Луиза Мэй Олкотт - Хорошие жены Страница 39

Всего написанного здесь Лори не читал, пока наблюдал, как она кормит павлинов, но он заметил в ней немало такого, что понравилось ему и вызвало интерес, и унес с собой прекрасное воспоминание – девушка с оживленным лицом, стоящая на солнце, которое подчеркивает нежный оттенок ее платья, свежий румянец на щеках, золотистый блеск ее волос и делает всю ее заметной фигурой на фоне приятного пейзажа.

Когда они поднялись на каменную площадку на вершине горы, Эми помахала рукой, словно приглашая его на свое излюбленное место, и, указывая рукой то туда, то сюда, сказала:

– Ты помнишь все это – собор и Корсо, рыбаков, которые тянут сети в заливе, прелестную дорогу, ведущую к Вилла-Франка, башню Шуберта здесь, внизу, и самое лучшее – вон то пятнышко в морской дали, говорят, что это Корсика?

– Помню; не так уж все изменилось за то время, что я не был здесь, – отозвался он без энтузиазма.

– Чего бы не отдала Джо за вид этого знаменитого пятнышка! – сказала Эми; у нее было отличное настроение, и ей очень хотелось, чтобы такое же было и у Лори.

– Да, – вот и все, что он сказал, но, обернувшись, напряг зрение, пытаясь разглядеть остров, который сделало интересным для него напоминание о любви – узурпаторе еще более могущественном, чем даже Наполеон.

– Хорошенько посмотри на него – ради нее, а потом сядь и расскажи мне, что ты делал все это время, – сказала Эми, усаживаясь и приготовившись к дружеской беседе.

Но беседы не получилось, так как, хотя он присоединился к ней и ответил на все ее вопросы откровенно, она смогла узнать только то, что он много ездил по Европе и побывал в Греции. Проведя так целый час, они поехали обратно, и, засвидетельствовав свое почтение миссис Кэррол, Лори покинул их, пообещав прийти вечером.

Нужно отметить, что Эми особенно тщательно чистила перышки в тот вечер. Время и разлука изменили и ее, и Лори, и она увидела своего старого друга в новом свете, уже не как «нашего мальчика», но как красивого и приятного мужчину, и испытывала вполне естественное желание найти благосклонность в его взоре. Эми знала свои сильные стороны и использовала их наилучшим образом, со вкусом и мастерством, которые можно назвать приданым красивой, но бедной женщины.

Кисея и тюль были дешевы в Ницце, и потому она облачалась в них по праздничным случаям и, следуя разумной английской моде на простые платья для юных девушек, украшала свои туалеты цветами, несколькими безделушками и прочими изящными средствами, которые были и недороги, и эффектны. Нужно признать, что порой художница брала в ней верх над светской женщиной, и тогда она увлекалась античными прическами, скульптурными позами и классическими драпировками. Но, ах, у всех нас есть свои маленькие слабости, и нам нетрудно извинить подобные в молодых, которые радуют наш взгляд своей миловидностью и веселят наши сердца своим безыскусным тщеславием.

«Я хочу, чтобы он нашел, что я хорошо выгляжу, и написал им об этом домой», – сказала себе Эми, надевая старое белое шелковое бальное платье Фло и покрывая его сверху облаком новой «иллюзии»[95], из которого ее белые плечи и золотая голова появлялись, производя весьма живописное впечатление. У нее хватило здравого смысла, чтобы оставить в покое свои волосы, после того как густые волны кудрей были собраны на затылке в прическу à la Геба[96].

– Да, это немодно, но это к лицу, а я не хочу делать из себя пугало, – обычно отвечала она, когда ей советовали сделать завивку, валик или косу, как диктовала новейшая мода.

Не имея достаточно изящных для такого важного случая украшений, Эми подколола свои пышные юбки несколькими розовыми азалиями и обрамила белые плечи нежной веточкой зеленого плюща. Вспоминая крашеные ботинки прежних лет, она с удовлетворением взглянула на свои белые атласные туфельки и прошлась по комнате, восхищаясь в полном одиночестве своими аристократическими ножками.

– Мой новый веер очень подходит к моим цветам, перчатки к брелоку, а настоящие кружева на тетином mouchoir[97] придают изысканность всему моему наряду. И если бы только у меня были классические нос и рот, я была бы совершенно счастлива, – сказала она, обозревая себя критическим взглядом в зеркале, со свечой в каждой руке.

