Луиза Мэй Олкотт - Хорошие жены Страница 43

– Позволь мне остаться с ним, Джон. Теперь он будет вести себя хорошо.

– Нет, дорогая, я сказал ему, что он должен спать, как ты ему велела. И он будет спать, даже если мне придется остаться здесь на всю ночь.

– Но он заболеет от слез, – попыталась возразить Мег, упрекая себя за то, что покинула своего мальчика.

– Нет, ничего не будет. Он так устал, что скоро заснет, и тогда дело сделано: он поймет, что должен слушаться. Не вмешивайся, я справлюсь с ним.

– Это мой ребенок, и я не хочу, чтобы его дух сломили жестокостью.

– Это мой ребенок, и я не желаю, чтобы его характер испортили потаканием. Иди вниз, дорогая, и предоставь мне справиться с мальчиком.

Когда Джон говорил таким властным тоном, Мег всегда подчинялась, и ей никогда не приходилось сожалеть о своей уступчивости.

– Только, пожалуйста, позволь мне разочек поцеловать его.

– Конечно. Деми, пожелай маме доброй ночи и дай ей уйти и отдохнуть; она заботилась о тебе весь день и очень устала.

Мег всегда настаивала на том, что победу принес именно поцелуй, так как после него Деми только тихо всхлипывал и лежал совсем неподвижно в ногах постели, куда перед этим скатился, извиваясь в душевных муках.

«Бедный малыш, он измучен слезами и заснул. Я укрою его получше, а потом пойду и успокою Мег», – подумал Джон, тихонько подходя поближе к постели, в надежде обнаружить своего мятежного наследника спящим.

Но тот не спал, и, когда отец взглянул на него, глаза Деми открылись, подбородок задрожал и он вытянул руки, икнув с раскаянием:

– Я холоший тепель.

Сидя на ступенях лестницы, Мег удивлялась долгому молчанию, последовавшему за ревом, и, вообразив самые разные невозможные несчастные случаи, проскользнула в детскую, чтобы унять свои страхи. Деми крепко спал, но не в обычной позе, разбросав руки и ноги, а в кольце отцовской руки, свернувшись и держась за отцовский палец, словно понял, что справедливость была неотделима от милосердия, и уснул, умудренный горьким опытом. И, удерживаемый таким образом, Джон терпеливо ждал, когда маленькая рука ослабит свое пожатие, и, ожидая, заснул, утомленный борьбой с сыном больше, чем целым рабочим днем.

Стоя и глядя на два лица на подушке, Мег улыбалась про себя, а затем тихо ушла, подумав с удовлетворением: «Мне нечего бояться, что Джон будет слишком строг с детьми. Он знает, как справиться с ними, и очень поможет мне, так как Деми действительно становится мне не по силам».

Когда Джон наконец спустился, ожидая, что его встретят грустным или полным упрека взглядом, он был приятно удивлен, увидев, что Мег безмятежно украшает шляпку. Его приветствовали просьбой почитать что-нибудь о выборах, если он не очень устал. Джон сразу понял, что происходит своего рода революция, но благоразумно не стал задавать вопросов, зная, что Мег – очень откровенная маленькая особа и не может хранить секреты даже под угрозой смерти, а потому разгадка скоро появится. Он читал длинные отчеты о дебатах с самой любезной услужливостью, а затем объяснял их в самой ясной манере, а Мег тем временем пыталась выглядеть глубоко заинтересованной, задавать умные вопросы и не позволять своим мыслям ускользать от состояния нации к состоянию ее шляпки. Впрочем, в глубине души она решила, что политика не лучше математики, а главная задача политических деятелей ругать друг друга, но она оставила эти мысли про себя, а вслух, когда Джон умолк, сказала, покачав головой и с тем видом, который считала дипломатичным:

– Право, не знаю, до чего мы так дойдем.

Джон засмеялся и с минуту наблюдал, как она поворачивает в руках хорошенькое маленькое изделие из кружев и цветов и смотрит на него с настоящим интересом, какого не смогли пробудить все его разглагольствования.

«Она старается полюбить политику ради меня, а я постараюсь полюбить галантерею ради нее», – решил Джон Справедливый и добавил вслух:

– Очень красиво. Это то, что ты называешь утренним чепчиком?

– Дорогой мой супруг, это шляпка! Моя лучшая шляпка для театров и концертов.

– Прошу прощения; она так мала, что я принял ее за одну из тех легкомысленных штучек, которые ты иногда носишь. Как она держится на голове и не слетает?

– Вот эти кружевные ленточки скрепляются под подбородком с помощью этого розового бутона. – И Мег показала, как это делается, надев шляпку и глядя на него с видом спокойного удовольствия, который был неотразим.

– Прелестная шляпка, но мне больше нравится лицо под ней, оно снова юное и счастливое. – И Джон поцеловал это улыбающееся лицо, что пагубно отразилось на розовом бутоне под подбородком.

