Алексей Писемский - Тюфяк Страница 3

Совершенно другой наружности была Лизавета Васильевна: высокая ростом, с умным, выразительным лицом, с роскошными волосами, которые живописно собирались сзади в одну темную косу, она была почти красавица в сравнении с братом. В одежде ее заметны были вкус и опрятность, что, как известно, дается в удел не многим губернским барыням. В выражении лица молодой женщины высказывалось что-то грустное, почему она и казалась как бы старше двадцати пяти лет, которые прожила на белом свете. Брат и сестра сидели, задумавшись; глаза Лизаветы Васильевны были заплаканы. Они только вышли от больной матери. Старуха была разбита параличом, отнявшим у нее движение и язык и затмившим почти совершенно умственные способности; она помнила и узнавала одного только Павла. Большею частью она была в беспамятстве, а пришедши в себя, то истерически смеялась, то плакала. Лизавету Васильевну она совершенно не узнала: напрасно Павел старался ей напомнить о сестре, которая с своей стороны начала было рассказывать о детях, о муже: старуха ничего не понимала и только, взглядывая на Павла, улыбалась ему и как бы силилась что-то сказать; а через несколько минут пришла в беспамятство.

Павел, получивший от медика приказание не беспокоить мать в подобном состоянии, позвал сестру, и оба они уселись в гостиной. Долго не вязался между ними разговор: они так давно не видались, у них было так много горя, что слово как бы не давалось им для выражения того, что совершалось в эти минуты в их сердцах; они только молча менялись ласковыми взглядами.

– Как мы с тобой давно не видались, Поль! – начала наконец Лизавета Васильевна.

– Давно, Лиза.

– Переменилась я с тех пор?

– Очень переменилась.

– У меня двое детей; старший сын ужасно похож на тебя.

– А муж твой, Лиза?

– Муж у меня, братец… он немного ветрен; но, впрочем, добрый человек и, кажется, любит меня.

– Зачем же ты за него вышла? – спросил Павел, глядя на сестру.

– Богу так угодно! Нас сосватала тетушка: она уговорила батюшку и матушку, насказавши им о бесчисленном богатстве моего мужа.

– И что ж? Это вышло правда?

– Правда, – отвечала с горькою улыбкою молодая женщина.

– Помнишь, что ты мне говорила?

– Что я тебе говорила?

– Что ты…

Молодая женщина улыбнулась.

– Это давно уж прошло, – отвечала она, вспыхнув.

– Тебя не уговаривали выйти за другого?

– Нет, Поль, я сама первая согласилась, – отвечала молодая женщина.

– Не может быть!

– Отчего ж не может быть?.. Но, впрочем, перестанем говорить об этом, Поль… Это была глупость и больше ничего.

– А я на днях еще встретил Бахтиарова.

Лизавета Васильевна вдруг побледнела.

– Разве он здесь? – спросила она, стараясь скрыть внутреннее волнение; но голос ее дрожал, губы слегка посинели…

Павел молчал и только внимательно посмотрел на сестру.

– Лучше поговорим о тебе, – начала Лизавета Васильевна, стараясь переменить предмет разговора. – Что ты с собой хочешь делать?

Этот вопрос, в свою очередь, смутил Павла.

– Не знаю, – отвечал он после минутного молчания.

– Ты думаешь здесь служить?

– Нет.

– Так, стало быть, ты хочешь уехать, опять с нами расстаться надолго?

– Да мне надобно бы было ехать.

– Но матушка? Как ты ее оставишь?

Павел задумался.

– Мое положение, – начал он, – очень неприятно… Я думал непременно ехать.

– Поживи, братец, с нами.

– Нельзя, Лиза, мне бы хотелось поподготовить себя и выдержать на магистра.

– Ну, а потом что?

– А потом… потом может быть очень хорошо… это лучшая для меня дорога.

– Так поезжай.

– А матушка?..

Лизавета Васильевна несколько минут ничего не отвечала.

– Ей, может быть, сделается лучше, – начала она, – и ты поедешь; она тоже к тебе приедет.

Разговор этот был прерван приездом Перепетуи Петровны.

– Лизанька! Друг мой! Ты ли это? – вскрикнула она, почти вбежавши в комнату, и бросилась обнимать племянницу; затем следовало с полдюжины поцелуев; потом радостные слезы.

– Давно ли ты, милушка моя, приехала? – говорила тетка, несколько успокоившись и усаживаясь на диване.

– Сегодня утром.

– Ну, слава богу, слава богу! Что сестричушка-то? Я и не спросила об ней.

– Матушка заснула, – отвечал Павел.

– Ну, слава богу, слава богу! Пусть ее почивает. Здравствуй, Паша. Я тебя-то и не заметила; подвинь-ка мне скамеечку под ноги; этакий какой неловкий – никогда не заметит. – Павел подал скамейку. – Погляди-ка на меня, дружочек мой, – продолжала Перепетуя Петровна, обращаясь к племяннице, – как ты похорошела, пополнела. Видно, мать моя, не в загоне живешь? Не с прибылью ли уж? Ну, что муженек-то твой? Я его, голубчика, уж давно не видала.

