Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна Страница 33

– Крещатый яр. Наш будущий Крещатик. А вот Козье болото, здесь сейчас главная площадь нашего города.

Я смотрел на глухой, поросший кустарником и деревьями овраг, по дну которого извивался ручей, на поросший камышом заболоченный пруд – и не мог поверить, что это те места, где сейчас находятся красавец Крещатик и площадь, на которой проходят все праздники.

– Впрочем, Киев в то время, – сказал Чак. – состоял из трёх отдельных частей: Подол, Гора (или Верхний город) и Печерск.

От Крещатого яра дорога опять пошла вверх.

Мы шли мимо Царского сада (сейчас Первомайский парк[24]), в глубине которого над обрывом вырисовывались изящные контуры Мариинского дворца, недавно возведённого по проекту того самого Растрелли, который строил Андреевскую церковь.

– Это ещё деревянный дворец, – заметил Чак. – В девятнадцатом веке он сгорит, и его отстроят заново уже из камня по проекту архитектора Маевского. А вон Арсенал.

– Где? – я с удивлением закрутил головой.

– Видишь, там рабочие землю роют, – улыбнулся Чак. – Это же закладка «Арсенала». Старого. Того, что напротив лавры.

– A-а, правильно! – вспомнил я. – Сейчас ведь как раз 1764 год, когда был заложен «Арсенал». Экскурсовод говорила. Вот не знал я, что увижу, как закладывают славный киевский «Арсенал».

Заблестела на солнце златоглавая совсем недавно построенная лаврская колокольня, как будто озаряя с почти стометровой высоты своей всё вокруг. Богомольцев по пути стало встречаться всё больше и больше. А у святых ворот с Троицкой надвратной церковью уже толпилось их без счёта. Со всей России сходились сюда паломники. Кого здесь только не было: и старики разного возраста, и бабы с малыми детьми, и калеки перехожие с клюками, на костылях, на тележках… Всё больше люд убогий, измождённый, ободранный. Но вот у ворот остановилась лакированная карета с вензелями, запряжённая четырьмя резвыми гривастыми лошадьми. Соскочив с запяток, лакей в белом парике ловко распахнул дверцы и чуть ли не на руках вынес из кареты дородную, всю в кружевах и оборках госпожу. Осеняя себя крестом, госпожа проследовала в ворота за лакеем, который расталкивал перед нею простой люд.

– Вот что, Стёпа, – тихо сказал мне Чак. – Здесь ты мне немного должен помочь. Я и сам, конечно, буду искать, но и ты, пользуясь своим преимуществом, поищи Сковороду хорошенько. Портрет его видел, и памятник видел – должен узнать.

– Конечно! Узнаю! – бодро сказал я.

– Тут у Сковороды много старых знакомых, и родственник его здесь Иустин. Значит, не среди паломников они с Ковалинским, а в какой-то келье, наверное, или в пещерах.

– Найду, – сказал я, поднялся и полетел над территорией монастыря, заглядывая во все окна.

Но не в кельях я нашел их и не в пещерах, а на кладбище, возле церкви Рождества Богородицы, на самом краю лавры, над Дальними пещерами. Окружённый несколькими дородными почтенными монахами в чёрных ризах и чёрных клобуках с крестами, он стоял, стройный, высокий, постриженный по спудейскому обычаю «в кружок» (хотя ему уже было за сорок), длиннолицый, с тонким носом и легкой улыбкой на сомкнутых губах. Стоял и задумчиво смотрел в синие днепровские дали. Стоявший рядом с ним светлоглазый кудрявый юноша не сводил с него зачарованного взгляда.

Видно, монахи только что показывали Сковороде и его спутнику новостройку– колокольню на Дальних пещерах.

Один из монахов, пышнобородый, благообразный, обнял Сковороду за плечи и, придав своему голосу как можно больше задушевности, произнёс:

– Довольно блуждать мирами! Время уже и к гавани пристать, нам известны таланты твои. Святая лавра примет тебя, как мать своё чадо, ты будешь столпом церкви и украшением обители.

Глаза Сковороды вдруг вспыхнули.

– Ах, преподобные! – пылко возразил он. – Я столпотворение приумножать собой не хочу. Достаточно и вас, столпов, в храме Божьем.

Монахи обиженно переглянулись, а Сковорода вёл дальше:

– Риза, риза! Как немногих ты опреподобила! Как многих очаровала! Мир ловит людей в разные сети, привлекая их богатством, славой, знакомством, покровительством, выгодой, развлечениями и святостью, но всех несчастливее сети последние…

Монахи, изменившись в лице после таких слов, растерянно топтались, но тут ударил колокол, созывая на молитву; воспользовавшись этим, они молча стали креститься и, не сказав ни слова, друг за другом направились в церковь. Сковорода и Ковалинский остались вдвоём.

