Эдуард Тополь - Ангел с небес Страница 6

– Это мой мужчина! Мой! Я вам за него глотки перегрызу!..

И перегрызла бы, если бы не милиция. Но при первых звуках милицейской сирены грабители прыснули в разные стороны и сбежали, а спасительница Пачевского вдруг исчезла в воздухе столь же внезапно, как появилась.

Окровавленный Пачевский поднялся с земли и, прихрамывая и держа двумя руками спасенный портфель, пошел к фургону…

Впрочем, этот маленький инцидент никак не отразился на общем ходе нашей правдивой истории. Через пару дней Пачевский был снова в порядке, снова колесил по Москве с левыми и правыми тиражами, снова играл в теннис, бегал по утрам в парке «Сокольники» и даже заглядывался там на молоденьких болонок – тьфу, простите, на молоденьких блондинок, хозяек этих болонок…

А дома, после душа, втягивая живот, он с гордостью смотрел на себя в зеркало в фас и профиль – он похудел, окреп, помолодел…

И выглянул из санузла:

– Ангелина!

– Что, милый? – сказала она через плечо, сидя за кухонным столом и строча на швейной машине какое-то белое одеяние. – Я не Ангелина.

– А кто?

– Я Ангел с Небес.

– Ладно, Ангел, а Шура где, жена?

– Ушла в магазин.

– Тогда ты! Подай мне тапки.

– Минутку, я занята…

– Какой, блин, минутку?! Я тут мокрый стою!

Она словно обмерла – перестала строчить, медленно повернула к нему свое ангельское лицо, и вдруг ее небесно-голубые глаза наполнились слезами, и она, закрыв лицо руками, стала рыдать, совсем как ребенок.

– Эй, в чем дело?

Но она, отвернувшись, продолжала рыдать.

Навернув полотенце на пояс, он подошел к ней, тронул за плечо:

– Эй, что случилось?

Но она резко отстранилась и сказала, рыдая:

– Все! Все! Я улетаю! Я не могу так больше!

Он попытался обнять ее:

– Куда ты улетаешь, глупая?!

– Не прикасайся ко мне! Все! Все! Прощай! – И она стала бегать по квартире и судорожно швырять в свою сумку какую-то косметику, бижутерию.

– Ну подожди! Подожди! В чем дело?

– Ни в чем! Ты мне нагрубил! Ты меня обидел! Прощай навсегда! – И она взвилась в воздух, воспарила под потолок.

Он подпрыгнул за ней, пытаясь поймать, но она зависла под потолком горизонтально – так, что он был не в силах ее достать. И стала словно проваливаться сквозь потолок.

– Эй! – закричал он испуганно. – Постой! Не улетай! Ангел!..

– Нет! – жестко сказала она, уже наполовину исчезнув в потолке. – Я улетаю! Ты мне нагрубил!

Он брякнулся на колени и простер к ней руки:

– Прости! Я не хотел! Честное слово! Я извиняюсь! Ну, прости! Ну пожалуйста!

Она чуть снизилась:

– Мужчина, ты меня обидел!

– Я больше не буду, клянусь!

Она опустилась еще чуть-чуть и теперь висела в воздухе, словно юная еврейка на картине Шагала.

– Я тебе не верю!

– Верь мне! Честное слово! Я не хотел!

Она снизилась еще, сказала со слезами:

– Это было грубо, мужчина…

Он дотянулся до нее, схватил ее, обнял, стал целовать и завалил в кровать.

Она сопротивлялась, уклоняясь от его поцелуев:

– Нет! Не смей! Я не хочу! Нет!..

Но он уже сорвал полотенце с чресел своих и…

Позже, бессильно лежа на его плече, она тихо шептала:

– Мне было так хорошо… Мужчина, я тебя люблю. Пожалуйста, не обижай меня. Никогда не обижай, ладно?

– Ладно.

– Ты обещаешь? Если ты еще раз меня обидишь, я не смогу летать.

Он удивился:

– Как это? Почему?

– Потому что ангелам вообще нельзя на вашу землю. Здесь такая атмосфера! И такая грубость. Мне тут очень трудно. Не обижай меня, ладно?

– Хорошо. Но и ты… Так нельзя – чуть что, сразу в слезы. Может, ты беременна?

– Нет еще.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю.

– Ладно. А теперь… Пожалуйста, исчезни – счас Шура придет, мы с ней в деревню едем.

– В какую деревню? Зачем?

– За детьми. Они у Шуриных предков, а через неделю им в школу, первое сентября. Встаем.

– Поцелуй меня…

Он поцеловал.

– Еще!

Из прихожей послышался скрип ключа в двери. Он испугался:

– Все, все! Исчезни! Шура идет!

– Нет, поцелуй!

Он поцеловал ее и поспешно встал, а она сказала:

– Я тоже хочу в деревню.

Он удивленно повернулся:

– А тебе-то зачем?

И увидел, как она медленно уплывает вверх, растворяясь в воздухе под потолком.

