Эдуард Тополь - Игра в кино Страница 34

Румер был уникальным человеком: в 1937 году его арестовали прямо в редакции «Литгазеты», увезли на Лубянку, влепили двадцать лет за шпионаж в пользу Польши и отправили в Сибирь, в ГУЛАГ. А в 1957-м, уже по хрущевской амнистии и реабилитации, он вернулся из Сибири в Москву, прямо с поезда пришел в редакцию, в свой кабинет, сел за свой стол и продолжил работу. И вот теперь, в 1964-м, ему подвернулся наконец случай использовать свой двадцатилетний лагерный опыт. Он сказал:

– Если эти пацаны захотят тебя побить или ограбить, ты не трусь. Ты им сразу по фене руби вот так: «Ебанный по кумполу через три хлыста!» Запомнил?

Я кивнул, поехал на Яузу во вгиковское общежитие, где обретался тогда студентом сценарного факультета, взял там свои спортивные штаны, майку и тапочки и отправился на метро на станцию «Бауманская». Там я без труда нашел указанный на конверте адрес и позвонил в дверь номер 16 автору письма в «Литгазету». Дверь приоткрылась на чуть-чуть, на ширину дверной цепочки, за ней стоял сутулый старик в тяжелых очках на кончике носа. Через дверную щель я объяснил ему, что я корреспондент «Литгазеты», и предъявил его же собственное письмо. Только после этого он впустил меня в квартиру и через окно показал детскую песочницу и скамейку, где скоро, по его словам, опять соберется шпана. Я снял свои джинсы, пиджак и рубашку, переоделся в потертые спортивные штаны, застиранную майку и стоптанные тапочки и в таком виде отправился к песочнице. «Шпана» действительно стала скоро подваливать, я выдал им себя за приезжего гостя из квартиры 16, они приняли меня в игру «сикку» и позже мой «Репортаж из переулка» начинался так: «Главному бухгалтеру „Литгазеты“. Прошу оплатить командировочные расходы, а именно: проиграно в карты – 8 рублей 16 копеек, потрачено на кагор – 2 рубля 60 копеек, порваны при отрыве от милиции штаны стоимостью в 6 рублей». Да, я провел с этой шпаной несколько вечеров, я играл с ними в карты, курил «Беломор», бил автоматы с газировкой, чтобы извлечь из них медные пятаки, покупал без очереди кагор в винном магазине, хамил старикам и продавщицам, отрывался через заборы от милиции и пил вино в каком-то тенистом сквере, где уже взрослые урки выбирали из этой тринадцати – пятнадцатилетней шпаны юрких помощников для своей форточной работы…

Сегодня такой репортаж не приняли бы даже в детский журнал «Мурзилка». А тогда это было сенсацией, это был, что называется у журналистов, «фитиль»!

– Ебанный по кумполу через три хлыста! – восторженно шумел Румер. – Мы поставили фитиль всем газетам! Мы пробили тему подростковой преступности сквозь эту сволочную цензуру!

Много лет спустя в ночном поезде «Красная стрела» актер Станислав Любшин рассказал мне, как он, прочитав мой репортаж, примчался к своим друзьям сценаристу Жене Григорьеву и режиссеру Марку Осипяну с идеей сделать по этому очерку фильм. И они, оттолкнувшись от этой статьи, как от причала, уплыли тогда в свой фильм «Три дня Виктора Чернышева», а он, Любшин, еще пару лет носился с идеей экранизировать мой репортаж. Но я, конечно, не знал об этом, я в те дни продолжал, по совету Румера, «расширять прорыв» – написал репортаж о девочках-минетчицах в парке «Сокольники»: там тринадцатилетние школьницы минетили командированным за тюбик губной помады, шоколадку или польскую тушь для ресниц. Прочитав этот материал, Румер покачал головой:

– Нет, это слишком! Я даже не понесу Чаковскому, чтоб его не пугать.

– Но ведь тут все правда! И даже фамилии подлинные! Мне их дали в милиции и райкоме комсомола!

– Забудь! В «Литгазете» репортаж о минетчицах? Этого не будет никогда! У тебя есть что-нибудь полегче?

– Бакинские наркоманы, – вспомнил я. – В Баку прямо на моей Бондарной улице пацаны шмалят «план». И на приморском бульваре, и во всех городских сквериках…

– Пиши заявку на командировку. Только имей в виду: чтобы это прошло, нужно, чтобы в материале был хотя бы один положительный милиционер или инструктор райкома комсомола. Ты понял?

Я кивнул и уехал в Баку за очерком о бакинских наркоманах. Что из этого вышло, читатель знает по роману «Журналист для Брежнева»: очерк о бакинских наркоманах никогда не был напечатан в СССР, господин Романов, главный в то время цензор страны, начертал на нем собственной рукой: «Не печатать. Наркомании в СССР нет». Интересно, что позже почти то же самое сказал, посмотрев фильм «Несовершеннолетние», господин Кириленко, дружок Брежнева, член Политбюро и секретарь ЦК КПСС.

