Геннадий Прашкевич - Теория прогресса Страница 5

Вовка назубок помнил карту острова.

Хребет вдали, конечно, – Двуглавый. Голый, неприступный.

С запада на восток хребет Двуглавый тянется через весь остров, разделяя его на две неравные части. Северная – бухта Песцовая, где под скошенными утесами стоят в снегах бревенчатые домики метеостанции, и южная – Сквозная Ледниковая долина, плоская, как сковорода. Пройти от метеостанции на Сквозную Ледниковую можно только берегом или Собачьей тропой – через узкое ущелье, рассекающее хребет.

«Мирный» решительно расталкивал битый лед.

Плоские льдины кололись, подныривали под днище.

Если прыгнуть на ту льдину, подумал Вовка, а потом перескочить на следующую…

Вздохнув, отправился на корму. Присел на корточки перед железной клеткой:

– Белый! Где твоя мамка, Белый?

Белый счастливо щерился, а Вовку начало морозить.

Вдруг показалось ему, что если он попадется маме на глаза, то сразу она поймет, чем набиты его карманы и зачем под малицу он поддел самый теплый свитер. Мама, конечно, сейчас волнуется: она отвечает за груз зимовщиков. И Леонтий Иванович волнуется: надолго расстается с Большой землей. И капитан Свиблов волнуется: поскорее бы высадить пассажиров и нырнуть в туман погуще, чтобы ни одна подлодка «Мирный» не засекла. Все волнуются. Никому в голову не приходит, что Вовка тоже волнуется. Вот скоро юркнет за ледяные торосы, только и видели.

Густо послюнив палец, выставил перед собой.

Ветер меняется, берет к северу. Значит, упадет ночью температура.

Сейчас около нуля, а ночью может ударить под двадцать. Не весело в такой мороз прятаться среди торосов, но придется. При прижимном северном ветре капитан Свиблов ни на одну лишнюю минуту не останется в бухте Песцовой. Побоится, что выдавит «Мирный» на береговые льды. И так вон высокая зеленая волна, шурша битым льдом, накатила на форштевень, с размаху хлопнула буксир по левой скуле. Он вздрогнул, тяжело завалился на корму. Собачек в клетке сбило с ног, они, рыча, покатились по клетке. Одновременно черный дым ударил из пузатой трубы «Мирного», а мутная вода жадно облапила его брюхо – такая мутная, будто буксир правда зацепил винтами дно.

А вода вольная. Солнце низкое, ничего не видно на острове.

Зато море как на ладони. И отчетливо торчал из воды черный топляк.

Это бревно такое. От долгого плаванья один конец набух, затонул, а второй почти прямо торчит над водой. Когда под Каниным Носом Вовка такой топляк принял за перископ фашистской подводной лодки, его жестоко обсмеяли. Но топляк и здесь ужасно напоминал перископ подводной лодки. Чтобы не думать о нем, Вовка решил: исследую весь остров! Есть, наверное, на острове всякие потаенные бухточки. Не может быть, чтобы за многие века сюда не занесло старинную бутылку с запиской от терпящих бедствие. Будет что рассказать Кольке Милевскому! Повеселев, Вовка схватился за металлический поручень, собираясь одним рывком подняться на палубу, но какая-то ужасная сила, не сравнимая даже с железной хваткой боцмана Хоботило, вдруг выдернула тяжелый трап из-под его ног.

«А-а-а!..» – успел выдохнуть Вовка.

И тотчас в уши, в лицо что-то жадно, огненно ахнуло.

Опалило огнем и дымом. На секунду увидел под собой грязный ледяной припай.

И сразу все погрузилось в мрачную непрошибаемую тишину какого-то совсем другого, какого-то совсем неизвестного Вовке мира.

Глава третья.

ЧЕРНАЯ ПАЛАТКА

Вовка чувствовал – ветер сменился.

Раньше ветер налетал порывами, теперь дул ровно, пронизывал насквозь.

Всей спиной, несмотря на малицу и два свитера, Вовка чувствовал ледяное неумолимое дыхание, а все равно не мог встать, никак не мог сообразить – почему он лежит на льду, а не на палубе «Мирного»? Левая рука, подвернутая при падении с трапа, онемела, шла мелкими неприятными мурашками, сильно саднило ушибленное плечо и обожженную щеку, но, наверное, и это не заставило бы Вовку подняться, если бы не влажный горячий язык.

– Белый!

Он хотел спросить: «Где наши мамки, Белый?», но голос прозвучал так хрипло и непохоже, что он сам испугался. И открыл глаза.

«Это небо… А вот Белый… Лапу поджал и хвост… Смотрит так, будто про мамку не я, а он должен спрашивать… И зачем-то толкает меня лбом… А-а-а, понятно, в карман лезет, там сухари… Хорошая у Белого память…» Сказать то же самое о своей памяти Вовка никак не мог.

Он боялся поднять голову.

