Алексей Иванников - Заслуженный гамаковод России Страница 6

Нельзя сказать, что последние слова встречали везде восторженный приём: пару раз в сгустившейся тишине мне даже приходилось искать ближний путь к отступлению и бегству, однако чаще всего молчание было благоговейным и почтительным: я доказывал-таки местным обитателям свою силу и значительность, и несколько раз мне даже предлагали остаться. Но на что мне было это мелкое болото с обычными рядовыми квакушками, пусть и склонившимися в почётном реверансе и готовыми предоставить лучшую кочку и лучших самок по весне? Я жаждал теперь всемирной славы, и именно к этому были теперь устремлены все мои мысли и амбиции! Пару раз – случайно летая с утками по сложным зигзагообразным маршрутам и останавливаясь на ночлег неподалёку от одной из прошлых стоянок – я уже натыкался на слухи о моём героическом странствии, которые хоть и не опережали меня, но постепенно распространялись уже повсюду. Это была слава: давно обещанная и заслуженная, и теперь я просто старался распространить её на как можно большей территории. Мы летели уже несколько недель, каждый раз повинуясь моим указаниям, получаемым утками тогда, когда мы набирали достаточную высоту. Я примеривался, вспоминая расположение лесов, полей и водоёмов вчера во время приземления, и прокладывал курс примерно в том же направлении. Утки хоть и были глупыми невежественными подростками, но длительная дорога по непонятному маршруту сильно утомила их, и кое-кто, проявляя пока почтительность, начал уже ворчать и недовольно коситься в мою сторону. Это было неприятно и опасно: в ходе движения большая часть стаи принимала активное участие в моей транспортировке: через каждые два-три часа к моим очередным ездовым уткам подлетали сменщики и аккуратно забирали клювами длинную надёжную палку. Безусловно это становилось каждый раз испытанием для нервов: закоченевшим сгустком я каждый раз ждал ощутимого толчка и первых тревожных минут, когда уткам приходилось согласовывать неровные движения. В самом начале путешествия я даже однажды накричал на глупых безответственных юнцов, в течение часа болтавших меня из стороны в сторону: так что после приземления состоялся серьёзнейший разбор полётов. Вожак долго и нудно объяснял оболтусам необходимость бережно относиться ко мне и выполнять все мои просьбы и указания: а иначе не видать им всем благословенных болот. Внушение благотворно на всех подействовало, и больше подобные истории не повторялись. Однако по мере удаления от исторической родины мне всё чаще приходилось отвечать на каверзные вопросы, которые ставили вожак и его приближённые. Уже много горных массивов оставили мы позади, а леса, поля и водоёмы слились в бесконечную конвейерную ленту, на которую мы вступали каждое утро, сойдя с неё накануне вечером. Возможно, отправившись по известному им заранее маршруту, утки уже достигли бы места зимовки, так что глупых птиц вполне можно было понять. Несколько раз они уже окружали меня и пристрастно выспрашивали: а где же наконец обещанные мною болота, и не пудрю ли я им мозги? Разумеется, я всё отрицал: я говорил о сложности наших мифов и легенд, которые требуется ещё правильно понять и расшифровать, так что не всем глупым уткам по силам оценить древнюю лягушачью мудрость. «А не желаете: ищите сами!» После подобных бесед они затыкались и хмуро продолжали выполнять условия соглашения: но я уже ясно различал недовольные ухмылки и кривые взгляды, и очевидно было, что долго держать в неведении и подчинении мне их не удастся.

А зима уже подступала вплотную: рано утром снежок временами сыпался из низких облаков, окропляя белым цветом землю и растения. Насекомые уже намного реже попадались во вновь обнаруживаемых нами водоёмах, и вместо аппетитных комариков и мух мне приходилось довольствоваться водяными припасами: жуками и большими толстыми улитками, от которых пучило живот и становилось тяжело. Накидка почти не спасала меня, и только тёплые утки, собиравшиеся вокруг, по ночам согревали моё отощавшее тело. Очень неприятно сознавать мне теперь, что пришлось обмануть их доверие и так грубо использовать в собственных интересах: но разве хоть одно великое достижение обходится без грубой лести и обмана? Разве можно достичь чего-то серьёзного и значительного – выходящего за рамки общеизвестного – не сделав ловкий финт ушами или ногами, используя чужую слабость или неосведомлённость? Так и я надул моих бесценных уток, пообещав им всё и не сделав на самом деле ничего. Однако пора было закругляться: и здесь сложившиеся легенды полностью искажают и перевирают то, как это происходило на самом деле.

А я просто дезертировал. То есть выбрав подходящий водоём – обитатели которого уже в массовом порядке забивались во всевозможные норы и щели – я не стал широко оповещать всех о своих великих заслугах и достижениях. Выбравшись из утиной стаи посреди ночи – хоть как мне не хотелось покидать тёплое обжитое место! – я аккуратно отполз к пруду и обнаружив основное скопление местных лягушек, просто ввинтился в самую середину. Холодные жирные туши противно и мелко дрожали, но у меня не оставалось выбора, и именно так было проще всего уйти от неминуемой и жестокой расправы: когда утки обнаружили бы правду.

