Джоджо Мойес - Медовый месяц в Париже Страница 7

Залы начинают активно заполняться посетителями. Мимо нее проходит группа школьников под предводительством неестественно оживленного смотрителя музея. Они останавливаются перед «Завтраком на траве», и он машет детям рукой, чтобы садились.

– Смотрите! – восклицает он по-французски. – Мане накладывает мокрую краску на мокрую краску. Надо сказать, импрессионисты были первыми, кто использовал подобную технику, чтобы вот так сдвигать цвета… – Он широко расставляет руки. Дети в восторге. Компания взрослых посетителей останавливается послушать. – Но на выставке эта картина вызвала настоящий скандал. Грандиозный! Почему на дамах нет даже нижнего белья, а мужчины полностью одеты? Ну-с, как думаете, молодой человек?

Лив нравится, что во Франции восьмилетние дети спокойно вовлекаются в дискуссию о наготе. Ей нравится то уважение, с которым обращается к ним смотритель музея. И ей в очередной раз хочется, чтобы Дэвид был рядом, ведь она точно знает, что ему это тоже понравилось бы.

Но буквально через несколько минут залы уже плотно заполнены людьми, и здесь теперь яблоку негде упасть. Она то и дело слышит английскую речь. Англичане, американцы. По какой-то непонятной причине ее это раздражает. Ее вообще начинают раздражать самые незначительные вещи. Тогда Лив поворачивает назад, проходит один, два зала, мимо серии пейзажей и наконец оказывается в залах с картинами менее известных мастеров, где посетителей практически нет. Она замедляет ход, пытаясь уделить этим второстепенным художникам такое же внимание, что и прославленным живописцам, хотя ничто здесь не вызывает у нее особого интереса. Она собирается попробовать поискать выход, но неожиданно оказывается перед небольшой картиной маслом и невольно замирает. Возле стола с остатками трапезы – рыжеволосая женщина в белом платье, а скорее, в чем-то вроде неглиже, трудно сказать. Она стоит, повернувшись боком, и половина ее лица хорошо видна. Взгляд женщины направлен на художника, но она не смотрит ему в глаза. Ее плечи слегка поникли то ли от плохого настроения, то ли от напряжения.

Надпись под картиной гласит: «Жена в плохом настроении».

Лив смотрит на полотно, словно вбирая в себя необычную прозрачность обращенного к зрителю глаза женщины, алые пятна на ее лице, поворот тела, свидетельствующий о едва сдерживаемой ярости и одновременно о покорности. И неожиданно Лив приходит в голову: «Боже мой! Ведь это же я».

Мысль, случайно пришедшая в голову, теперь там вполне прочно укоренилась. Лив хочется отвернуться, но она не в силах. Ей не хватает воздуха, словно ее ударили под дых. Картина не только интимная, но и тревожащая. «Мне двадцать три года, – думает Лив. – И я вышла замуж за человека, поместившего меня на задворки своей жизни. Я стану вот такой печальной, озлобленной женщиной, жаждущей его внимания и дующейся, не получив искомого. Женщиной, которая делает все сама и старается получить максимум возможного в данных обстоятельствах».

Она живо представляет себе будущие поездки с Дэвидом; она будет рассматривать путеводители с рассказами о местных красотах, стараясь выглядеть не слишком разочарованной, когда у него, увы, в очередной раз появятся важные дела, которые он не сможет отложить. Я наверняка кончу так же, как и моя мать.

Женушка.

В музее неожиданно становится слишком людно, слишком шумно. Она начинает пробивать себе путь вниз по лестнице. В результате, увлекаемая изрядно увеличившейся толпой, она идет не в ту сторону и тихо бормочет извинения, встречая усиленное сопротивление чужих плеч, локтей и сумок. Тогда она сворачивает на боковую лестницу и пролетом ниже оказывается в коридоре, но, вместо того чтобы направиться к выходу, идет вперед и попадает в огромный зал кафе, где уже потихоньку начинает выстраиваться очередь. Так где же этот проклятый выход?! В кафе неожиданно становится до странности многолюдно. Лив прокладывает себе дорогу через зал ар-деко с гигантскими предметами экологически чистой мебели – на вкус Лив, слишком гротескными, слишком яркими, – понимает, что не туда попала, и из ее груди вырывается то ли стон, то ли громкий всхлип, она сама точно не знает.

– Вы в порядке?

Лив резко поворачивается. Тим Фриланд смотрит на нее в упор, в его руке брошюра.