Одно дело, если он лежит на краю Сквозной Ледниковой долины, другое дело, если он свалился на лед с борта «Мирного», и буксир, застопорив машины, стоит сейчас в трех метрах от него, и с высокого борта смотрят на Вовку мама, Леонтий Иванович, капитан Свиблов, хмурый боцман Хоботило…

«Почему я не могу поднять руку? Ох, это примерз рукав…»

Вовка с отвращением отодрал рукав от пористого белого льда.

Медленно поднялся и замер в негодовании. «Мирного» не было! Нигде не было! Одни льды! Ушел «Мирный»! До самого горизонта тянулись белые поясины льдов, разведенные ветром. В полыньях лениво покачивались околыши, море вздыхало, играл в глазах ледяной блеск. И теперь это была не тертюха, которую легко раздвигал сильным носом «Мирный», теперь это были вполне приличные льды, принесенные издали. Угораздь «Мирного» врубиться скулой в такое вот поле, тут не то что его, Вовку, тут боцмана Хоботило выбросит за борт!

И ведь выбросило!

Не боцмана, так его.

А рядом Белый прихрамывает.

Хороший оказался удар, если металлическую клетку с собаками опрокинуло.

Вовка потер ушибленное плечо и осмотрелся.

Он стоял на самом краю огромной, выдавленной на берег льдины.

Внизу хлопотала, всхлипывая, черная, как чернила, вода. Совсем близко темнели каменные громады хребта Двуглавого; где-то далеко за ним, с тоской понял Вовка, лежат берега бухты Песцовой. Где-то там, на ее берегах, уютно дымят бревенчатые домики метеостанции. «А у меня даже рукавицы нет… Левая на руке, а правой нету…» Вовка отчетливо, до мельчайших деталей представил, что сейчас делается на палубе «Мирного». Боцман всяческими словами поносит беспутного пацана, испортившего весь рейс, Леонтий Иванович так же громко поносит пса, сбежавшего вместе с Вовкой. Капитан Свиблов презрительно поплевывает за борт: ох уж это Управление, навязавшее ему беспутного пассажира! «А еще льды! – тычет перед собой капитан Свиблов. – Взгляните, какие льды! – объясняет он маме, будто она никогда не видала льдов. – Это вам не сморозь, не молодик. Это крепкие льды, сами понимаете! А у меня, сами понимаете, груз, люди! Так что удобнее, сами понимаете, послать за вашим иждивенцем собачью упряжку. Вон пусть ваш Леонтий Иванович и смотается за шкетом! Я, сами понимаете, ждать не могу!»

Но так говорит капитан Свиблов.

А мама? Почему рядом нет мамы?

Не могла она не увидеть, что он, Вовка, выпал за борт.

– Белый!

Голос Вовкин прозвучал хрипло.

Белый взглянул на Вовку с недоумением.

– Почему меня тут бросили? Почему я здесь один?

«Это был взрыв! – вдруг дошло до Вовки. – Я же помню: дым ударил, огнем опалило. До сих пор саднит щеку. Это фашистская подлодка была! Это не бревно качалось у нас за кормой, – вспомнил он, – а перископ торчал! А я, дурак, ничего не понял! А я, дурак, позволил этому Мангольду или Шаару, этому Ланге или Карлу Франзе атаковать буксир! Военный инструктор был прав, и капитан Свиблов был прав – надо было «Мирному» все время прятаться в тумане! Не зря матросы ходили чуть не на цыпочках и от него, от иждивенца, требовали тишины!»

Вовка с ужасом огляделся. Где разбитые шлюпки, спасательные пояса?

«Ничего нет, – немного успокоился он. – Значит, отбился «Мирный». Наверное, отбился. Расчехлили крупнокалиберные пулеметы, ударили по подлодке, ушли от торпед в скопление льдов, попробуй, достань! А меня потеряли при взрыве или при ударе судна о лед. Сейчас отстаиваются в бухте Песцовой, а Леонтий Иванович срочно собирает упряжку. Часа через три появится. Меня же и отругает. «Ушло, – скажет, – судно, экий ты сукин сын! Без тебя ушло, пока ты за бугром болтался!» Кругленько так скажет, высоким своим голоском, и видно будет, что болеет не столько за меня, сколько за маму. «Следующее судно, – скажет, – появится лишь в следующем году!»

Но раз так… точно теперь буду зимовать на метеостанции!

Ободренный, Вовка взглянул на хребет. Но такие темные, такие угрюмые ползли по распадкам тучи, что ледяной холодок страха снова тронул тощую спину. Приедет за ним Леонтий Иванович или нет, но пока он тут один! И рукавички нет. «Зато мама теперь ни за какие коврижки не посадит меня на «Мирный». Если за буксиром идет охота…» Вдруг мелькнула мысль: «А если не приедет Леонтий Иванович? Если капитан Свиблов увел буксир не в бухту Песцовую, а дальше во льды? Тут ведь даже на связь с метеостанцией не выйдешь – зона радиомолчания!»

«Трус! – обругал себя Вовка. – А еще хотел прятаться в торосах, хотел провести ночь во льдах! Колька бы не струсил».