Несмотря на это последнее огорчение, она выглядела необыкновенно веселой и изящной, когда заскользила к выходу – она редко бегала, считала, что это не в ее стиле и что при высоком росте больше подходит быть величавой, как Юнона[98], чем шаловливой или пикантной. Она прошлась туда и обратно по длинному приемному залу в ожидании Лори и сначала расположилась под люстрой, в выгодном для ее волос освещении, но затем, подумав, отошла в другой конец зала, стыдясь тщеславного желания произвести благоприятное впечатление с первого взгляда. Но оказалось, что более удачной позиции, чем та, которую заняла она, нельзя было и придумать: Лори вошел так бесшумно, что она не слышала шагов и стояла неподвижно у дальнего окна, чуть повернув голову и подобрав одной рукой складки платья, – стройная белая фигура на фоне красных занавесей была эффектна, как хорошо размещенная статуя.

– Добрый вечер, Диана![99] – сказал Лори, глядя на нее с удовольствием, которое ей было приятно видеть.

– Добрый вечер, Аполлон! – ответила она, отвечая улыбкой на его улыбку, так как он тоже выглядел необычайно элегантно, и, представив, как она войдет в бальный зал под руку с таким представительным мужчиной, Эми от души пожалела своих знакомых – четырех некрасивых мисс Дэвис.

– Вот цветы, я подобрал их сам, помня, что ты не любила, как выражается Ханна, «набирать букет», – сказал Лори, вручая ей нежный букетик в кольце, о котором она давно мечтала, проходя мимо витрины «Кардильи».

– Какой ты милый! – воскликнула она с благодарностью. – Если бы я знала, что ты приедешь, я тоже приготовила бы для тебя подарок, только боюсь, он не был бы таким красивым, как твой.

– Спасибо. Он не так красив, как должен бы быть, но ты замечательное к нему дополнение.

– Пожалуйста, не надо таких комплиментов.

– Я думал, тебе нравится их слышать.

– Не от тебя. Они звучат неестественно, и мне больше по душе твоя прежняя грубоватая прямота.

– Я этому рад, – сказал он с видом облегчения, помог ей застегнуть перчатки и спросил, прямо ли завязан его галстук, как делал это прежде, когда они вместе ходили на вечеринки дома.

Таких гостей, как те, что собрались в тот вечер в длинной гостиничной salle à manger[100], не увидишь нигде, кроме континентальной Европы. Радушные американцы пригласили всех, кого знали в Ницце, и, не имея никаких предрассудков в отношении представителей титулованной знати, раздобыли и их для придания большего блеска своему рождественскому балу.

Русский князь соизволил посидеть в углу с час и поговорить с внушительной дамой, одетой, как мать Гамлета, в черный бархат с жемчужной уздой под подбородком. Польский граф, восемнадцати лет, целиком посвятил себя дамам, которые объявили его «очаровательным юношей», а какая-то немецкая «его светлость», пришедшая на вечер в одиночестве, блуждала по залу, ища, что бы она могла поглотить. Личный секретарь барона Ротшильда[101], еврей с крупным носом и в тесных ботинках, любезно улыбался миру, словно имя патрона венчало золотым ореолом его собственное чело. Полный француз, лично знавший императора, пришел, чтобы предаться страсти к танцам, а леди «де» Джоунз, некая британская матрона, украсила общество своим маленьким семейством из восьми человек. Конечно, здесь было много быстроногих, визгливых американских девушек; красивых, с безжизненным видом англичанок – точных копий друг друга; несколько некрасивых, но пикантных французских demoiselles[102]; а также и обычный набор путешествующих молодых людей, которые веселились и развлекались, в то время как мамаши всех наций стояли вдоль стен и благосклонно улыбались им, пока они танцевали с их дочерьми.

Любая девушка может вообразить настроение Эми, когда она «вышла на сцену» в тот вечер в сопровождении Лори. Она знала, что выглядит хорошо, любила танцевать и радовалась восхитительному чувству власти, которое приходит, когда юные девушки впервые открывают для себя новое и прекрасное королевство, которым рождены править в силу красоты и женственности. Ей было жаль девочек Дэвис, которые были неловкие, некрасивые и которых сопровождал только мрачный папа и три еще более мрачные незамужние тетки, и она самым дружеским образом поклонилась им, проходя мимо, тем самым любезно позволив разглядеть свое платье и загореться любопытством относительно того, кем может быть ее незаурядной внешности друг. С первыми звуками оркестра Эми зарумянилась, глаза ее заблестели, ножкой она нетерпеливо постукивала по полу. Она научилась очень хорошо танцевать, и ей хотелось, чтобы Лори узнал об этом, поэтому легче вообразить, чем описать, каким ударом оказались для нее слова Лори, сказанные совершенно равнодушным тоном: