Габриэль Маркес - Полковнику никто не пишет Страница 6

Когда у жены кончился приступ, она была поражена его видом.

– От тебя остались одни кости.

– Готовлю себя на продажу, – сказал полковник. – Уже есть заказ от фабрики кларнетов.

Он держался только надеждой на письмо. Изможденный, с ноющими от бессонницы костями, он разрывался между домашними делами и петухом. Во второй половине ноября петух просидел два дня без маиса, полковник уже думал, что тот умрет. И тут он вспомнил о горсти фасоли, которую еще в июле повесил над печкой. Он облущил стручки и положил петуху в миску сухие фасолины.

– Поди сюда, – позвала жена.

– Сейчас, – сказал полковник, наблюдая за петухом. – Для хорошего аппетита нет плохой еды.

Когда он подошел к жене, она пыталась приподняться на кровати. От ее тела исходил запах лекарственных трав. Отчеканивая каждое слово, она сказала:

– Ты немедленно избавишься от петуха.

Полковник знал, что рано или поздно она так скажет. Он ждал этого момента с того самого вечера, когда убили сына и он решил сохранить петуха. У него было время подумать, что ответить жене.

– Теперь уже не стоит, – сказал он. – Через три месяца начнутся бои, и тогда мы сможем продать его гораздо дороже.

– Дело не в деньгах, – сказала женщина. – Когда придут ребята, скажи им, пусть возьмут петуха и делают с ним что хотят.

– Я держу его из-за Августина. – Полковник давно приготовил этот довод. – Представь себе, какое у него было бы лицо, когда он рассказывал бы нам о победе петуха.

Женщина вспомнила сына.

– Эти проклятые петухи и погубили его! – крикнула она. – Если бы третьего января он остался дома, может быть, несчастья бы и не случилось. – И продолжала, указывая на дверь тощим пальцем: – Как сейчас вижу его вон там с петухом под мышкой. Ведь предупреждала же я, чтоб он не искушал судьбу и не показывался на гальере. А он еще засмеялся и говорит: «Перестань! Сегодня вечером мы будем купаться в золоте».

Она в изнеможении откинулась на кровать. Полковник осторожно подложил подушку ей под голову. И его глаза встретились с ее глазами, такими похожими на его собственные.

– Постарайся не двигаться, – сказал он, слыша, как что-то свистит у нее в груди.

Женщина впала в забытье. Когда она снова пришла в себя, ее дыхание казалось более спокойным.

– Все это из-за того, что мы недоедаем, – сказала она. – Грех отрывать хлеб от себя и бросать его петуху.

Полковник вытер ей лоб уголком простыни.

– Уж три-то месяца мы продержимся.

– А что мы будем есть эти три месяца?

– Не знаю, – сказал полковник. – Но если бы нам суждено было умереть с голоду, мы бы уже давно умерли.

Петух, живой и здоровый, стоял перед пустой миской. Увидев полковника он тряхнул головой и произнес гортанный монолог почти человеческим голосом. Полковник сочувственно улыбнулся ему.

– Жизнь – тяжелая штука, приятель.

Потом полковник вышел из дому. Он бродил по городу, погруженному в сиесту, не думая ни о чем, не пытаясь даже убедить себя, что есть хоть какой-нибудь выход из положения. Шагал по пустынным улицам, пока не почувствовал смертельную усталость. Тогда он вернулся домой. Жена услышала, что он пришел, и позвала его.

– Чего тебе?

Она ответила, не глядя на него:

– Мы можем продать часы.

Полковник уже думал об этом.

– Уверена, что Альваро без разговоров даст тебе за них сорок песо, – сказала женщина. – Вспомни, как он сразу купил швейную машинку.

Она имела в виду портного – хозяина Агустина.

– Завтра поговорю с ним, – согласился полковник.

– Зачем откладывать на завтра? – возразила жена. – Ты отнесешь ему часы сейчас. Положишь на стол и скажешь: «Альваро, вот я принес часы, чтобы ты купил их у меня». Он тут же поймет.

Полковник почувствовал себя несчастным.

– Это все равно, что тащить по улице Гроб Господен, – запротестовал он. – Если меня увидят с таким свертком, обо мне начнут распевать песни.

Но и на этот раз жена его убедила. Она сама сняла часы со стены, обернула их в газеты и подала ему.

– Не возвращайся без сорока песо.

Полковник со свертком под мышкой направился в портняжную мастерскую. У дверей сидели приятели Агустина.

Один из них пригласил его сесть. Полковник смешался.

– Спасибо, – сказал он. – Я на минуту.

