Александр Калинин-Русаков - Бессовестное время Страница 5

На другой день отец взял его с собой на рыбалку проверять фитили. Фитиль – это ловушка для рыбы. Озеро было совсем недалеко. Летом оно светилось выпуклым синим глазом среди изумрудного поля. При восточном ветре трава начинала перекатываться волнами. Тогда казалось, что гигантский синий глаз плывёт навстречу изумрудным волнам. Цвет воды, в зависимости от времени дня, погоды, менял оттенки от голубого до фиолетового. Называлось озеро просто – Круглое.

Иртыш сегодня был похож на серого в яблоках скакуна, который, после долгой зимы выскочив из стойла, не хрипел, не бил копытами мёрзлую землю, а, лишь жадно хватая подвижными ноздрями воздух нового дня, нетерпеливо вставал на дыбы, восхищённо всматриваясь в бесконечный простор, который небеса бросили к его ногам. В беспокойной воде проплывали последние одинокие льдины, корни деревьев, брёвна, обломки строений.

Сашка любил, когда отец брал его с собой. Отец обладал удивительной способностью объяснять простыми словами сложные вещи. Например, почему летает самолёт или работает мотор. Сломанная ива лежала на берегу ещё с прошлого наводнения. Снег вокруг неё оттаял, кора нагрелась на солнце.

– Давай, Сашка, отдохнём.

– Давай.

Иртыш, оставаясь на первый взгляд неподвижным, плавно менялся под сопровождение шума волн, которые неотступно бились в берег.

– Так о чём ты вчера мамку про Ленина спрашивал?

– Да хотел узнать, он русский или нацмен?

– Ну и что мама сказала?

– Она сказала, что он Ленин, только это я и сам знаю.

– Правильно она сказала.

– А ещё я хотел спросить: мы в ссылке живём или нет?

– Ты вот сам подумай, – начал не спеша отец. – Если мы с тобой жили бы в ссылке, то выходить за пределы посёлка нам было бы запрещено. Только мы с тобой спокойно вышли, наловили карасей и сейчас вернёмся.

– И даже можем куда-нибудь уехать? – спросил Сашка и внимательно посмотрел на отца.

– Конечно, можем.

– Тогда давай летом поедем куда-нибудь, всё равно куда.

– Давай, после сенокоса.

– А куда поедем?

– Можно, например, в Тобольск. Я тебе Кремль покажу.

– Так Кремль в Москве.

– В Тобольске тоже есть Кремль, не хуже московского.

– Точно поедем?

– Точно. Только давай договоримся, что ты про национальность Ленина, ссылку и прочие вещи больше ни у кого спрашивать не будешь. Пусть это будет наш секрет. Про секрет, сам понимаешь, ни с кем разговаривать нельзя.

– И с пацанами?

– И с пацанами.

– Всё, обещаю, ни слова. А на чём мы поедем?

– На пароходе.

– На большом?

– На самом большом, двухтрубном.

Они ещё какое-то время молча сидели на берегу, смотрели, как на гигантской панораме вечернее солнце раскрасило в медный цвет остров среди реки, остатки позднего снега, ветки жёлтого тала. Дятел настойчиво барабанил в высохший тополь, синички копошились на протаявшей земле. Весна…

– Пойдём, Сашка.

– Можно я санки потащу?

– Давай.

После рыбалки Сашка должен был, как всегда, отнести свежей рыбы тёте Фане, которая целовала его в лоб и просила передать «спасибо для родителей». После – к дедушке с бабушкой, потом к остальным соседям. Темнело. Варнак провожал его до дома. Он гордо бежал впереди, облаивал пустые ворота, встречных собак и, казалось, даже саму темноту. Перед калиткой Сашка обнял его и крикнул:

– Беги домой.

Варнак ткнул его мокрым носом в щёку и вскоре растворился в спускающейся с небес темноте.

Все ждали, когда появятся первые судёнышки, и они не заставили себя долго ждать. Как только фарватер проставили бакенами, река ожила. Зашлёпали колёсами чумазые буксиры, на которых можно было рассмотреть людей на капитанском мостике, корме или над раскрытой решёткой машинного отделения. Всех их звали одним именем – «пароходские». Буксиры в Новом селе останавливались редко, разве только порожние, снизу. Они, как правило, ненадолго притыкались носом к крутому берегу, после чего пара бойких бабёнок, сбежав по шаткому трапу, отправлялась по деревне прикупить молока, сметаны, кусок сала, зелени, картошки. Мальчишки были тут как тут, но на буксир заходить им родители категорически запрещали. «Пароходские» – народ чужой, держаться от них надо на расстоянии и не мешаться под ногами. Мужики, те, что жили неподалёку, собирались на берегу не спеша. Они перекидывались с речниками негазетными новостями, толковали за жизнь. Бабы тем временем решали хозяйственные дела.

