Елена Клещенко - Я ничего не могу сделать Страница 4

В Малундарге имелся крупный порт, но в последние полвека мореходство сошло на нет, и в порту стояли одни рыболовецкие суда, ходившие по заливу, да патрульные катера и крейсеры. Кроме того, еще в имперские времена город стал колыбелью искусств. Сюда ввозили диковинные вещи из заморских стран, здесь подделывали заморские произведения, здесь живописцы и ваятели просили вдохновения у моря, неба, холмов, а также у белокурых дочерей и жен местной знати. Рисовали на коричневатой бумаге глянцевой тушью, добываемой из морских моллюсков, делали украшения из подводных драгоценных камней. И если теперь, в новейшие времена, художественное училище переживало нескончаемые трудности, то факультет архитектуры возвращал себе былую славу. Депопуляция, вызванная войной, осталась позади, людям надо было где-то жить, промышленность и армию надо было поднимать из руин, и кому-то наверху стало ясно, что довоенные проекты не подходят к новым условиям. О двуглавых ажурных башенках, эркерах и мезонинах на лекциях говорили немного, зато целые курсы были посвящены инженерным сооружениям, производственным помещениям, ангарам и гаражам для спецтехники. Все это можно было изучать и в столице, но традиция настаивала: лучшие архитекторы выходят из Малундарга.

Мощеные улочки идут вверх от моря, кубики розового гранита перемежаются грязноватым сахаром белого мрамора. Брусчатку прорезают рельсы, и по ним со страшным лязгом ползают синие вагончики городского электропоезда – на Земле такие назывались трамваями. Пяти-шестиэтажные дома венчают островерхие крыши с окошками мансард. Дорожки в скверах посыпаны морскими камешками. Поднимаются в металлическое небо городская ратуша и соборы – в Хонти строили высоко и тесно, как на средневековой Земле, и по тем же причинам: городок когда-то окружала крепостная стена, и каждый лоскуток пространства внутри ее был на вес золота. С запада к городу подступает лес, вершины хвойных деревьев повторяют силуэты башен и крыш… Славный город. Вот только «последствия облучения» – бытовые, привычные слова. Вот только при упоминании Центральных Губерний или Пандеи лица становятся злыми. И лакированные машины осторожно ползут по залатанному асфальту бедных окраин…

– А-ах, гадство!..

Ниру перевернулся на спину и положил руку на лоб. Правая рука протянулась к вороху одежды, зашарила, ища карман.

– Опять?

– Угу… Слушай, достань, где-то здесь были… Ум-х, сотрите меня с лица земли…

Дэк достал трубочку с таблетками, вытащил пробку зубами, вытряхнул желтое «колесико» и вложил в холодную ладонь Ниру. Помог приподняться, чтобы проглотить. Возможно, Нирикки немного рисовался, это было в его стиле, однако обморочную бледность и пот, мгновенно обливший лоб, подделать нельзя. Полечить бы его… Но Дэк знал, что в этом мире мужчинам нельзя гладить друг друга: могут понять неправильно, вплоть до драки, когда голова пройдет.

– Давай к рыбакам сбегаю, водички у них попрошу?

– Сиди…

Двое рыбаков возились в лодке, метрах в ста от них. Ветер доносил обрывки их разговора. Один что-то показывал руками, другой, кажется, рассмеялся.

Ниру лежал, время от времени втягивая воздух сквозь зубы. Прошла минута, краска начала возвращаться на его щеки.

– Легче?

– Угу, – Ниру слабо улыбнулся, но продолжал лежать неподвижно. – Вот гадство, и за что это мне? Все люди как люди, один я мутант радиоактивный. Вот ты вообще из Центральных, а у тебя башка не болит. Главное, не люблю, когда при девчонках…

– Думаешь, это от радиации?

– От чего же еще?

– Ну, может быть, какие-то сосуды в мозгу сужаются…

– А сосуды от нее и сужаются. Передача про это была: мозг так защищает себя от изотопов, и потом, когда их нет уже, это повторяется на автомате. Я же не один такой, многие страдают.

– А еще кто?

– Ну, например, дядька мой. Директриса первой школы, она матери жаловалась. И сам господин Сегонти – он в интервью говорил, что тоже неболит пьет, прямо как я. Радиация, бэнч, не разбирает, кто богатый, кто бедный: весь континент пострадал. Это утешает, конечно.

По голосу Ниру непохоже было, что это его утешает. Дэк был благодарен ему за «весь континент». Почти любой другой здесь сказал бы «вся Хонти».

– А неболит помогает?

– А то. Без него совсем крышка, по четверти часа лежишь и пищишь. Главное, не забывать его с собой носить. Если бы еще заранее знать, когда накатит, совсем было бы здорово…

– Это ты верно заметил, – задумчиво согласился Дэк.

