Джек Лондон - Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри (сборник) Страница 4

Капитан Ван Хорн был красив, хотя этого Джерри не знал. Он походил на голландца, выступившего из рамы рембрандтовского[7] портрета, несмотря на то что родился в Нью-Йорке. И предки его родились там же еще в те времена, когда Нью-Йорк был не Нью-Йорком, а Новым Амстердамом. Костюм его завершала рембрандтовская шляпа с опущенными полями, надетая набекрень; шестипенсовая белая бумажная рубашка, прикрывавшая торс и пояс, на котором болтались кисет с табаком, нож в ножнах, лента с патронами и большой автоматический пистолет в кожаной кобуре.

Бидди, притихшая было на берегу, услышала визг Джерри и снова подняла вой. А Джерри примолк на секунду, чтобы прислушаться, и услыхал, как Майкл бешено лает подле нее; и увидел Джерри, что высохшее его ухо по обыкновению упорно стоит торчком. Затем, когда капитан Ван Хорн и помощник Боркман отдали распоряжение оснастить грот-и контр-бизань[8], Джерри излил всю свою скорбь в отчаянном вое. На берегу Боб заявил Дерби, что это – «величайшее вокальное упражнение», какое он когда-либо слышал от собаки, и будь голос чуточку ниже, Карузо[9] нечем было бы похвалиться перед Джерри. Но Хаггин не мог вынести этого пения: едва высадившись на берег, он свистнул Бидди и быстро зашагал к фактории.

При виде удалявшейся матери Джерри еще более уподобился Карузо, чем доставил величайшее удовольствие негру из Пендефрина, стоявшему рядом с ним. Он захохотал, поддразнивая Джерри пискливым фальцетом, напоминавшим скорее птичьи звуки обитателей джунглей, чем голос человека, – человека настоящего и, следовательно, бога. Это подействовало, как превосходное противоядие. Джерри был охвачен негодованием – какой-то чернокожий смеется над ним, – и через секунду его щенячьи зубы, острые, как иглы, оставили на голой икре пораженного негра длинные параллельные царапины, откуда сейчас же брызнула кровь. Чернокожий поспешно отскочил, но в Джерри была кровь Терренса Великолепного, и, подобно своему отцу, он прыгнул вперед и расцветил другую икру красноватым узором.

Якорь был поднят, передние паруса поставлены. Капитан Ван Хор, зоркие глаза которого не упустили ни одной детали инцидента, отдал распоряжение чернокожему рулевому и повернулся, чтобы похвалить Джерри.

– Валяй, Джерри! – поощрял он. – Хватай его! Тащи вниз! Кусай его! Хватай!

Чернокожий, защищаясь, лягнул Джерри, но тот прыгнул вперед, вместо того чтобы отскочить в сторону, – еще один прием, унаследованный им от Терренса, – ускользнул от голой пятки и отпечатал новую серию красных линий на черной ноге. Это было уже слишком, и негр, боясь скорее Ван Хорна, чем Джерри, повернулся и побежал на нос, ища спасения на куче ли-энфильдских ружей, сложенных на люке каюты и охранявшихся одним из матросов. Джерри бушевал вокруг люка, прыгая и крутясь вокруг, пока капитан Ван Хорн не отозвал его.

– Этот щенок – славный охотник за неграми, славный охотник! – сообщил Ван Хорн Боркману, наклонившись, чтобы погладить Джерри и выразить ему свое одобрение.

А Джерри под ласкающей рукой бога, правда, не носившего штанов, забыл на секунду постигшую его судьбу.

– Лев, а не собака, прямо эрдельской породы, – говорил Ван Хорн своему помощнику, продолжая гладить Джерри. – Посмотрите, какой он крупный. Посмотрите, какая у него кость. Вот это грудь! А какая выносливость! Из него выйдет славная собака, когда он подрастет. По лапам видно.

Джерри внезапно вспомнил о своем горе и бросился через палубу к перилам, чтобы в последний раз взглянуть на Мериндж, уменьшавшийся с каждой секундой. В эту минуту порыв юго-восточного муссона надул паруса, и «Эренджи» накренился. Джерри, тщетно цепляясь за гладкую поверхность, чтобы удержаться, скользя, покатился по палубе, наклонившейся под углом в сорок пять градусов. Он долетел до подножия бизань-мачты, а капитан Ван Хорн, зорким глазом моряка заметив у носа коралловый риф, скомандовал:

– Руль под ветер!

Боркман и чернокожий рулевой повторили его слова, и с поворотом колеса «Эренджи» быстро повернулся по ветру и выровнялся.

Джерри, все еще поглощенный Меринджем, воспользовался пришедшим в горизонтальное положение полом и, оправившись, пополз к перилам. Но ему не удалось добраться до цели: раздался треск блоков грот-шкота[10] на крепком бугеле, и грот, не надуваемый ветром, бешено пронесся над головой Джерри. Он избег опасности, сделав дикий прыжок, – такой же прыжок сделал и Ван Хорн, бросившийся к нему на помощь, – и очутился как раз под грот-реей, а огромный парус высился над ним и словно готовился упасть на него и сокрушить.

