Анджей Беловранин - Последний зеленый лист Страница 6

Регент замолчал, внимательно изучая лицо визитера, и вскоре Пенига не выдержал:

– Чем могу быть полезен господину регенту? – хрипло спросил он и прокашлялся.

Кастор ответил не сразу, но прекратил свои наблюдения за аколитом, похоже, размышляя, как ловчее подойти к делу.

– Видишь ли, любезный брат… – наконец начал он, – у меня действительно есть одна непростая работа, требующая, помимо определенных умений, еще и особой деликатности… Простительно ли будет поинтересоваться возрастом почтенного аколита?

– Мне двадцать семь лет, – не без вызова ответил Пенига.

– И все еще в аколитах? – спросил регент, но Пенига не почувствовал в его вопросе ни тени издевки.

– Я очень серьезно подхожу к трудам над своей диссертацией, – как можно более солидно ответил Пенига.

– Что ж, похвально! – поддержал Кастор и, похоже, наконец решился перейти к делу. – Известно ли почтенному брату о событиях двенадцатилетней давности?

Пенига лихорадочно соображал, перебирая варианты.

– Любезный господин имеет в виду безуспешный мятеж экс-регентов Валерия и Репиры? – наконец бросил он пробный камень и, судя по улыбке, заигравшей на губах Кастора, попал прямо в цель. Но затем удовольствие от сметливости собеседника сменилось на его лице непритворной грустью.

– Наш бывший брат Валерий доставил нам много тревог и печалей, – подтвердил Кастор. – И боль от этой потери до сих пор терзает сердца многих из нас. Редко когда граждане Республики отваживаются заговаривать с кем-либо из регентов о попытке Мартовского государственного переворота. Да и между собой обычно находим мы более приятные темы для бесед. Честно говоря, за последние десять лет я не помню ни единого такого разговора… Могу ли я поинтересоваться, что известно почтенному брату о тех прискорбных событиях?

– Ну что ж, – с апломбом начал аколит, словно отвечая на экзамене. – В первую очередь можно назвать труд прозелитов Шефины и Цукелы, сокращенно называемый "Общая хронология". Это исследование подробно описывает историю последнего столетия вплоть до событий Короткой войны с Торговым союзом, имевшей место шесть лет назад. Далее, небольшой трактат того же прозелита Шефины, посвященный сравнительной характеристике причин и поводов массовых волнений, в котором значительная часть посвящена и Мартовскому мятежу… Пожалуй, все, что мне попадалось.

– Помнишь ли ты сам что-либо о тех временах? – вдруг напрямик спросил Кастор, и его слова заставили Пенигу смутиться.

– Почти ничего, господин регент. Я тогда был еще простым подмастерьем своего отца-каменщика и редко выбирался из Септоциркула… Помню лишь, что смерть Валерия наделала много шума. Мой отец даже собирался пойти на лобное место, где зачитывали посмертный приговор, но, по своему обыкновению, слишком напился… – Пенига спохватился и покраснел.

Кастор сделал вид, что не обратил внимания на минутную слабость собеседника.

– Что ж, пожалуй, это даже хорошо, – словно думая вслух, заключил он. – Значит, ты сможешь подойти к этому делу беспристрастно… Прозелит Шефина! – кивнул он. – Я помню сего почтенного ученого мужа. Он несколько раз терзал меня, пытаясь вызнать подробности безумной проделки Валерия… Хотя… Как он поживает, кстати?

– Великий и Единый упокоил досточтимого Шефину прошлой зимой.

– Ага… – Кастор замолчал, потом поспешно добавил, – мир праху его. А что насчет того, второго?

– Прозелит Цукела? Он живет и здравствует. Но, насколько я знаю, брат Цукела никогда не занимался мятежом Валерия в работе над "Общей хронологией", это была целиком вотчина брата Шефины.

– Хорошо же, – Кастор снова ненадолго задумался. – А что любезный брат думает о предавшем идеалы Республики экс-регенте?

– Доброго господина интересует мое мнение о его моральных качествах, или о положительной программе его неудавшегося переворота? – уточнил Пенига.

– Так как достопочтенный брат не был лично знаком с Валерием, оставим его моральные качества в стороне, ибо двум умным людям незачем зря тратить время на лукавство.

Пенига завел глаза к потолку:

– Насколько я помню, Валерий собирался свергнуть Республику и восстановить монархию, посадив на трон наследника Псамметиха IV.

– Может ли любезный брат дать оценку этому стремлению экс-регента? – казалось, лицо и тон Кастора ничуть не изменились, но аколит отчетливо почувствовал, что его ответ на этот вопрос – ключевое звено в цепи сегодняшней беседы, а потому дал себе труд собраться с мыслями.