Заранее знать было нельзя. Приступы жестокой головной боли, непродолжительные, но изнуряющие, случались у Ниру Селунги один-два раза в день, иногда через день. Еще одного такого мигреника Дэк встретил, когда учился на курсах. И ни там, ни здесь окружающие в эти моменты не распевали гимнов, не корчились в пароксизме преданности, не славили ни правящей партии, ни каких-либо иных кумиров. Страдающих мигренями жалели, заботились о них, предлагали таблетки, соли с эфирными маслами, магические талисманы. Да и вообще политического фанатизма не наблюдалось, ни в какой форме: на президента и его соратников рисовали карикатуры, над оппозицией тоже посмеивались, решения правительства не вызывали ни особого восторга, ни особого протеста. Похоже, и в самом деле эти мигрени – просто ответ организма на радиацию или еще какая-нибудь пакость неблагоустроенной планеты…

Ниру обтер ладонью лицо и вскочил на ноги.

– Ну всё! Пошли в море. Кому слабо нырнуть с пирса?

Профессор Недже выглядел впечатляюще. Высокий рост, вьющаяся грива светлых волос – и довоенное пенсне, которое сделало бы смешным любую менее масштабную персону. Неторопливо войдя в класс, где десять четверокурсников трудились над проектами, он махнул им рукой – мол, продолжайте, и двинулся между досками.

– Касаре, все это очень мило, но зачем вам столько несущих стен? Проектируете трехэтажное бомбоубежище?.. Ну-ну, простите, но это в самом деле не нужно. Нет, так сказать, смысла при нынешних военных технологиях. И про смету не будем забывать. Здесь и здесь делайте навесные. А если хотите приоритет по безопасности, лучше займитесь подвалами.

Дэк выглянул из-за своей доски. Митисте Касаре наклонила голову, волосы, низко завязанные в два хвоста, не давали разглядеть лицо. Дэк знал, что она сирота и что родом она из приграничной полосы.

– Селунга, здесь у вас все этажи? Позвольте… М-да, а мне казалось, вы любите покушать.

– Простите, профессор?

– Я не вижу на вашем заводике двух очень важных помещений. А именно столовой и пищеблока. Предполагается, что обеды рабочим будет привозить полевая кухня?

– Как? Вот… ой, нет, это актовый зал. Минутку…

Будущие бакалавры заулыбались. Хихикнуть громко никто не рискнул.

– Макти, вы все еще сидите над эскизами? Отвыкайте, работодатель вам этого не позволит… Ага, наш царевич-удачник опять все исполнил в один день. Что это у вас, Закаста?

– Поселковая больница, профессор.

– А я думал, дворец. Мы ведь проектируем на основе типовых конструкций, я не ошибаюсь?

– Да, профессор.

– В таком случае вот это у вас что такое?

– А-двадцать четыре, – ответил Дэк Закаста и отошел в сторону. Группа замерла в ожидании.

…Выбор специализации дался Хансу нелегко. Фундаментальные науки отпадали: тому, кто учился химии, физике и биологии на Земле, слишком легко брякнуть что-нибудь лишнее. Чтобы идти в эти области, нужно всерьез заниматься ксеноэпистемологией: так втянуться в местную науку, будто ты никогда не знал иных законов механики, кроме тех, что были созданы в мире, вывернутом наизнанку, и всю жизнь обозначал химические элементы знаками сакрального алфавита Империи Хара. Подобной подготовки у Ханса не имелось. Он был деревенским сиротой-самоучкой, ему следовало налегать на сельский быт, чтобы никто не усомнился в легенде.

Оставались прикладные и гуманитарные дисциплины. На специальности, связанные с политикой и управлением людьми, не ставили с самого начала: в стратифицированном обществе сироте-беженцу не попасть в учебное заведение для боссов. Искусство и искусствоведение допускались как вариант, но перспективы открывали не слишком захватывающие. Решение подсказал случай. У сельского учителя, который занимался с Дэком Закастой, была раритетная десятитомная «История архитектуры», от местного средневековья до предвоенного времени. Когда учитель убедился, что способный малый не замусолит страниц и не порвет паутинной бумаги, прикрывающей цветные репродукции, он позволил ему листать книги, сколько тот пожелает. В построении проекций Ханс был хорош и по земным меркам, хотя, конечно, на Земле пользовался графическими программами. Чертежных принадлежностей в деревне не нашлось бы ни за какие деньги, но это было даже неплохо: самородок из глуши получился убедительней.

В сущности, все вышло отлично. Сведения о хонтийской промышленности, о масштабах строительства, о планах развития страны, даже о приросте населения не приходилось искать – они входили в учебную программу.