Анджей Беловранин - Последний зеленый лист Страница 3

Свернув направо по улице Сердоликов, Пенига вступил в Кватроциркул – округ, в котором издревле селились купцы, мастера гильдий, среднее духовенство, имперские чиновники и прочие зажиточные горожане, а также бедные оптиматы, которым не хватило средств на то, чтобы приобрести особняк или хотя бы квартиру в престижном Дуоциркуле, среди патрициев и банкиров.

Город делился на семь округов, вложенных один в другой. Они были разделены круговыми улицами – циркулами, каждая следующая охватывала столицу все более широким кольцом.

Когда-то каждый из семи округов был отделен от другого круговой стеной. Первое, что постановил регент Кастор, взявшийся сделать Мемфис достойным славного звания столицы Республики – приказал снести древние барьеры, слишком материально разделявшие касты имперского общества. На месте стен проложили широкие улицы, которые стали называть так же, как округа, которые они опоясывали.

На высоком Капитульном холме, внутри Уноциркула, все так же возвышались Алый замок и Вековой дворец; в них работали, принимали просителей и вели суд те из Тридцати регентов, что остались в столице – но ни один из них не занял императорские покои, и Тридцать поселились в разных местах столицы, в каждом из округов, включая трущобы Септоциркула – чтобы своим примером показать: старые сословные границы отжили свое.

Вскоре Пенига пересек круговую улицу Кватроциркула и вступил в следующий округ – Квинквециркул. Богатые каменные дома зажиточных буржуа сменились бесчисленными ремесленными мастерскими, рынками, магазинами и харчевнями. Здесь жили и работали хозяева и управляющие лавок, и ни на минуту, ни днем ни ночью не утихала торговля. Купить воз сена, сотню голов скота или яблоко – на всякий спрос здесь имелось предложение. Разрезающая город от центра до окраины улица, по которой шел аколит, здесь поменяла название – из Сердоликовой став улицей Каретников.

Увернувшись от двух особенно приставучих лоточниц, одна из которых норовила всучить "красавцу студенту" леденец на палочке, а другая – пинту кваса, Пенига покинул Квинквециркул. Он вошел в Сиксциркул – квартал из крепких, но небогатых домиков, построенных частью из камня, а частью из дерева. Некоторые совсем покосились, другие, наоборот, щеголяли свежей яркой краской. Здесь жили горожане средней руки: небогатые торговцы, ремесленники, работавшие в мастерских Квинквециркула, чиновники низшего ранга, студенты и преподаватели университета, не желавшие ютиться в общежитиях Трициркула и достаточно состоятельные, чтобы купить дом или снять квартиру.

По крепкому каменному мосту Пенига пересек небольшую речку Стюр, когда внимание его привлекла громкая компания пьяных пополанов, выкатившихся из трактира "Герцогиня и пастернак" – одного из самых знаменитых в Сиксциркуле. Они не в лад орали ставшую очень распространенной в последнее время песенку "К дьяволу и к дьяволовой матери". Пенига не относил себя к ценителям этого произведения кабацкого искусства и неосознанно перешел на другую сторону улицы Каретников.

– Э, абразованный! – выбился вдруг один голос из общего нестройного хора. – Чего нос воротишь, абразованный!

Пенига молча шел мимо, изо всех сил стараясь не ускорять шага – врожденное чувство самосохранения подсказывало, что, стоит хоть чуть-чуть выказать страх – и эта свора дружно набросится на него: начнет улюлюкать и поносить на чем свет стоит… это в лучшем случае.

– Истинно говорю вам, братья, грядут последние дни! – вдруг зарядил, перебивая пение, один менее пьяный, чем другие, голос. – Все знамения на то: третьего дня из Дальнего озера раздался дьявольский рев, как будто бы мычание, и тут же вода в Хамиловом источнике, который отродясь был чист, как слеза, сама собой наполнилась кровью… Люди сказывают, еретики, сектанты диявольские, отравили святую воду своими миазмами. Самые что ни на есть черные знамения!

Мимо расхлябанной походкой плелись два сытых стражника, как на посохи, опиравшиеся на алебарды. Они ни на кого и ни на что не обращали внимания.

Вскоре пьяная компания осталась позади, и последний стих, достигший ушей Пениги: "…а пошли вы все, козырные, к дьяволовой маме", – растворился в городском шуме. Наконец, аколит пересек последнюю круговую улицу – Сиксциркул – и вошел в бедные кварталы Мемфиса.

