Люси Монтгомери - Энни из Грин Гейблз Страница 3

Когда он прибыл в Брайт Ривер, там не было информации о каких-либо поездах вообще. Он подумал, что ещё слишком рано, привязал лошадь во дворе небольшого брайтриверского отеля и пошёл к зданию станции. Длинная платформа была почти пустынна; за исключением лишь одного живого создания – маленькой девочки, примостившейся на груде кровельной драни – на ней никого не было. Мэтью, сразу заметивший девочку, поспешно обошёл её, стараясь не смотреть на дитя. А если б он отважился взглянуть, то несомненно не мог бы не заметить на её лице напряжённого выражения и даже некоторое отчаяние. Она сидела в ожидании кого-то или чего-то; и поскольку делать больше было нечего, старалась изо всех сил сидеть и ждать.

Мэтью наткнулся на запиравшего билетную кассу начальника станции, которому не терпелось скорее вернуться домой к ужину. Мэтью осторожно высказал предположение, что вероятно скоро следует ожидать прибытия полушестичасового поезда.

– Да он же прибыл полчаса тому назад! – удивленно молвило это ответственное должностное лицо. И для вас специально высадили одного пассажира – маленькую девочку. Она сидит там – на груде драни… На мое предложение подождать в комнате ожиданий для дам, она важно ответила, что предпочитает оставаться снаружи. «Здесь больше простора для воображения», – заявила она. Ну и штучка, скажу я вам!»

– Но я жду вовсе не девочку, – смущенно пробормотал Мэтью. – Я приехал за мальчиком. Он должен быть здесь. Мы надеялись, миссис Спенсер привезёт его для нас из Новой Шотландии…

Начальник станции присвистнул.

– Полагаю, здесь какая-то ошибка, – сказал он. – Миссис Спенсер сошла с поезда вместе с этой девочкой и сдала её мне из рук в руки. Сообщила, что вы и ваша сестра забираете её из сиротского приюта, и что сейчас вы будете вместе с ней. Вот и всё, что мне известно. И здесь поблизости не прячется ни одна другая сирота…

– Не понимаю, – беспомощно развёл руками Мэтью, сожалея, что Мариллы нет рядом, чтобы прийти на выручку.

– Вы бы лучше расспросили девочку, – беззаботно предложил начальник станции. – Уверен, уж она-то сможет объяснить. У неё острый язычок, это точно. Может быть, мальчишек того сорта, какого вам хотелось, не было!» С этими словами он, тщетно борясь с чувством голода, заторопился восвояси, и злополучному Мэтью пришлось действовать в одиночку. Ему легче было бы взять за грудки молодого льва в клетке, нежели приблизиться к девчонке – странной девчонке – девчонке из приюта – и потребовать у неё ответа, почему она – не мальчик? Мэтью тяжко вздохнул, развернулся на месте, собираясь с духом, и медленно поплёлся по платформе к девочке, которая не спускала с него глаз с тех пор, как увидела, и сейчас, не отрываясь смотрела на него. Мэтью же на неё не смотрел, а если бы даже и взглянул ненароком, то не смог бы понять, кто перед ним.

Обыкновенный наблюдатель заприметил бы, что ребенок – лет одиннадцати – одет в слишком короткое, слишком тесное полушерстяное платье отвратительного желтовато-серого цвета. На голову ей нахлобучили коричневую, бесформенную бескозырку, из под которой выбивались и падали на спину толстые косички определенно рыжего цвета. Её личико – маленькое, бледное и худое – густо покрывали веснушки; рот казался большим, как и глаза, которые в зависимости от освещения и настроения, становились то зелёными, то серыми.

Всё это не укрылось бы от обыкновенного наблюдательного человека; сверхнаблюдатель же добавил бы к этому списку острый, резко очерченный подбородок, и что глаза – живые и одухотворённые, рот – чувственный и выразительный, а лоб – широкий и высокий. Короче, наш проницательный экстра-наблюдатель, возможно, пришёл бы к заключению, что неординарная душа населяет это тело – тело бедствующего ребёнка-женщины, которого так нелепо стеснялся Мэтью. Он, однако, всячески оттягивал выполнение тяжёлой повинности – вступления в разговор. Ибо как только девочка пришла к выводу, что он и есть тот человек, который забирает её, она поднялась и тоненькой, коричневой ручонкой вцепилась в ручку потёртого, старенького саквояжа; остальное она предоставляла ему.

– Полагаю, мистер Мэтью Катберт с Грин Гейблз это вы? – спросила, наконец, она особенным, чистым и приятным голосом. – Очень рада вас видеть! Я, было испугалась, что вы не придёте за мной… Представьте, какие картины того, что могло бы воспрепятствовать вашему приезду, рисовало моё воображение! Я уже подумывала обустроить себе ночлег, вскарабкавшись вон на ту огромную дикую вишню по другую сторону просёлочной дороги… Я не боюсь! И потом это ведь классно, – провести ночь под белоснежным покрывалом лепестков такой вот вишни, в лунном сиянии, не правда ли? Вы никогда не представляли себя, живущим в мраморных залах? Нет? Знаете, я вовсе не сомневалась, что вы приедете за мной если не сегодня вечером, то уж точно завтра утром.

Мэтью неуклюже взял за руку эту худышку; к тому времени он уже успел опомниться. Не мог он сказать вот этому дитя с сияющими глазами, что произошла ошибка. Лучше привезти её домой, и пусть Марилла сама сделает это. О том, чтобы оставить её в Брайт Ривере, не могло идти и речи. Мало ли, какая ошибка совершена, – все вопросы-ответы подождут до возвращения в Грин Гейблз.