Но – запоздало: Шура с пластиковыми сумками «Седьмого континента» уже на пороге и, изумленно глядя в потолок, испуганно хлопает глазами:

– Что это?.. Что это было?..

– Где? – сказал Пачевский.

– Ну вот, в воздухе! Только что…

Он пожал плечами:

– Что там могло быть? Тебе померещилось… – И, навернув полотенце на бедра, прошел мимо нее на кухню.

Шура, хлопая глазами, смотрела на потолок, потом – вслед своему мужу, снова на потолок над кроватью и снова Пачевскому вслед. Затем, закрыв глаза и стряхивая наваждение, потрясла головой.

Церковный звон остановил ее посреди бульвара. Она замерла как вкопанная, слушая его, и зачарованно пошла на эти звуки – пошла, не обращая внимания на поток авто, на красные светофоры… Гудели машины, визжали тормоза, орали водители, а она шла, не слыша и не видя их, шла словно по воздуху или как привидение… И пришла к храму Христа Спасителя. И вошла в него. И все той же зачарованной походкой, словно на магнит, уверенно свернула в зал, где с небольшой иконы глянул на нее Николай Угодник.

Подойдя к иконе, она остановилась, посмотрела ему в глаза. Помолчала, а потом вдруг сказала негромко:

– Коля, так вот ты, оказывается, где!

Николай на иконе как-то странно заерзал плечами и спросил:

– А в чем дело?

– Ты мне можешь помочь?

– Я не помощник, я угодник. А в чем дело-то?

– Ты можешь выйти?

– Зачем?

– Поговорить нужно. Выйди на пару минут.

Николай посмотрел по сторонам, оглянулся себе за спину. Но никого не было ни в зале, где висела икона, ни, видимо, за его спиной.

– Ладно, – сказал он. – На пару минут.

И вышел из иконы.

Минуту спустя Николай, разминая затекшие плечи и шею, шел по набережной Москвы-реки, а она шла рядом и говорила со слезами на глазах:

– Я не знаю, что с этим делать, Коля! Почему он смотрит на других баб? Ведь я… Я же ангел, настоящий ангел!

– Не плачь. Перестань…

– Нет, ты скажи, что ему нужно? Я самая лучшая! А он все равно… Ты можешь на него повлиять?

– Нет, не могу.

– Но почему?!

– Это не моя тема.

– Как? Что значит не твоя тема?

– Это у тебя претензии к Главному программисту. Он сотворил мужские и женские программы. Вы, бабы, живете любовью, а мужики – телом. Такие программы. Я не имею права вмешиваться.

– И ничего нельзя изменить?

Николай молчал.

– А если… – сказала она. – Если я пойду к Нему?

– К Творцу, что ли?

– Ну…

– Не советую. У Него таких жалоб знаешь сколько! За тысячи-то лет…

В вагоне электрички поминутно хлопала входная, из тамбура, дверь и очередной разносчик «тысячи мелочей» громогласно объявлял:

– Вниманию пассажиров предлагается! Уникальное средство от комаров, всего тридцать рублей за флакон! Надувные шары – разноцветные, в виде сердца, золотой рыбки и фаллоса. А также липкие ленты от мух, удобрения «Волшебный рост» для сада и огорода, средство от перхоти и стимулятор мужской потенции «Вечный зов»…

Сидя с женой в другом конце вагона, Пачевский через головы пассажиров увидел, как Ангел с Небес стала набирать у продавца весь ассортимент и усиленно махать ему, Пачевскому, рукой – звала к себе. Благо Шура, жена Пачевского, сидела к ней затылком. Пачевский наклонился к Шуре и сказал:

– Я в туалет, это в соседнем вагоне…

И ушел по проходу в конец вагона, молча и на ходу выдернул Ангела в тамбур. А в тамбуре недовольно сказал:

– Ты с ума сошла? Что ты набираешь?

– Ты не понимаешь, – сказала она. – У нас там ничего этого нет.

– Где «там»?

– Ну там. – Она показала вверх.

– А ты уже собираешься отчалить? Туда?

– Конечно. Ты меня все равно не любишь.

Он вздохнул:

– Начинается! – И сменил тему: – А на хрена там шары?

– Что значит «на хрена»? – удивилась она. – У меня же там дети! Я все украшу, будет красиво!

– Фаллосами?

– Почему? Не только. Смотри: тут золотые рыбки, сердце…

– А «Волшебный рост»? Это не для детей!

– Я знаю. Это для моих цветов.

– А «Вечный зов»?

– Для тебя. Дай мне еще немножко денег…

Электричка, грохоча по мосту, пересекла какую-то речку, и в вагон, где сидели – в разных концах – Ангел и Пачевские, вошла молодая нищенка с грудным ребенком на руках и девятилетней веснушчатой дочкой, которая одной рукой держала мать за рукав, а другой, выставленной вперед, просила подаяние.

Ангел, потрясенная, словно окаменела, глядя на них.

А они молча, без единого слова, шли по проходу, и только изредка что-то ложилось в протянутую ладошку девочки, и тогда она кланялась своей русой головкой и тихо говорила:

– Спасибо, извините… Спасибо, извините…