– Он дома остался; слава богу, здоров, – отвечала Лизавета Васильевна, целуя у тетки руку.

Перепетуя Петровна больше любила племянницу, чем племянника, потому что та была к ней ласковее.

– Что деточки-то твои? Михайло Николаич писал, что они просто милашки.

– Я завтра их привезу к вам, тетушка.

– Непременно привези! Смотри же, одна и не езди! Паша, полно сидеть букой-то; пододвинься, батюшка, к нам, поговори хоть с сестрой-то; ведь, я думаю, лет пять не видались?

– Мы с ним уж, тетушка, наговорились и наплакались.

– Счастье твое, мать моя! А со мной – так он не больно говорлив. О чем это с тобою-то говорил?

– Рассказывал свои обстоятельства.

– Мне никогда ни слова не говорил. Какие же его обстоятельства? Да скажи, батюшка, хоть что-нибудь. Что ты скрываешь? Что, я тебе чужая, что ли? Зла, что ли, я тебе желаю? Я, кажется, ничего тебе не показывала, кроме моего расположения: грех тебе, Паша! Какие же это обстоятельства?

– Сестра вам лучше расскажет; она знает все, – отвечал Павел, с величайшим терпением выслушивавший претензии тетки.

– Какие же обстоятельства? – спросила снова любопытная Перепетуя Петровна, уже обращаясь к племяннице.

– Вот видите, тетушка, брату нужно ехать в Москву.

– Это зачем? – почти вскрикнула Перепетуя Петровна.

– Ему надобно выдержать на магистра.

– Что же это, должность, что ли, какая?

– Все равно что должность, – отвечал Павел.

– А жалованье велико ли?

– Жалованья нет.

– Так какая же это должность? Этаких-то должностей и здесь много. Как же ты мать-то оставишь?

– Это-то меня и беспокоит, тетушка.

– Отчего ты не хочешь здесь служить? Не хуже тебя служит Федосьи Парфентьевны сын; уж именно, можно сказать, прекрасный молодой человек, с обращением: по-французски так и режет; да ведь служит же; скоро, говорят, чин получит; а тебе отчего не служить? Ты вспомни мать-то свою, чем она для тебя ни жертвовала? Здоровья своего, что называется, не щадила; немало с тобой возилась, не молоденькая была; а тебе не хочется остаться успокоить ее в последние, что называется, минуты. Лиза… конечно! Ну, да что же делать? Она ту меньше любила, да ведь она уж и отрезанный ломоть: у нее свои обязанности, свое семейство: иной бы раз и рада угодить матери, да не может, впору и мужу угождать да тешить его, а ты свободный человек, мужчина! Нет, сударь, не следует; за это бог тебе всю жизнь не даст счастия! Нечего супиться-то, я правду говорю.

– Все это хорошо… и я сам знаю, тетушка, – возразил Павел.

– Нет, видно, не знаешь, коли хочешь делать другое.

– Я думаю ехать, если матушка сама мне это позволит, а после и ее к себе перевезти.

Перепетуя Петровна при этих словах покраснела, как вареный рак.

– Нет уж, Павел Васильич, извините, – начала она неприятно звонким голосом, – этого-то мы никак не допустим сделать: да я первая не позволю увезти от меня больную сестру; чем же ты нас-то после этого считаешь? Чужая, что ли, она нам? Она так же близка нашему сердцу, может быть, ближе, чем тебе; ты умница, я вижу: отдай ему мать таскать там с собой, чтобы какой-нибудь дряни, согрешила грешная, отдал под начал.

– Тетушка! – начал было Павел.

– Не смейте, сударь, этого и думать! – возразила Перепетуя Петровна. – Она, конечно, человек больной… пожалуй, он это сделает, увезет ее… Да вот, дай господи мне на этом месте не усидеть: я первая до начальства пойду, ей-богу! Губернатору просьбу подам…

– Успокойтесь, тетушка! – сказала Лизавета Васильевна.

– Что это, сударыня, как это возможно? Вишь какой финти-фант! Пожалуй, гляди ему в зубы-то… Пусть один едет, уморит ее: по крайней мере на совести-то у нас не будет лежать. Ему, я думаю, давно хочется ее спровадить.

Павел весь вспыхнул…

– Бог с вами, тетушка! – проговорил он и ушел к себе в комнату.

Больная в это время простонала.

– Матушка-то моя простонала, – заговорила вдруг совершенно другим голосом Перепетуя Петровна и вошла в спальню к сестре. – Здравствуй, голубушка! Поздравляю тебя с радостью; вот у тебя обе твои пташки под крылышками. О голубушка моя! Какая она сегодня свежая; дай ручку поцеловать.

При этих словах Перепетуя Петровна поцеловала у сестры руку.