– Честно говоря, не знаю, что сподвигло экс-регента на его безрассудный мятеж, – наконец ответил Пенига, стараясь говорить по возможности просто, отойдя в сторону от суконных формул, которыми обычно описывались деяния Валерия. – Разве что личная корысть, которую предполагал он в узурпации власти. Я никогда не занимался напрямую политикой или философией, но мне кажется, что нет никакого пути в реставрации монархии – это тупик, из которого рано или поздно все равно пришлось бы выбираться.

Кастор ненадолго замолчал, обдумывая слова собеседника, и наконец, как показалось Пениге, удовлетворенный его ответом, продолжил:

– Ну что ж, должен признать… кстати, могу ли я попросить любезного брата до последующего специального уведомления не разглашать никому деталей нашей беседы, как и прочих сведений, что станут ему известны в результате работы над нашим особым поручением?

– Конечно, – пробормотал Пенига и взволнованно глотнул.

– Так вот, должен признать, – снова начал Кастор, – что мой рассказ прозелиту Шефине, как и рассказы моих братьев-регентов о том печальном событии… не во всем соответствуют истине. А в свете недавних изменений в политической сфере, как мне показалось, та история с мятежом приобретает некоторое новое значение… Впрочем, я никогда не любил говорить загадками, как мой почтенный брат-регент Нестор! И терять время в бесплодных беседах, как мой не менее почтенный брат-регент Приам. Особенно когда говорить может документ. Во время ареста Валерия было обнаружено немало бумаг, которыми после его смерти фактически никто не занимался. В силу некоторых причин я посчитал, что именно сейчас было бы полезным разобраться в этих бумагах. Правильно ли я понял, мой добрый аколит Пенига, что ты имеешь некоторый опыт работы с архивами?

– Мой наставник прозелит Куника неоднократно выделял мое усердие в подобных штудиях. И, как я понял, именно его рекомендация послужила причиной, по которой декан Гурен остановил свой выбор на мне, рассматривая кандидатуры для выполнения задания почтенного регента.

– Ну что ж, большего мне и не требовалось, – кивнул Кастор. – Бумаги хранятся у одного из моих помощников, среди прочих в архивном приказе. Я уже дал соответствующие распоряжения: тебе будет оказано все необходимое содействие, досточтимый брат.

– А что именно я должен искать? – поинтересовался Пенига.

– Хороший вопрос… зависит от того, что ты найдешь. Может быть, в бумагах Валерия и вовсе нет ничего интересного… Ознакомься с документами из его архива, составь на всякий случай их перечень, сделай краткую выжимку, а затем вновь посети меня, тогда и посмотрим. Моя дверь открыта для тебя, мой добрый аколит, в любое время.

– Я сделаю все, что в моих силах, любезный господин, – ответил Пенига, почувствовав, что пора откланяться. И, поднимаясь, задал последний вопрос, – а как зовут помощника господина регента, к которому я должен обратиться?

– Госпожа Наллея.

7.

Пенига, конечно, не раз слышал о схоле для юных девиц, организованной регентами Приамом и Кревилом. Но так как располагалась она не в Мемфисе, а в Папремисе, то – до сего дня думал аколит – ему никогда не приходилось встречать ее выпускниц. Между тем, как неожиданно обнаружил он, образованные дамы внешне ничуть не отличались от прочих горожанок, и давно уже занимали места, испокон веков считавшиеся предназначенными исключительно для мужчин.

Собственно, традиционными для женщин были лишь самые непритязательные занятия, вроде работы кухарок, горничных, торговок и проституток – и Пенига раньше просто подумать не мог, что исконно заведенные порядки могут быть изменены.

"Что-то скажут университетские неофиты, когда в их рядах обнаружатся девицы? – с мысленной усмешкой подумал он, ожидая, пока госпожа Наллея обнаружит среди пыльных бумаг архивы Валерия. – И как поведут себя аколиты, когда первая из них получит диплом? Наконец, что будет твориться в университете, когда первая из женщин закончит свою диссертацию и получит прозелитскую мантию?.." – последняя мысль окончательно расстроила представления Пениги об объективной реальности. Перед его мысленным взором встала залитая солнечным светом аудитория, на кафедре которой с суровым видом стояла юная Наллея, а добрых три десятка неофитов за конторками внимали каждому ее слову, поминутно делая записи в своих ученических тетрадях. "Фантасмагория", – вдруг родилось в его голове слово, вычитанное в какой-то старинной инкунабуле – слово, которое до сего дня Пениге никогда не хотелось употребить.