Это было первое знакомство Джерри с какими бы то ни было парусами. Со зверями и птицами он не был знаком, привычек их не знал, но, когда был еще крохотным щенком, в памяти его запечатлелся яркий образ ястреба, свалившегося на него с неба. Теперь, под угрозой этого колоссального чудовища, он припал к палубе. Над ним, падая, как стрела, из синевы навис крылатый ястреб, неизмеримо больше того, с каким ему пришлось раньше встретиться. Но, припадая к земле, Джерри отнюдь не пытался спрятаться. Съежившись и собирая все силы, он готовился к прыжку, чтобы встретиться на полпути с этим грозным чудовищем.

Через секунду вторично раздался треск блоков на бугеле, и грот пролетел мимо. Джерри прыгнул, но не увидел даже тени паруса.

Ван Хорн не пропустил ни одной детали этого эпизода. Раньше ему приходилось видеть, как молодые собаки буквально до безумия пугались при первой встрече с парусами, затемняющими небо и свисающими вниз. Джерри был первой собакой, бесстрашно прыгнувшей с оскаленными зубами, чтобы вступить в рукопашный бой с великим Неизвестным.

С неподдельным восхищением Ван Хорн поднял Джерри с палубы и прижал к себе.

Джерри на время совсем позабыл о Мериндже. Он хорошо помнил, что у ястреба были острые когти и клюв. За этим грохочущим в воздухе чудовищем следовало наблюдать. И Джерри, приседая для прыжка и упорно стараясь удержаться на скользкой накреняющейся палубе, не спускал глаз с грога и тихонько ворчал при каждом намеке на движение с его стороны.

«Эренджи» шел между коралловыми рифами, в узком канале, против свежего пассатного ветра. Это вызывало необходимость лавировать, и наверху грот то и дело перелетал с левого галса на правый и обратно, производя шум, напоминающий взмах крыльев; рифы его стучали, а блоки громко трещали на бугеле. Несколько раз, когда грот проносился над головой, Джерри бросался на него, готовый вцепиться; его чистые щенячьи зубы были оскалены и блестели на солнце, как драгоценные безделушки из слоновой кости.

Каждый прыжок кончался неудачей, и Джерри пришел к определенному выводу. Следует, между прочим, отметить, что этот вывод, несомненно, являлся результатом мыслительного процесса. Из наблюдений над предметом, все время ему угрожавшим, из ряда своих нападений он вывел заключение, что этот предмет ему не вредит и даже не приходит с ним в соприкосновение. На своем мыслительном процессе он не останавливался, но понял, что это не столь опасная вещь, какой она сначала ему показалась. Быть может, не мешает ее остерегаться, хотя в его классификации она уже заняла свое место в ряде предметов, которые казались страшными, но в действительности таковыми не были. Таким же путем он научился не бояться рева ветра среди пальм, когда лежал на веранде дома, и атаки волн, с шипением разбивавшихся в кипящую пену и брызги на берегу, у самых его ног.

Не раз в течение дня Джерри весело, небрежно, чуть ли не юмористически поглядывал на грот, когда тот проносился мимо. Но больше он уже не припадал к палубе и не прыгал. Это был первый урок, и он быстро его осилил.

Покончив с гротом, Джерри мысленно вернулся к Меринджу. Но никакого Меринджа не было; не было Бидди, Терренса и Майкла на берегу; не было ни мистера Хаггина, ни Дерби, ни Боба; не было ни берега, ни земли с пальмами на переднем плане и далекими горами, вечно вздымающими к небу свои зеленые вершины. Где бы он ни стоял, положив передние лапы на шестидюймовые перила, на правом или на левом борту, на носу или на корме, – всюду он видел только океан, неровный и волнующийся. И все же этот океан под напором пассатного ветра мирно и ритмично гнал свои волны, увенчанные белыми гребнями.

Будь Джерри ярда на два выше и имей он глаза опытного моряка, он мог бы разглядеть на севере низкую полосу Флориды. Очертания ее обрисовывались все яснее по мере того, как «Эренджи», сильно накреняясь, с натянутыми шкотами, полным ходом шел на левом галсе навстречу юго-восточному пассату. А имей Джерри возможность воспользоваться морским биноклем, которым усиливал зрение капитан Ван Хорн, он увидел бы на востоке далекие вершины Малаиты, возносящие над поверхностью моря резко очерченные розовые клубы облаков.

Но и настоящее обладало для Джерри притягательной силой. Он рано усвоил железный закон необходимости и научился принимать то, что есть, а не гнаться за далекими вещами. Море – было; это – реальность. Земли больше не было. «Эренджи» – тоже реальность, как и живые существа, толпившиеся на его палубе. И он стал знакомиться с тем, что было, – короче, узнавать новую обстановку и приспособляться к ней.