял, но вот отца – нет, по-моему, не видел. Да и брата тоже. А мать помню, помню. Я с ней беседовал два раза. Приятная женщина, и очень за сына беспокоилась, спрашивала, как он тут. Я, откровенно говоря, ничего и сказать не мог, этот Дима всецело в ведении Горового был.

– Илья Климович, у вас есть образцы почерка Димы Белосельцева?

– Да, конечно. Я разыщу в архиве.

– Спасибо, Илья Климович, – выговорила я. – Спасибо… мы еще к вам обратимся. Вы разыщите образцы почерка.

– Да пожалуйста, пожалуйста, – он украсил свою реплику щедрым жестом радушного хозяина. – Всегда рад помочь следствию, да еще если дело касается смерти Владлена Моисеевича.

– А если честно, – не выдержала я, – как вы относились к покойному Горовому?

Доктор Круглов приспустил очки на кончик носа, и его лицо отвердело, когда он ответил:

– Осторожно.

Глава 13

– Известен ли вам, Берт, способ, как можно проверить, действительно ли мертв Дима Белосельцев? – проговорила я.

Мы только что просмотрели медицинскую карту Дмитрия и образцы его почерка. Конечно, едва ли возможно было на глаз определить, писал ли те записки, найденные у Сергея Георгиевича Белосельцева и у Горового, Дима или это наглая подделка. Хотя взаимоисключающие факты – Димино авторство записок и свидетельство о смерти Белосельцева Д.С. – не желали укладываться в удобоваримую схему.

– Действительно ли мертв Дима Белосельцев? – задумчиво откликнулся Сванидзе. – Видите ли, Мария… я поясню свою мысль. Способ, конечно, есть, но, чтобы к нему прибегнуть, понадобится масса хлопот. Нужно делать запрос в местную прокуратуру, давать обоснование и…

– Вы уж слишком долго поясняете свою мысль, господин Сванидзе, – перебила его я. – Тем более что можно махом отменить все хождения по инстанциям. Жутковато, но – надо. Надо, Берт, надо.

– Что вы имеете в виду?

Я выдохнула:

– Ну что – эксгумацию, конечно! Причем безо всякой санкции.

– То есть… ночью раскопать могилу Димы Белосельцева, что ли? – пробормотал Сванидзе. – Но как же разрешение…

– Пока мы будем добиваться разрешения, нас самих могут закопать, – сказала я. – Надеюсь, вы не забыли о тех мирных хлопцах, которые устроили нам ДТП с мордобоем в том чудесном городишке. (Сванидзе пощупал бок и поморщился.) Ага. Вот и я не забыла. Сложно забыть, Альберт Эдуардович. А эксгумация – это, конечно, жутко, но история с самого начала была с этаким мистическим подтекстом. Да и доктор Круглов со своими рассказами о «диссидентских» корпусах нагнал мраку.

– Но, Мария… – начал было Сванидзе, однако сам прервал свою «пояснительную», без сомнения, мысль и, сделав значительное лицо, проговорил: – Если рассудить здраво, то эксгумация – это, конечно же, выход. Но, с другой стороны, зачем и кому имитировать смерть Димы Белосельцева? Разве он какая-то важная персона, чтобы, так сказать, быть выданным за мертвого? Кому – кроме, разумеется, его родителей – тепло или холодно от того, жив он или мертв? Ну?

– Действительно, – произнесла я. – В самом деле, так. Но однако же его содержали на особом положении и Горовой не афишировал курс лечения Белосельцева. Опять же… что за курс лечения? Почему этот курс лечения скрывали от главврача Круглова… или же темнит сам Круглов? Тут много непонятного. И если бы это непонятное приводило только к разнотолкам в отношении того, умер Дима Белосельцев или нет… А ведь уже погиб твой дядя Владлен Моисеевич Горовой, исчез Рома Белосельцев, лежит в больнице его отец, а Нина Алексеевна пропала. И ведь как-то ко всему этому причастен Усов и компания! Еще как причастен, если они были готовы тебя пристрелить – там, на дороге!

Сванидзе почесал в затылке:

– Да, веселая картина. Ну, а что, если там, в… гм… могиле… это… действительно… окажется не Дима Белосельцев? А? Вдруг – так? Что тогда делать?

– А вот тогда и видно будет, – решительно ответила я.

– Не, ты в натуре… что ж, ты, значит, накинь еще «косую». Для круглого счета… эк!

Я взглянула на того, кто произнес эти слова. Это был пожилой, бедно одетый мужик с морщинистым лицом, усеянным коричневыми пигментными пятнами, с вислыми щеками и редкими желтыми зубами. Он опирался на лопату и шумно дышал, наповал разя перегаром.

– Ладно, – сказала я. – Накину. Только не проси деньги вперед, ты уже сейчас еле на ногах стоишь. Понимаешь?

Мужик не одобрил меня. Хотя формально согласился с моим заявлением.

– Да как не понимать. Понимам. А вот жись, знашь, пошла не сахер медовый. То один помрет, то второй помрет. Так что ты уж, значит, того… не обидь. Пристегни еще стольничек сверху.

– Поясню свою мысль, – встрял Сванидзе. – Видите ли, Мария имеет в виду, что некоторым образом следует сначала исполнить заказ, а уж потом получить плату, которую вы, предположительно, можете употребить в ущерб своему здоровью.