– Подростки играют в карты и грабят прохожих? – изумился он. – Откуда авторы такое взяли? Я каждый год езжу по стране и ни разу не встречал подростков-грабителей!

И он был абсолютно прав – он действительно не встречал и не видел ни подростков-грабителей, ни их отцов-алкашей, ни всех прочих теневых и закулисных проблем той страны. Им, кремлевским старцам, никто этого не показывал, им демонстрировали по телику, на киноэкранах и на газетных полосах совсем другую страну – ликующую, как на парадах, от их мудрого руководства. А все, что не вписывалось в это верноподданное ликование, все, что могло омрачить их старчески-кремлевское пищеварение и гневом обернуться против недобдевших чиновников, – все это немедленно отметалось, запрещалось, искоренялось и вычеркивалось. Сексуальный подтекст в эпизоде ночного полета академика Юрышева на Север? Долой! Бардак на строительстве Братской ГЭС? Да о чем вы говорите – это же стройка века! Школьники курят гашиш и колются наркотой? У нас в стране?! Да не может такого быть!

И когда мы с Роговым принесли в Комитет по делам кинематографии при Совете Министров СССР сценарий «Несовершеннолетние», редакторы посмотрели на нас как на подрывателей советской власти.

– Да вы что? У вас же тут настоящая банда – пять хулиганов терроризируют целый город! Грабят рабочих! Пьют! Играют в карты!

Был 1975 год, со времени публикации моего «Репортажа из переулка» прошло больше десяти лет, проблема подростковой преступности уже ломилась в окна, двери и камеры всех районных управлений милиции от Балтийского моря до Владивостока, Совмин принял постановление об учреждении в милиции специальной должности – инспектор по делам несовершеннолетних – и об усилении воспитательной работы среди молодежи и юношества, но чтобы пустить эту тему на экран?

– Нет! Нет! Сократите эту банду до трех человек, иначе мы не запустим этот сценарий!

– Подождите! Подождите! – просил Роговой. – Вы же знаете меня! Я фронтовик, коммунист, я всей душой за советскую власть! И главным консультантом этого фильма уже согласился быть Борис Николаевич Шумилин, первый зам Щелокова, министра МВД! То есть милиция целиком за этот фильм! Давайте я сделаю так: эти пять хулиганов будут играть в карты, а на заднем плане я пущу колонной двести пионеров, все в белых рубашках, все в красных галстуках, и – барабан, и – барабан! Чтобы сразу было видно: хороших ребят у нас колонны, а плохих всего пять. А? Договорились?

– Четыре!

– Что – четыре?

– Плохих четыре. И то только из-за нашего доверия к вам, Володя.

Я вышел из Госкино и выругался так, как научил меня Залман Эфроимович Румер.

– Да брось ты! – сказал Роговой, обнимая меня за плечи. – Не расстраивайся! Сделай им эти поправки – лишь бы они запустили сценарий в производство. А уж я сниму все, что мы захотим!

Но я уже знал эти режиссерские «майсы». Они и так снимают половину сценария, а если я своими руками вырежу из него целую сюжетную линию…

Я молча сел в свой зеленый «жигуленок» и, проклиная советскую власть, цензуру и самого себя за то, что все еще живу в этой сраной стране и, как раб, работаю на этих партийных блядей, остервенело помчался в Болшево, в Дом творчества. По дороге, уже в Подлипках, сообразил, что опоздал к обеду, нужно купить себе хотя бы сыру или колбасы, и свернул к магазину. Продавщице за высоким прилавком оказалось лет восемнадцать – тоненькая русая кукла с грустными зелеными глазками. Почему я всю первую половину жизни гонялся именно за этим типом женской красоты, описано в «Любожиде», «Русской диве» и «Московском полете». Еврейский мальчик, воспитанный на русских народных сказках. Я посмотрел в зеленые глазки этой продавщицы, затянутые тиной провинциальной подлипской скуки, и понял, куда сегодня ночью уйдет мое остервенение. Секс и работа – лучшие громоотводы при любой злости.

– Вы когда заканчиваете работу? – спросил я у продавщицы.

– А что? – лениво ответила она, с такими вопросами к ней подваливал каждый третий покупатель.

– Сегодня вечером в Москве, в Доме кино, французский фильм с Ивом Монтаном. Хотите, я заеду за вами?

Она посмотрела на меня, на мою машину за окном магазина и снова на меня. Но на сей раз уже столь длинным взглядом, что ряска провинциальной скуки исчезла из ее глаз и мне открылись такие глубины – почти как у Ирины Печерниковой.