Так что рассказы о том, что якобы я не выдержал потоков славы, обрушившихся на меня и по собственной неосторожности хлопнулся в подвернувшееся так удачно болото: лишены всяких оснований. Разве я похож на сумасшедшего, готового сверзиться с какой угодно высоты, и всего лишь за лишнюю минуту славы? Меня бы просто размазало по земле, или даже если прямо подо мной в тот момент оказалась водная гладь: на сотню мелких лягушат разбилось бы моё бесценное для меня тело. Так что всё получилось намного проще и прозаичнее: проснувшись утром и не обнаружив меня, утки несколько часов летали во всех направлениях, обрыскивая болото и ближайшие окрестности. Я допускаю даже, что они наконец поняли обман: выглядывая из надёжного убежища я видел несколько жестоких стычек, которые произошли между утками и ничего не подозревавшими местными лягушками, выбравшимися для утренней еды на привычные места. Уж как утки буянили и свирепствовали, вымещая накопившуюся за недели ярость! Однако моё убежище в высоких камышах так и не удалось обнаружить жестоко обманутым, и после нескольких часов поисков они наконец собрались в клин и легли на известный им курс: тихо затаившись под камышами я мысленно благодарил их и прощался с теми, кто подарил мне великую надежду и дал шанс на бессмертие.

Что сказать о том периоде, который последовал за скоропалительным завершением моего путешествия? Я находился просто в жутком состоянии, и единственной моей заботой было выжить в ближайшую зиму. Обмороженные пальцы на лапах и обветренная кожа – особенно на морде – нуждались в длительном лечении и уходе, а отощавшее и поджатое брюхо, испорченное не самой доброкачественной пищей, требовало правильного и усиленного питания, так что сразу после отлёта уток я начал осваиваться на новом месте. К сожалению, я не мог использовать так удачно найденные слова для привлечения новых сторонников: устроенное утками побоище весьма серьёзно отразилось на здоровье и состоянии духа местных обитателей, и они в свою очередь также могли выместить на мне сквозившую в глубине ярость. Я представился как несчастный беженец, лишившийся родного водоёма и вынужденный искать новое прибежище, и поскольку многие кочки были незанятыми, то на одной из них я и разместился. Мою повозку в порыве ярости утки разнесли в клочья, и поскольку никто из местных обитателей не видел нашего приземления, то лишних вопросов мне задавать не стали. Да и разве смог бы кто-то из них представить, что я пересёк огромную территорию, используя уток в качестве тягловой силы?

Но пока что стоило помалкивать о своей гениальности и тех успехах, которых мне удалось достичь благодаря ей. Не везде ведь меня встречали с распростёртыми объятиями, во многих же случаях сознание моих успехов отрицательно действовало на местных квакушек: кто ж из добившихся высокого положения с помощью подковёрных интриг или удачного стечения согласен был бы признать моё первенство благодаря честному соревнованию в реальных достижениях? Поэтому мне просто пришлось заставить себя ни разу даже не упомянуть о злосчастных утках, внёсших такой беспорядок в местную жизнь: как и все прочие я готовился к трудной зимовке, наращивая запасы жира и проявляя повышенный аппетит. Здесь уж я смирился и временно забыл о недавних подвигах и собственных громогласных утверждениях: я нырял за каждым слизняком, попадавшимся в поле зрения, и не пропускал ни одного кузнечика и самой тощей мошки или блохи, по неосторожности залетавшей в сферу действия моего языка, и только это вместе с благотворным влиянием чистой проточной воды спасло меня. Недалеко протекавший ручей – место зимовки местных обитателей – дал мне возможность залечить раны, и когда следующей весной жаркое солнце ударило по белым сугробам и заставило их съёжиться, а потом раствориться в текущих повсюду потоках: я уже мало отличался от местных лягушек по внешним данным. Настоящие отличия находились внутри, однако неизвестно было: как всё это восприняли бы аборигены. Я уже почти породнился с ними: ко мне относились как к одному из самых уважаемых и сильных самцов, сопровождая это соответствующими атрибутами: доставшаяся мне кочка находилась в одном из лучших регионов, и приглянувшаяся самка сразу же откликнулась на призывный весенний зов. Мне не хотелось пока что разрушать сложившуюся иллюзию, и ведь именно так могло получиться, если бы я выложил всё, что знаю и чего достиг ценой огромных усилий. Осваиваясь в новой жизни, я хотел постепенно, по чуть-чуть приучить всех к собственной необычности, чтобы потом уже заставить их поверить мне по-настоящему и получить сполна давно заслуженное. Однако местные квакушки – как и все остальные – не отличались полётом фантазии: стоило завести разговор о великих целях – к которым должно всем стремиться – и взгляд собеседников сразу становился туманным и отсутствующим, так что даже ближайшим соседям – располагавшимся на ближних кочках – я быстро надоел со своими странными историями. Для лучшего переваривания насекомых – говорили они – необходимо сосредотачиваться на токе гормонов, всякие же отвлечения могут лишь испортить желудок, а лишняя потеря бдительности – как известно – также к добру не приводит. «И как тебя до сих пор никакая цапля не подцепила?» Аргумент насчёт цапли выглядел убедительно, но ведь это значит, что какие-то непонятные силы вели меня по жизни и в самом деле отводили от меня все возможные удары! Докажи это только попробуй квакшам, руководствующимся только интересами собственного брюха и не признающим других авторитетов! Так постепенно мне и надоело выступать с заумными речами, которые и так воспринимались как мои личные фантазии. Я уже и сам отяжелел и раздался во все стороны: с таким-то брюхом тяжело было бы уткам везти меня долгие часы без перерыва, а придумывать что-то новое мне больше не хотелось. Даже накидку – защищающую тело от холода и жары – я не доделал до конца, когда обнаружил, насколько я расширился в плечах и в животе. Так что настоящее потрясение перенёс я, когда впервые услышал историю о своих героических странствиях, всю исковерканную и перевранную, поскольку явно через многие болота и водоёмы пришлось перебираться ей, прежде чем она дошла до меня.