– Я рада, что тебе нравится. Я хочу, чтобы ты повел меня на концерт как-нибудь вечером. Мне нужно немного музыки, чтобы настроиться на новый лад. Хорошо?

– Конечно, охотно и куда хочешь. Ты так долго сидела взаперти, тебе будет полезно отдохнуть, и я буду этому рад больше всего. Но как это пришло тебе в голову, мамочка?

– Я говорила с мамой на днях; рассказала, какой стала нервной, сердитой, раздражительной. Она сказала, что мне нужны перемены и поменьше забот. Так что Ханна поможет мне с детьми, а я больше внимания уделю дому и позволю себе изредка немного развлечений, чтобы не превратиться прежде времени в разбитую и ворчливую старуху. Пока это только опыт, Джон, и я хочу попробовать ради тебя, как и ради себя самой, ведь я была постыдно невнимательна к тебе в последнее время. Я собираюсь сделать наш дом таким, каким он был прежде, если смогу. Надеюсь, ты не станешь возражать?

Неважно, что сказал Джон или как близка была маленькая шляпка к окончательной гибели, важно лишь, что он не возражал, судя по переменам, которые постепенно происходили в доме и его обитателях. Это был далеко не рай, но всем стало лучше благодаря разделению труда: дети расцветали под отцовской опекой, так как с аккуратным, уравновешенным Джоном в Царство Младенцев вошли порядок и послушание, а Мег обрела прежнюю бодрость и успокоила нервы благодаря подвижной работе, некоторой доле развлечения и доверительным беседам со своим здравомыслящим и благоразумным мужем. Дом стал опять похож на дом, и у Джона не было никакого желания покидать его иначе как в обществе Мег. Теперь уже Скотты приходили к Брукам, и все находили маленький домик веселым, полным счастья, довольства и семейной любви. Даже нарядная Салли Моффат любила бывать там.

– В вашем доме всегда так спокойно и приятно, мне полезно бывать у вас, Мег, – часто говорила она, оглядывая все вокруг чуть печально, словно пытаясь открыть секрет, который могла бы перенести в свой большой дом, где было лишь великолепное одиночество. Там не было резвых, счастливых детей, а Нед жил в своем мире, где ей не было места.

Домашнее счастье пришло в дом Бруков не сразу, но Джон и Мег нашли ключ к нему и с каждым годом совместной жизни все более умело пользовались этим ключом, открывая сокровища настоящей семейной любви и взаимной поддержки, которыми могут обладать самые бедные и которых не могут купить самые богатые. На такой «архив» могут согласиться молодые жены и матери, чувствуя себя в безопасности от суеты и горячки мира, находя преданную любовь в маленьких сыновьях и дочерях, что тянутся к ним, и не боясь горя, бедности или возраста, идя и в солнце и в бурю бок о бок с верным другом, который в подлинном смысле этого старого саксонского слова «house-band»[110], и узнавая, как узнала Мег, что счастливейшее королевство женщины – дом, а высочайшее искусство – править в нем не как королева, но как умная жена и мать.

Глава 16

Лодырь Лоренс

Лори приехал в Ниццу на неделю – и оставался там целый месяц. Он устал скитаться в одиночестве, а присутствие так хорошо знакомой ему Эми придавало, казалось, очарование домашней жизни иноземным картинам и сценам, частью которых она была. Ему не хватало того, к чему он привык дома и что у девочек называлось «приласкать Лори», и никакое внимание, каким бы лестным оно ни было, не могло заменить сестринского обожания. Теперь же он опять наслаждался его вкусом. Эми никогда не «баловала» Лори, как остальные, но теперь была очень рада видеть его и, пожалуй, даже привязалась к нему, чувствуя в нем члена любимой семьи, о которой скучала больше, чем можно было подумать, глядя на нее. Они находили утешение в обществе друг друга и проводили вместе много времени – ездили верхом, гуляли, танцевали или бездельничали, ибо в Ницце никто не может быть серьезным и деятельным на протяжении всего сезона веселья. Но хотя внешне они производили впечатление пары, развлекающейся самым беззаботным образом, оба, почти неосознанно, каждый день делали все новые открытия и формировали мнение друг о друге. Эми росла в глазах своего спутника, но он терял ее уважение, и каждый почувствовал это еще прежде, чем было произнесено хоть слово. Эми старалась понравиться и угодить ему и потому преуспела; она была благодарна ему за те удовольствия, которые он доставлял ей, и платила теми маленькими любезностями, которые женственная женщина умеет оказывать с неописуемым очарованием. Лори же, напротив, не предпринимал никаких усилий, он позволил себе плыть по течению, стараясь забыть о своих горестях и с таким чувством, будто все женщины обязаны ему добрым словом только оттого, что одна из них была к нему холодна. Ему не стоило никаких усилий быть щедрым, и он подарил бы Эми все безделушки в Ницце, если бы она согласилась их принять, но в то же время чувствовал, что не может изменить мнение, которое складывается у нее о нем, и, пожалуй, даже боялся проницательных голубых глаз, которые следили за ним с полупечальным-полупрезрительным удивлением.