– Пойдём, друг, вниз, к Днепру, – предложил Григорий Саввич. – Там свободнее дышится.

Я что было духу полетел искать Чака.

Мне повезло. Он был недалеко, около священного колодца.

Я подлетел к нему и, захлёбываясь, быстро рассказал обо всём, что случилось, и о том, куда направились Сковорода с Ковалинским. Мы поспешили вниз, к Днепру.

Недалеко от берега стояло несколько сдвоенных барж, между которыми крутились мельничные колёса. Это были, как объяснил мне Чак, мельницы-сукновальни киевских купцов. Из-за этих мельниц у монахов была ссора с купцами. Монахи утверждали, что мельницы создают течение, которое подмывает лаврский берег. И богомольная русская императрица Елизавета издала даже указ о переводе сукновален на другой берег, но указ так и не был выполнен.

Сковорода и Ковалинский, о чём-то разговаривая, шли берегом в сторону Выдубицкого монастыря.

Чаку, хотя он и торопился, догнать их не удавалось. Не мог же он бегом бежать.

Но вот они подошли к воде, сели на берегу. И умолкли, погрузившись каждый в свои мысли.

Спокойный в это время года Днепр катил мимо них свои воды, а Сковорода, замечтавшись, смотрел на волны и улыбался. О чём он думал?

О том, что время так же проходит, как эти волны… И что, зная это, каждый должен успеть сделать то, ради чего он живёт на свете. А делать каждый должен лишь то, что может и на что способен. И не браться за дела, природой ему не предназначенные.

Или, может, он думал о том, что такое счастье?.. Каждый желает счастья, но мало кто по-настоящему бывает счастлив. Потому что стремится, наверное, не к тому, что может дать ему счастье…

Чак уже подошёл и стоял, не решаясь заговорить. Вдруг Чак повернулся и быстро пошёл прочь.

Я был так удивлён, что застыл в воздухе, поглядывая то на удаляющегося Чака, то на Сковороду и Ковалинского, которые даже не заметили ни приближения Чака, ни его внезапного побега…

Вмиг у меня перед глазами всё поплыло и закружилось-завертелось в безумном вихре…

Солнце на мгновение погасло.

…Большой бронзовый Григорий Сковорода, стоя в скверике на Красной площади, задумчиво смотрел на бывший Киевский коллегиум, а в настоящее время филиал библиотеки Украинской академии наук[25].

– А… что такое? Что случилось? – в растерянности обернулся я к Чаку, сидевшему рядом со мной на скамейке.

– Прости… – смущённо улыбнулся Чак. – Прости, Стёпа… Понимаешь, когда я подошёл к ним, у меня вдруг мелькнула мысль: о чём же я буду спрашивать? Скоморох… один из тех семидесяти? Кто такие скоморохи?

Это странствующие актёры, лицедеи, которые высмеивали любого, невзирая ни на силу, ни на власть. Не только вельможи, но и цари боялись их слова: не раз запрещали скоморошество своими указами. Бродили скоморохи большими ватагами – по семьдесят человек и больше. Один из тех семидесяти… И вдруг я понял: «тех семидесяти» означает, что судьба семидесяти решалась, по-видимому, чьей-то властью, волей чьей-то. Значит, те семьдесят были, вероятно, наказаны или что-то в этом роде. Следовательно, надо искать в истории, когда семьдесят скоморохов… Мне вдруг всё стало ясно… И я… извини… – он опять смущённо улыбнулся и виновато наклонил голову.

Странно было видеть этого почтенного человека таким виновато-беспомощным. И я вдруг понял его. Конечно, это было так заманчиво – поговорить с самим Григорием Сковородой. Но, наверное, и я не осмелился бы обратиться к нему с вопросом, на который уже сам знаю ответ.

– Он был так внимателен к людям, – вздохнул Чак. – С каждым встречным, с каждым путником беседовал всегда, расспрашивал. Разве смог бы я его обманывать, что-то выдумывать… А правду же не скажешь…

– Конечно, – согласился я.

– Ну, Стёпа, беги домой, а я переоденусь – ив библиотеку. Искать, в каком заговоре или восстании мог участвовать наш скоморох Терёшка Губа…

Глава XVII

Приключение на троллейбусной остановке. Молодец!.. Мебель. Я говорю по телефону с дедом Грицьком Две двойки, но я радуюсь

Зря ты не пришёл в парк. Мы так хорошо погуляли. Весело так было! Не только Монькин, Дмитруха был, и Сурен. Зря! – в голосе Туси звучало искреннее сожаление.

Я думал, что она обиделась, а она… У неё был очень хороший характер. Она никогда не держала ни на кого зла. Была очень доброй и благожелательной.

Мой дед Грицько любил повторять, что самая ценная человеческая черта – это доброта. Человек может иметь все лучшие человеческие качества, но если он недобрый,