Семья на буксире – дело обычное. На корме висят пелёнки, ребёнок бегает, обвязанный за пояс верёвкой, как баранчик на привязи. Длина верёвки – до борта. По-другому нельзя, свалится малец. Так и живёт семья на буксире. Железо кругом, машина стучит в переборку сутками, а они счастливы, детей рожают. Хотя и на поселении детей меньше не рождалось. Происходило это всё наоборот и вопреки всем жизненным тяготам. Соскучился народ жить по-настоящему: с любящими жёнами, неугомонной детворой, незатейливым огородиком под окнами.

Вслед за буксирами по реке начинали идти пассажирские пароходы. Они шли, гордые своими названиями, белоснежными бортами, стройными рядами иллюминаторов, высокими мачтами в разноцветии огней. Звуки проходящего парохода, музыка на палубе, прогуливающиеся дамы в шляпках представлялись Сашке чем-то неземным.

Ночью огни проходящих белоснежных красавцев освещали крутой берег, лица мальчишек с восхищёнными глазами. Уверенный бас гудка летел поверх смоляных волн и, ударяясь о кручу, ответным эхом перекатывался от одного берега к другому.

Мальчишки, едва завидев пароход, спешили, кто раньше угадает название.

– Это какой идёт?

– «Москва», конечно.

– Да нет, это «Победа».

– Как бы не так, «Победа» двухтрубный.

– Ты посмотри, наклонилась на левый борт.

– Точно «Москва».

Каждый пароход издалека имеет свои отличия. «Москва», например, имела крен на левый борт, а у «Фёдора Шаляпина» дым был беловатый и труба со скосом. Если над капитанской рубкой надстройка, это точно «Лев Толстой». Большие белые пароходы останавливались крайне редко. Для этого надо было на первом повороте снизу разжечь костёр и махать чем-нибудь белым.

Такой пароход увёз однажды Костю и всю их семью. Им разрешили уехать насовсем. За несколько дней до отъезда Сашка с удивлением узнал, что Костя, оказывается, и не Костя совсем. Он на самом деле литовец, и зовут его Кястас, а отца его зовут не дядя Ваня, а Йонас, и мамка его не тётя Аня, а Олдона, и что у них есть своя родина, которая называется Литва. Сашка пытался понять, каким образом дедушкина коса, которая называется литовкой, связана с Коськиной родиной. И ещё он никак не мог понять: как это так – уехать навсегда. То есть, они уже больше никогда-никогда не увидятся. Ни Коська, ни Сашка с этим были не согласны. Они поклялись землёй, что когда будут большие, обязательно найдут друг друга. Все последние дни они разлучались лишь на ночь. И только когда пароход, оповестив тяжёлым басом округу, дал задний ход, они вдруг поняли, что всё это случилось, и действительно навсегда. Оба горько заплакали. Шлёпали лапти колёсника, вспенивая студёную воду вдоль бортов, Сашка видел, как Коська ткнулся носом в плюшевый жакет тёти Ани. Слёзы размыли реку, пароход, дым из трубы. Сашка, всхлипывая, спрятался от печальных событий под перевёрнутую лодку. Там было одиноко и тихо. Он уснул и оттого не видел, как долго ещё вся деревня махала платками вслед пароходу, как мальчишки, стараясь не отставать, задыхаясь, бежали вдоль берега. Поселенцы были рады за эту литовскую семью. Праздник поселился в каждом доме. Всем не верилось, что, наконец, можно уехать самим, без конвоя, без сопровождения. Они вдруг почувствовали, что проклятая ночь заканчивается.

Сашку потеряли, даже отправились на поиски. А он проснулся под лодкой, не понимая, где он… Испугавшись темноты, вылез, побежал домой, запинаясь и всхлипывая. Керосиновая лампа стояла на кухонном окне. Сашка сразу увидел её. Это была всего-навсего жёлтая точка на тёмном фоне домов, но, увидев её, он сразу перестал всхлипывать и вытер слёзы. Теперь он уже не боялся ничего. Ему светил маленький жёлтый огонёк его дома, который вдруг вселил в него силы, уверенность, спокойствие.

События лета спешили, выстраиваясь в очередь, торопились поскорее свершиться. Родители неожиданно по окончании учебного года поехали в Уват и взяли с собой Сашку с Генкой. Когда они шли по трапу на пароход, Сашкино сердце готово было взлететь от радости вместе со стрижами, которые, выпорхнув из своих круглых гнёзд-норок на высоком яру, бесстрашно кружились вокруг, отчаянно пикируя и взмывая ввысь.

Они несколько раз обошли пароход. Отец показывал, что где находится и как устроено. Они даже видели большие, блестящие от смазки железные руки, которые крутят колёса. Назывались они очень похоже на то, что они делали – шатуны. Капитан стоял в белой фуражке с чёрным блестящим козырьком, золотым крабом и время от времени кричал в рупор.