– Мои извинения за то, что опоздал, – кротко сказал он. – Идёмте со мной… Лошадь ждёт во дворе. Позвольте ваш саквояж.

– О, да я донесу его! – с воодушевлением откликнулся ребёнок. – Он совсем не тяжёлый. В нём все мои сокровища, но он лёгкий, как пух. К тому же, если его не нести, как нужно, у него вываливается ручка; так что лучше его понесу я, потому как знаю некоторые хитрости обращения с ним. Это – допотопный саквояж. О, какое счастье, что вы пришли, хотя неплохо было бы поспать на той дикой вишне!.. Мы поедем далеко, ведь так? Миссис Спенсер говорила, расстояние около восьми миль. Я даже рада: люблю езду! Как здорово, что я буду жить с вами! Теперь я – ваша. А раньше я была ничья… но приют – это самое худшее из всего! Я провела в нём лишь четыре месяца, но и этого оказалось достаточно!.. Возможно, вы не сможете понять, что это такое. Это ещё хуже, чем вы себе представляете. Миссис Спенсер выговорила мне за то, что я так отзываюсь об этом заведении, но… вовсе я не испорченная! Впрочем, легко поступать плохо, не подозревая об этом, – что правда – то правда. В общем, он не плохой, этот народец в приюте. Но только для игры воображения там маловато места. Может в других приютах его и больше. А как здорово сочинять разные небылицы о них! Например, кто знает, а вдруг девочка, сидящая рядом со мной – дочь настоящего графа, похищенная в младенчестве злой няней, которая отошла в мир иной, так и не успев исповедаться?! Я бодрствовала все ночи напролёт, потому что днём времени у меня не хватало, чтобы выдумывать подобные истории. Полагаю, поэтому я такая худая… Я ведь… просто тощая, не так ли? Кожа да кости! Люблю представлять себя эдакой в теле, с ямочками на локтях, словом, приятной полноты…

Юная леди окончила на этом свою речь, отчасти потому что у неё от ходьбы перехватило дыхание, а отчасти потому, что они приблизились к коляске. Она не произнесла больше ни единого слова, пока они не выехали из посёлка. Они ехали по маленькому крутобокому холму, причём дорога настолько глубоко взрезала его, что земляные борта на несколько футов возвышались над их головами. А кругом росли дикие вишни и стройные белые берёзки.

Девочка протянула руку и сломала веточку дикой сливы, касавшуюся коляски.

– Разве она не прекрасна? О чём вы думаете, глядя на это склонившееся к нам дерево? Всё точно из белого кружева? – спросила она.

Ну, я не знаю… – пробормотал Мэтью.

Но почему же? О наряде невесты, конечно! И о ней самой, ведь это дерево – будто невеста, всё в белом и в лёгкой, почти прозрачной… фате! Никогда не видела ничего подобного, но ведь представить себе можно всё! Я, конечно, и не надеюсь когда-нибудь стать невестой. Я ведь такая невзрачная, кто же захочет на мне жениться? Разве что, какой-нибудь иностранный миссионер. Мне кажется, иностранные миссионеры не слишком разборчивы… Но всё же я не теряю надежды, что когда-нибудь на мне окажется вот такое же белое платье! Это – мой идеал земного блаженства! Ну и… я просто обожаю красивые наряды. А их у меня, сколько я себя помню, никогда не было. Да и вперёд незачем забегать, ведь правда? В конце концов, можно представить себе любой наряд. Сегодня утром, когда я покидала приют, мне стало ужасно стыдно за себя, потому что пришлось одеть это противное полушерстяное платье. Вы знаете, это сейчас как бы униформа нашего приюта. Один торговец из Хоуптауна безвозмездно передал приюту прошлой зимою три сотни ярдов полушерстяной ткани. Ходили слухи, что он просто не мог продать её, но, думаю, это было сделано от чистого сердца. Когда мы сели в поезд, я чувствовала себя так, словно все вокруг меня жалели! Но сразу же заработало воображение и одело меня в красивейшее бледно-голубое платье из шёлка. Надо же всегда представлять что-нибудь стоящее! Воображение моё живо нарисовало широкополую шляпу с перьями, золотые часы, детские перчатки и ботиночки. И всё это было на мне! Понарошку, конечно… Всю дорогу меня не покидало приподнятое настроение, и поездка приносила удовольствие. Во всём своём величии я доехала до острова. Даже на судне меня ничуть не мутило. И миссис Спенсер – тоже, хотя обычно её всегда тошнит. Она сказала, что для этого нет времени, поскольку она обязана приглядывать за мной, чтобы я не свалилась за борт. Она сказала, что мне запрещается разгуливать по судну там и сям. Но если это предотвращает её «морскую болезнь», почему бы и не побродить по нему?! А ещё мне хотелось впитать в себя как можно больше впечатлений, пока я на борту. Вдруг иной возможности и не представится? Ах, сколько же вишен в цвету! Этот остров – просто процветает! Я уже в него влюбилась; и какое счастье здесь жить! Всегда слышала со всех сторон, что Принс-Эдвард-Айленд – красивейшее место в мире. Я воображала, что живу на нём, но в действительности… даже и не мечтала, что это когда-нибудь произойдёт. Чудесно, когда то, что рисует воображение, становится реальностью, не правда ли?… А те красные дороги очень забавны. Когда мы сели в поезд на станции Шарлотта-Тауна, и начали мелькать эти красные дороги, я спросила миссис Спенсер, почему они такие.