Этот округ, видимо в насмешку, назывался Септоциркул. В отличие от центральных округов, он никогда не был огорожен стеной. Бедняцкие трущобы, в которых жили слуги и служанки, проститутки, трубочисты и золотари, бедные ремесленники и нищие – выходили прямо в леса, поля, пустыри, свалки и болота. Дальше, в нескольких лигах от границ столицы, начинались богатые предместья.

Среди проектов регента Кастора с самого начала значился вызвавший у горожан недоверие пункт: обнести Септоциркул дорогой и общегородской стеной. Но он так никогда и не был выполнен – то ли денег не хватало, то ли рвения.

В одном из дворов Септоциркула, на втором этаже трехэтажной развалюхи, последние три десятка лет жила семья Пениги – его отец Рута приехал в столицу с молодой женой Олией, полный самых честолюбивых планов. "В столице всегда нужны будут каменщики, а я овладел самыми тонкими тонкостями этого ремесла", – уверенно говорил он, и Олия послушно соглашалась. Они поселились в Септоцирукле "лишь на первых порах" – да так и задержались здесь на всю жизнь.

Рута поначалу действительно начал неплохо зарабатывать и откладывать деньги – да только на пути прежних великих замыслов неожиданно встали дикие соблазны столицы. Поначалу Рута еще пытался не прогуливать в кабаках все, что добывал нелегким трудом, но когда на свет появился Пенига, и "в семье образовался лишний рот" – любые попытки прорваться в высшие круги жизни стали казаться молодому каменщику бесполезными.

К счастью, Рута оказался не таким уж плохим отцом. Он души не чаял в своем сынишке и всегда считал его не по годам смышленым. "Глядишь, выбьется в писари", – хвастался Рута собутыльникам, хотя сам, пожалуй, не верил в свои слова.

И когда вскоре после свержения Последнего монарха регент Антон объявил об учреждении государственных стипендий для одаренных молодых граждан Республики, желающих обучаться в университете – Рута сам предложил Пениге попытать счастья.

Пенига, не умевший даже толком читать и считавший только на пальцах, умудрился успешно пройти собеседование у старенького прозелита, смотревшего на смущенного мальчугана пронзительными хитрыми глазами и неизвестно каким чудом узревшего в неуче из бедняцкого округа какой-то потенциал. К своему стыду, Пенига не запомнил имени того прозелита, и больше его в университете не встречал – должно быть, годы взяли своё.

Конечно, сразу в неофиты Пенигу не взяли – сначала он стал школяром и прошел ускоренное обучение в схоле грамоты, и только через полтора года был зачислен на первый круг…

Рута умер два года назад от беспробудного пьянства. К счастью, Пенига к тому времени уже сдал экзамен на аколита и вместо нищенской стипендии стал получать какое-никакое жалование. Так он смог помогать матери, той даже не пришлось переезжать в жилье подешевле. Хотя она и удивлялась – куда ей теперь две комнаты, если муж помер, а сын предпочитает жить в университетском общежитии Трициркула, поближе к своим инкунабулам…

Пениге лишь изредка удавалось выкроить вечерок, чтобы навестить старушку. Он поднялся по наружной лестнице на второй этаж родной развалюхи и постучал в дверь.

– Сынок! – улыбнулась Олия, и ее до срока постаревшее лицо расплылось в улыбке. – Заходи скорее, весь промок… У меня как раз осталось немного твоего любимого пирога с грибами.

Стоило скрипучей двери затвориться за его спиной, как холодный дождь зарядил с новой силой.

4.

В темном подвале таверны "Девятый змей" много лет назад поселились гул и чад. Философ-схоласт Менакул, на всякий случай сожженный на костре испуганными братьями-монахами двести лет назад за ересь, вывел бы, что именно противоестественный союз этих двух метасуществ – Гула и Чада – породил жуков, время от времени пробегающих по стенам и столам. Копоть от ламп словно вторгалась в тембр голосов, делая их более грубыми, хрипящими, угрожающими.

Аколит Пенига, время от времени прихлебывая тяжелое пиво из большой глиняной кружки с щербатыми краями, слушал спор ученых мужей. Спорили, как всегда, «о природе вещей» вообще и «о природе человека» в частности. Как будто что-то еще может по-настоящему волновать ученых мужей.

– Лишь частный случай! — уже почти зло кричал прозелит Либет. – Частный случай, и ничего более, р-р-разлюбезный мой брат Куника!

– Не рычи, «разлюбезный мой», – глухо, как из бочки, ответил Куника – куратор Пениги в его исследованиях. – Любой частный случай в храме вселенной есть часть целого, кирпичик храма, без которого все целое непременно пало бы прахом.