Андрей Гребенкин - Лунная река Страница 6

…Три часа до подъема. Джон закрыл глаза…

…и сразу услышал нарастающий писк будильника. Подъем! Резче.

Холодный душ. Сорок отжиманий. Еще сорок. Два кофе. И еще ложку съесть. Дрянь какая! Но остатки сна исчезли.

На балкон, пару сигарет за минуту. Привет йогам, кардиологам, фанатам здоровья, Порфирию Иванову и Полю Брэггу – персонально! Плевать. Никто не живет вечно.

Редкие огоньки мигали в домах напротив. Едва родившийся месяц трепетал в прозрачной высоте. Над далекой Москвой неподвижно висели тучи.

Джон выкатился из дома, проложил лыжню по мусору около станции и возглавил толпу, идущую на приступ электрички. На штурм, на штурм! Поднять знамена и регалии. Господи, куда они все едут? Суббота, семь утра. Вопрос не по адресу. О, зловещие жернова капитализма и магнит-мегаполис!

Преподавание – коварная штука, – думал Джон. – Поставишь барьер между собой и классом – потеряешь контакт. Наденешь маску – потеряешь контакт. Ты должен быть естественным. И беззащитным. Таким, как есть.

Поезд въехал в Москву. Прожекторы над рельсами – как горящие глаза огромного хищного зверя. Беспросветные тучи. Третий Рим во мгле. Молчаливая толпа ниспадает в провалы переходов.

Джон спустился в душное метро и встал на любимое место сбоку. Нужно настроиться, ближе к событиям. История – повсюду. Казалось, что поезд уносит Джона на десятилетия назад. Мысли мелькали как трубы и провода на расстоянии руки. Метрополитен имени Лазаря Кагановича… Старейшая красная ветка…

История… Интересна российская история. И народ интересный. Забавно, когда частица народа рассуждает о нем самом.

Взять хоть сказки. Испеки мне, старая, колобок! Из чего колобка-то сделать? Муки-то нет (почему?!) Ну, поскреби по сусекам. Поскребла, а оно укатилось. Быстротечны мирские блага. И жизнь коротка. И не стоит песенки петь, стоя на морде хищника.

Или вот эта – дивный сюжет! Петушок, видите ли, подавился бобовым зернышком, хотя его предупреждали. И вот его супруга курица бежит к речке за водой, но речка просит в обмен листочек, курица бежит к березке, но березка-скотина листочка не дает, а предлагает поменять на нитку, курица бежит за ниткой, но девушка не дает, а хочет в обмен гребень, у гребенщика свои потребности и т. д. Наконец, через пять страниц сказки кто-то отгрузил товар бесплатно, цепочка размоталась обратно и петушка реанимировали. А иначе – курица до сих пор бегала бы над трупом петушка. Но и в этой запутанной истории есть что-то философское. Пока не найдешь добрую душу и бессеребреника – ничего не сдвинется.

Интересный народ. Враскоряку стоящий между Европой и Азией. Примеряющий модели развития, которые слишком малы. Но примеряющий снова и снова. Неудержимый в достижении цели. Не способный сформулировать цель. Богоносец, летящий по небу. Ползущий под железным панцирем государства. Талантливый во всем, кроме политического строительства. Построивший прекрасные храмы искусства и науки на брюхе безмозглого Левиафана, который может перевернуться во сне. Смотрящий вдаль, но живущий сегодняшним днем. Жестокий и беззащитный. Способный делать лучшие ракеты, но не способный наладить раздельный сбор мусора. Бутылки – сюда, все остальное – туда. Невыполнимая задача.

Сочетание несочетаемого. Могут ли существовать такие парадоксы? А существует ли народ? Вообще – какой-нибудь? Может, это слово – абстракция? Ведь реально то, что имеет разум или волю, или цель, или предназначение. Народ не имеет разума: какой замысел был создан и реализован народом? Народ не имеет воли: какое историческое действие есть результат его свободного и согласного, без принуждения и расколов, волеизъявления? И, следовательно, народ не имеет цели, судя по первым двум основаниям. И предназначения – судя по первым трем основаниям. И культуры не имеет: культура – движение духа, а дух невозможен без воли. Да, озвучить эти мысли можно только из желтого дома на Шаболовке.

До начала занятий оставалось полчаса.

Волнение охватило Джона. Тяжесть предстоящих сотен часов нависла над ним, заставив усомниться в своих способностях. Как будто в первый раз.

Огромна ответственность. Прошлое живет в сознании. Рассказывать о прошлом – значит управлять сознанием.

Колеса стучали как мысли. История… Загадочная ткань прошлого.

Два основных вопроса: как было? Почему было так? С ответами сложнее.

Представления об истории не могут стать знанием. Эпохи, даже богато представленные в библиотеках и архивах, непознаваемы. Документальные свидетельства не говорят почти ничего, за каждым из них – отдельный человек, неразличимый в потоке судеб и событий.

Можно ли достоверно описать хотя бы один день из жизни человека? Ну, возьмите его паспорт, проездной билет, автограф записки на холодильнике и содержимое карманов. Всмотритесь в фотографию, наклон почерка, цвет чернил и пачку жвачки. Сделайте выводы. Много выводов. Они будут, без сомнения, достоверны, так как основываются на материальных источниках. Достоверны как результаты любого исторического исследования, способного лишь случайно найти крупицу истины и тут же ее потерять.

Это один день жизни одного человека. Пусть он не стоит ничего и не интересен, если это не день отречения царя.

Историк, видите ли, занимается народами, процессами и закономерностями. Не можем внятно описать прошлую неделю, но даем характеристики векам. Не можем рассказать о соседе по офисной клетке, с которым проводим больше времени, чем с женой, но уверенно говорим о народах. И, конечно, легко познаем исторические закономерности. Вот переломный момент, вот рывок, прыжок через пропасть в два скачка, вот здесь массы не смогли, а верхи не захотели, здесь наоборот, а вот и конец истории. Стойте, это был не конец, он – вот.

Ярлыки, без которых нельзя. Смотрите, какой великий реформатор. Правда, пока он правил, население страны сократилось. Оставшиеся называли его антихристом. Но на его величии как реформатора это не сказалось. А вот освободитель, до конца жизни подавлявший бунты освобожденных и убитый ими же. А вот духовный лидер. Он, правда, соперничал с другим духовным лидером. Видимо, за лидерство в сфере духа. А вот мелкий композитор эпохи великого тирана. Симфонии не в счет, ведь музыкант не убил даже воробья. Ярлыки приклеиваются при жизни и после смерти. Они полезны – как дорожные знаки в сухом русле ушедшей реки.

Историк не может не быть агностиком. Он рассматривает какой-то искусственно выделенный другими историками период (в действительности не имеющий ни начала, ни конца), обрубив его связи с предшествующим и будущим. Изучает материальные отпечатки эпохи (осколками кривого зеркала отражающие реальность), тысячу раз ограниченный временем, социальным заказом, ресурсами архивов, знанием иностранных языков (могу ли я свободно читать и понимать по-французски – хотя бы?), амбициями, предрассудками, догмами, суждениями авторитетов, общественным мнением, околонаучными дрязгами и карьерными соображениями. Плывет сквозь потоки лжи, клеветы, лести, болота схоластического словоблудия, проваливается в неизвестные пустоты смежных наук – от психологии до юриспруденции. Непрерывно спотыкается и машет рукой на все, что не укладывается в схему. Ой, вышел за рамки исследования. Тогда здесь подрежем, а вот этот параграф засунем сюда, чтобы логику выдержать. Каков результат? Что угодно, только не знание. И тем более не истина.

Конец ознакомительного фрагмента.