Она поспешно вытирает глаза, пытается улыбнуться:

– Я… Я никак не могу найти выход. – (Он испытующе вглядывается в ее лицо – неужели она действительно плачет? – и она чувствует себя несчастной и жалкой.) – Извините. Я просто… Мне действительно надо отсюда выбраться.

– Ох уж эти туристы! – тихо говорит он. – В это время года они кого угодно могут достать. Пошли.

Он прикасается к ее локтю и ведет через музей, стараясь держаться боковых темных залов. Через несколько минут они уже спускаются по лестнице и оказываются на ярко освещенной площадке перед музеем, где очереди на вход стали еще длиннее.

Они останавливаются чуть поодаль. Лив наконец-то перестает задыхаться.

– Простите, – говорит она, оглядываясь назад. – Боюсь, вам не удастся попасть обратно.

Он качает головой:

– Хорошего понемножку. Когда из‑за голов других людей невозможно ничего разглядеть, это означает, что пора уходить.

Они на солнечной стороне улицы. По набережной струится поток транспорта, какой-то мопед с ревом лавирует между припаркованными машинами. Солнце окрашивает здания в сине-белый цвет, похоже характерный для этого города.

– Не хотите выпить кофе? По-моему, вам не помешает посидеть пару минут.

– Ой! Я не могу. Мне надо встретиться… – Она бросает взгляд на телефон. Никаких сообщений. Она пристально смотрит на экран, пытаясь осмыслить происходящее. Переварить тот факт, что Дэвид еще час назад обещал закончить дела. – Хм… Можете дать мне одну минутку?

Она отворачивается, набирает номер Дэвида, щурясь на машины, ползущие по набережной Вольтера. И попадает сразу на голосовую почту. Секунду она раздумывает, что бы такое ему сказать. И решает вообще ничего не говорить.

Захлопывает телефон и поворачивается к Тиму Фриланду:

– Если честно, я с удовольствием выпила бы чашечку кофе. Спасибо.

– Un express, et une grande créme[6].

Даже когда она старается изобразить свое лучшее французское произношение, официанты неизменно отвечают ей по-английски. Но после сегодняшних унижений это, можно сказать, уже мелочи жизни. Она пьет кофе, заказывает вторую чашку, вдыхает теплый городской воздух и усиленно пытается отвлечь внимание своего спутника от собственной персоны.

– Вы задаете слишком много вопросов, – в какой-то момент говорит ей Тим Фриланд. – Вы или журналистка, или закончили пансион для благородных девиц.

– Или я спец по промышленному шпионажу. И теперь знаю все о вашем новом продукте.

Он смеется:

– К несчастью, нет никакого нового продукта. Я ушел на покой.

– Да неужели? Для пенсионера вы еще недостаточно старый.

– А я и есть недостаточно старый. Девять месяцев назад я продал свой бизнес. И вот теперь пытаюсь понять, что мне делать со свободным временем.

Судя по его тону, Тим Фриланд не слишком-то озабочен избытком свободного времени. А почему бы и нет, думает она, если можно позволить себе бродить по любимым городам, наслаждаться искусством и приглашать случайных знакомых в кафе?

– И где же вы живете?

– О… в самых разных местах. Парочку месяцев с конца весны до середины лета провожу здесь. У меня есть квартира в Лондоне. А еще некоторое время – в Латинской Америке. Бывшая жена живет с моими старшими детьми в Буэнос-Айресе.

– Боже, как сложно!

– Когда вам будет столько лет, сколько мне, то вы поймете, что с возрастом жизнь неминуемо усложняется. – Он улыбается, словно желая показать, что привык к сложностям. – Когда-то я был из тех идиотов, которые, влюбившись, непременно женились.

– Как это благородно!

– Да нет, не слишком. Случайно, не помните, кто это сказал: «Каждый раз, как я влюбляюсь, я теряю дом»? – Он задумчиво помешивает кофе. – Хотя на самом деле у меня все очень цивилизованно. Две бывшие супруги, причем обе чудесные женщины. Стыд и позор, что я не понял этого, когда был с ними.

Он говорит вкрадчиво, осторожно подбирая слова, голос звучит размеренно. Мужчина, привыкший быть в центре внимания. Она смотрит на его загорелые руки, безупречно чистые манжеты и сразу представляет апартаменты в Первом округе, домработницу, первоклассный ресторан, где хозяин с ним на «ты». Тим Фриланд вовсе не ее тип и по крайней мере лет на двадцать пять старше, но она на секунду задумывается, каково это быть с таким мужчиной, как он. И можно ли их со стороны принять за супружескую пару?

– Итак, Оливия, а вы, собственно, чем занимаетесь?