Из мастерской вышел Альваро и на проволоке, натянутой в коридоре, стал развешивать кусок мокрого полотна. Альваро был крепкий угловатый молодой человек; его глаза всегда возбужденно блестели. Он тоже пригласил полковника сесть. Полковник приободрился. Пододвинул табурет к двери, сел и стал ждать, когда останется наедине с Альваро, чтобы предложить ему часы. Но вскоре заметил, что у всех вокруг какие-то напряженные лица.

– Я не помешал? – спросил он.

Парни запротестовали. Кто-то наклонился к нему и сказал чуть слышно:

– Есть листовка, написанная Агустином.

– О чем?

– Все о том же.

Ему дали листовку. Он положил ее в карман и замер в молчании. Только барабанил пальцами по свертку, пока не заметил, что на него стали поглядывать. Тогда он совсем оцепенел.

– Что это у вас в свертке, полковник?

Полковник старался избежать взгляда любопытных зеленых глаз Германа.

– Ничего, – солгал он. – Несу вот часы немцу, чтобы он их починил.

– Да будет вам, полковник, – сказал Герман, стараясь завладеть свертком. – Пока вы здесь сидите, я их посмотрю.

Полковник не выпускал часы из рук. Он не произносил ни слова. Но у него даже веки покраснели. Все вокруг настаивали:

– Дайте ему посмотреть, полковник. Он разбирается в механике.

– Но я не хочу доставлять ему хлопоты.

– Какие там хлопоты, – сказал Герман и взял наконец часы. – Немец сдерет десять песо и ничего не сделает.

С часами он вошел в мастерскую. Альваро шил на машине. Чуть дальше, у стены, сидела девушка и пришивала пуговицы. Над ней висела гитара, а еще выше – надпись: «Говорить о политике запрещается».

Полковник, оставшись без часов, не знал, куда себя девать. Поставил ноги на перекладину табурета.

– Дело-то дерьмо, полковник.

Он вздрогнул.

– Только без ругательств.

Альфонсо поправил на носу очки, чтобы лучше рассмотреть ботинки полковника.

– Я про ботинки, – сказал он. – Гляжу, вы уже надели лакированные.

– Но это можно сказать и без ругательств, – ответил полковник и показал подметки своих лакированных ботинок. – Этим чудовищам сорок лет, но за всю свою жизнь они ни разу не слышали бранных слов.

– Готово! – крикнул Герман из мастерской, и в то же мгновение раздался бой часов. Кто-то в соседнем доме забарабанил в стену, и женский голос прокричал:

– Не трогайте гитару – еще год не прошел, как умер Агустин.

Все засмеялись.

– Это часы.

Герман вышел со свертком.

– Часы в полном порядке. Если хотите, я провожу вас до дому: их надо правильно повесить.

Полковник отказался.

– Сколько я должен?

– Не беспокойтесь, полковник, – ответил Герман, занимая свое место среди остальных. – В январе заплатит петух.

Полковник решил не упускать удобного случая.

– Я хочу предложить тебе кое-что, – сказал он.

– Что же?

– Я дарю тебе петуха. – Полковник внимательно осмотрел лица присутствующих. – Я дарю петуха вам всем.

Герман уставился на него в изумлении.

– Я уже стар, – продолжал полковник. Он хотел, чтобы его голос звучал сурово и веско. – И для меня это слишком большая ответственность. Вот уже несколько дней мне кажется, что петух умирает.

– Не волнуйтесь, полковник, – сказал Альфонсе – Просто в это время у петухов растут перья, поэтому и у вашего сейчас воспалена кожа.

– Через месяц он будет в порядке, – подтвердил Герман.

– Все равно я не хочу оставлять его у себя.

Герман впился взглядом в полковника.

– Поймите, полковник, важно, чтобы именно вы принесли на гальеру[1] этого петуха.

Полковник задумался.

– Я понимаю. Из-за этого я и держал его до сих пор. – Он стиснул зубы и, собравшись с силами, продолжал: – Плохо то, что до боев остается еще три месяца.

Герман понял.

– Если дело только в этом, – заявил он, – то нет ничего проще.

И высказал предложение, с которым все согласились. Вечером, когда полковник вернулся домой со свертком под мышкой, жена не смогла скрыть разочарования.

– Не продал? – спросила она.

– Не продал, – ответил полковник. – Но теперь это не имеет значения. Ребята взялись кормить петуха.

– Подождите, кум, я дам вам зонтик.

Дон Сабас отворил шкаф, встроенный в стену конторы. Внутри царил беспорядок: сваленные в кучу сапоги для верховой езды, стремена, поводья, алюминиевый ящик, набитый шпорами. В верхнем отделении висело полдюжины черных дождевых зонтов и пестрый женский зонтик от солнца. «Останки минувшей катастрофы», – подумал полковник.

– Спасибо, кум, – сказал он, опершись на подоконник. – Я лучше подожду, пока прояснится.